Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне
Кадетов, у которых в Петербурге жили родственники, отпускали вечером с субботы на воскресенье. Называлось это — «идти за корпус». За некоторыми мальчиками присылали экипажи. Оставшиеся с завистью смотрели на сборы товарищей и утешались, высыпаясь в каморе под двумя одеялами — второе бралось с пустых коек, — наедаясь до отвалу казенным мясом и пирогами. Пищу готовили на всех, а поглощали ее оказавшиеся за столом. Вообще кадеты не голодали — хлеба и супу давали сколько угодно, но всегда могли съесть лишнюю порцию жаркого, булок и сладкого.
Сергею и Осипу — их теперь звали Непейцыны 1-й и 2-й — некуда было идти в воскресенье. В этот день разрешалось спать до девяти часов, потом делай что хочешь, только вовремя являйся в столовую. Старательный Осип часа три долбил французские слова, потом принимался за игры. У Сергея не меньше уходило на разговоры с Филей, который приносил испеченные Ненилой воскресные пироги. В ноябре Сергей спросил, как устроились на новом месте.
— Преотлично. Сергей Васильевич, вроде как приказные какие, — улыбнулся Филя. — И чего бы вам, сударь, не придтить поглядеть на наше житье? Сами дяденька изволили ночевать и кушать у нас перед отъездом. Ведь мы еще при них к немцу поселились. Зовите и Осипа Васильевича, хоть они навряд захотят.
Филя оказался прав. Осип сказал:
— Незачем мне туда ходить. Если что вкусное сготовят, пусть сюда несут…
В воскресенье, отпросившись у дежурного офицера погулять со своим крепостным, Сергей в сопровождении Фили тронулся в путь. Через Тучков мост к Среднему проспекту, с его осеребренными первым инеем садами. Потом свернули на 3-ю линию.
— Вот и пришли. — Филя отворил калитку; открылся двор с хозяйственными постройками с боков и небольшим домом в глубине. — Наш Август Иванович — ганц аккурат. Тут у него дерева хранятся, рядом сушилка с печкой, ледник рубленый, а там — летняя мастерская. От аккуратности ихней нас с Ненилой иной раз в пот бросает. Вы, сударь, ножки извольте утереть. Вон у крыльца на колоде скребок набит, с подошв грязь обдирать, и на ступеньках волосянка еще, чтоб начисто… А в комнатах немцы без сапог, ей-богу, в чулках шерстяных все…
В коридоре пахло скипидаром и воском, на крашеном полу — холщовая дорожка. Филя отворил дверь в горницу, окно которой упиралось в тесовую стену летней мастерской, но на лице его была написана такая гордость своим жильем, будто из него открывались райские кущи. Просторная горница была разделена занавеской. Дышала теплом русская печка, белел застланный скатертью стол. Ненила в новом сарафане, посветлевшая, потолстевшая, припала к плечу своего питомца. Пока разрезала пирог, Сергей заглянул в другую половину — там стояли некрашеные кровать, комод и табуретка.
— Все заведение своих рук, — сказал Филя. — Как въехали, от немца был столик махонький да лавка, на которой Семен Степанович две ночи отоспали… Пожалуйте за стол, сударь.
— Как в Ступине, вместе все, — решил Сергей.
Ненила подала любимый Сергеев пирог с капустой, а Филя продолжал:
— Очень дяденька радовались, как вас пристроили. «А то, говорили, я с бригадиром разбранился, а дети без ученья остались бы».
— Крестный, наверно, правильно поступил, хотя нам тут учиться труднее, — сказал Сергей.
— Они неправильного никогда не делывали, — убежденно поддакнул Филя. — Вы других господ еще не знаете, а второго, как крестный ваш, более нет, под присягу встану. Взять хоть нас с Ненилой — прибыли ему не бывало, а ровно отец родной.
— И тебя, Филя, он тоже выкупил?
— А как же?.. Вот послушайте, раз к вам слугой определен. — Филя отложил нож, вытер руки и начал: — Было мне четырнадцать лет, когда обменял меня природный господин, капитан Трохин, на седло поручику Свиридову, барину злому, на руку тяжелому. Бил он меня за все про все и чем попало. Забил бы до смерти, как вскорости другого слугу, Мартына, царство ему небесное, да, на счастье, послал с запиской к Семену Степановичу, звал вечером на карты. Посмотрел на меня дяденька ваш: «Откуда синяк такой?» А у меня глаза, почитай, не видать, барин накануне угостил. Я заплакал. «Впору, говорю, сударь, руки на себя наложить», — да и задрал рубаху: весь в синяках да ссадинах ходил. Насупился Семен Степанович: «Передай, буду». Вечером собрались. Я закуску подаю, карты рваные подбираю. Слышу, барин проигрывает, и заранее трясусь — все на мне выместит. А потом присел в сенцах да и задремал, не помню как. Только слышу, кто-то за плечо трясет. Вскочил, голову руками закрыл — он, думаю!.. А то Семен Степанович рядом стоит. «Пойдем, говорит, я тебя выиграл». Боже мой! Забуду ли когда?.. Бегу рядом по улице — в станице мы стояли — и себе не верю. В полку все Семена Степановича за доброту знали. Пришли на квартиру: «Ну, сымай саблю, раздень меня, ты теперь мой человек». Я ему в ноги. «Вставай, говорит, Филя…» Филей-то никто отродясь не звал, а все дурак, болван, скотина… — Филя утер глаза краем скатерти. — За сорок рублей проигранных поручик едва уступил, а было мне, казачку ледащему, заколоченному, красная цена — половина… — Филя глянул на всхлипнувшую у печи Ненилу и, помолчав, продолжал — Или нонешнее взять. Кто б двоих отпустил при вас жить? Другой барин хоть ее бы оставил кушанье себе готовить, а меня сюда послал. Иль оброк назначил на выработку. Я заикнулся, а они: «Сам-то с женой прокормись, за детьми смотри, да мне отписывай…» Уж верьте, Сергей Васильевич, такой один. Разве Алексей Иванович еще, недаром смолоду дружат. Батальоном командуют, а в лоханке щербатой умываются. Знать, не нажили на солдатах ничего…
— Ты рассказываешь, а Сергей Васильевич не кушают, — прервала Ненила.
— Прощенья прошу! — схватился Филя. — Клади кусочек погорячей.
Пирог был хорош, и под корочку Ненила подмазала сливочного масла. Но на языке Сергея висел давно надуманный вопрос.
— Слушай, Филя, а каков отец мой был? — спросил он. — Или не знаешь? Тогда ты, Ненила, скажи.
Спросил и пожалел — такая растерянность отразилась в чертах его бывшей няньки, так мигом потемнел Филя.
— Крут, что ли?
— Ох, крут, Сергей Васильевич! — закивала Ненила.
— Совсем на дяденьку не похож?
— Ни-ни…
— Братья родные, а такие разные?
— А вы с Осипом Васильевичем? — возразил Филя.
— Осип при матушке рос, а я при дяденьке.
— И они розно росли. Семен Степанович в школу при полку сряду попали и товарищи вроде Алексея Ивановича случались, а Василий Степанович в деревне своевольничали, покамест в Петербург пожелали отъехать, не для службы, люди сказывали, а для свободной жизни без дедушкина глаза.
Сергей не помнил отца, слышал уже, что бывал жесток с людьми, даже с матушкой, и все-таки сказанное огорчило ею. Хоть бы услышать, что смелый был, щедрый…
Встали из-за стола. Чувствуя приятную тяжесть в животе, Сергей присел на низенькую табуретку у окошка.
— И в Петербурге завел сапожное? — указал он на ящик, покрытый тряпицей и стоявший около.
— Бывает. Но больше на столярное налегаю. Дворовому человеку, Сергей Васильевич, лишнее мастерство — великая польза. Сапожничать, скажем, десять человек умеют, а столярить — один. У здешнего мастера есть чему поучиться, и вовремя я к нему попал. Подмастерьев нету, только два ученика, внуки от умершего сына. Вот и кажет мне то одно, то другое. Сейчас, к примеру, новую доску на столик набирает. Вот уж художество! Угодно поглядеть? Тогда в мастерскую пожалуйте, я у хозяина вчерась разрешение спросил…
Действительно, немец был искусный мастер. На верстаке лежала небольшая круглая крышка, на которой как бы нарисована серыми, коричневыми, зелеными красками ваза с цветами. Только внимательно всмотревшись, Сергей увидел, что лепестки, стебли, фон отделены друг от друга границами различных кусочков дерева.
— Август Иванович по картинке работает, — пояснил Филя. — Сначала срисовал на белую досочку, расчертил, какое дерево где, потом всем кускам шаблоны снял и стал выпиливать уже нужные и друг к другу пригонять. Все дерева не крашеные, а от природы разного колера, заморские и наши. Вот груша, вот амарантом зовется, вот серый клен. Хотел бы я, сударь, выучиться так работать…
— Выучишься, — сказал Сергей, — Ведь мебель делаешь.
— То без художества. Но я и набор превзойду, коли время позволит… А теперь, может, отдохнете до обеда?
Сергей и вправду почувствовал, что его клонит в сон. Едва сознавал, как Филя с Ненилой стащили башмаки, кафтан, уложили на свою постель. Уже при свече его разбудили, накормили жарким, ватрушками, и Филя проводил в корпус, неся узелок для Осипа. Сергей шел с трудом, так наелся, и ему снова хотелось спать.
Осип не спросил брата, как живут на 3-й линии. Быстро убирая принесенное, он похвастал, что выиграл десять копеек в чижика. Сергей хотел было пересказать, как дяденьке достался Филя, но раздумал — на что такое Осипу?..
