Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков
— Со мной только моя любовь к тебе, — вполголоса сказала Любушка.
Ушаков сидел, подперев голову ладонью. О чем-то думал.
— Знаешь, тебе надо уехать из Херсона.
— От тебя я никуда не поеду! — твердо ответила Любушка.
— Милая, да ведь пойми: в городе — чума! Мы люди военные, наше дело одно. А тебе что? Зачем рисковать? Сынок у тебя еще мал. Не ровен час… Нельзя же допустить, чтобы он остался сиротой.
Федор Федорович даже встал.
Любушка молча теребила пальцами концы платка.
— Хорошо. Я подумаю. Павел тоже настаивает: «Уедем от беды подальше!»
— Метакса говорит верно: незачем оставаться здесь. Нечего переть на рожон! Уезжайте!
— Но проститься я все-таки еще приду, так и знай! — сказала Любушка, нехотя подымаясь с места. — Дайка мне бутылку с уксусом — ведь я же пошла за ним, — улыбнулась она.
Федор Федорович достал бутылку с уксусом и пошел провожать Любушку по степи до городских улиц. А затем еще раз наведался к своему больному мичману.
Часовой, стоявший как раз возле самой мазанки Баташева, увидав подходившего капитана, покачал головой:
— Плохо, ваше высокоблагородие. Без памяти находится, — прошептал он, в страхе глядя на мазанку. — Плетет невесть что!
Ушаков прислушался. В раскрытое окно донесся бред мичмана:
— Флаг и гюйс поднять! Ха-ха-ха, навались, ребята, навались! Прямо руль!
Ушаков с ужасом подумал: «Конец: чума! Вот-то беда!»
Но, стараясь говорить спокойно, сказал, уходя, часовому:
— Ничего особенно плохого: человек только бредит. Бывает, и здоровый не то что говорит во сне, а даже, зубами скрежещет!
Он пришел домой, вытерся уксусом, съел на ночь головку чесноку и лег, но уснуть долго не мог.
XXII
По степи тарахтела ямская повозка. В ней ехал из Петербурга только что произведенный в капитаны 2-го ранга Нерон Веленбаков. Последние годы он плавал на Балтийском, а теперь его назначили также в Херсон.
Уже на нескольких последних станциях перед Херсоном капитана предупреждали:
— Куда вы едете? В Херсоне — чума!
— Этак и в бой идти нельзя: ведь там убить могут! — шутил Веленбаков и неукоснительно подвигался к югу.
Только на последней станции, Богородицкой, он принял кое-какие меры предосторожности: захватил с собою для лечения три штофа водки.
— Уксусом вытираться — ерунда! Не уксус помогает, а водка! Мой дядя в Москве спасся только ею, сердешной. Пил водку и маринованными в уксусе рыжиками закусывал. Рыжиков здесь нет, так я вместо них лучком буду!
Когда стали приближаться к Херсону, ямщик начал просить отпустить его, не доезжая до места.
— Смилуйся, ваше высокоблагородие! Христом-богом прошу: отпусти! Жена, дети! У тебя чемоданишко пустяковый, легкий — дойдешь! — со слезами на глазах умолял он.
— Ну, черт с тобой, уноси ноги, трус! — отпустил ямщика Веленбаков, когда невдалеке показались херсонские мазанки.
С чемоданчиком в руке он подошел к первой городской гражданской заставе. На заставе стоял толстый купчик-армянин. Он попытался было не пустить Веленбакова, но тот не посмотрел на его вооружение — кинжал и пику, толкнул караульного в грудь и закричал:
— По указу ее императорского величества, государыни императрицы, сучий сын!..
И, пошатываясь, вошел в город.
— Исайка, пропусти! — крикнул купчик на соседний пост.
На следующем Веленбакова пропустили беспрекословно. Так он добрался до военных адмиралтейских караулов.
Тут уже спрашивал он сам:
— Где корабль номер четыре?
Он знал, что Федор Федорович — командир корабля № 4, и решил остановиться у своего друга.
— Прямо, ваше благородие. Иванов, пропусти их благородие!
— Их высокоблагородие! — раскатистым басом милостиво поправил Веленбаков и пошел дальше.
Но на ушаковской заставе дело оказалось сложнее. Еще издалека часовой зычно крикнул:
— Стой! Кто идет? — И сразу взял ружье на руку.
— Из Петербурга, капитан второго ранга Веленбаков, — ответил Нерон. — Покличь капитана Ушакова!
— Дядя Макарыч! — позвал часовой.
Через секунду перед Веленбаковым предстал боцман.
— Вот они спрашивают капитана Ушакова, — сказал часовой.
— Чего изволите, ваше высокоблагородие? — переспросил боцман.
— Я к Ушакову. Я его друг и товарищ. Приехал из Петербурга. Спать хочу…
Боцман вмиг прикинул: будить капитана — жалко, только-только лег. Опять же — хоть это и офицер, а неизвестно, откуда он. Стало быть, его хорошо бы продержать в карантине!
— Вот в этой мазанке переночевать можно было бы, — рассуждал он вслух, — да там больной мичман, господин Баташев лежат.
— Вот и хорошо. Я с мичманом, — согласился Веленбаков, и не успел боцман оглянуться, как Нерон шагнул к мазанке, толкнул дверь ногой и был таков.
Боцман и часовой только переглянулись: а ладно ли это будет?
Стояли, слушали: что дальше?
А в мазанке происходило вот что. Веленбаков, чертыхаясь, высекал огонь. Наконец высек и зажег свечу.
— Здорово, мичман!
— Здравия желаю. А вы кто? — спросил слабым голосом Баташев.
— Я капитан второго ранга Веленбаков. Приехал из Петербурга к вам, в эту дыру. А ты что, заболел?
— Да, трясет…
— Это ничего. Это лихоманка. Вот мы сейчас выпьем водочки, и все как рукой сымет. Согреешься!
Веленбаков поставил на стол чемодан, собираясь открыть его, но в это время мичмана начало тошнить.
— Э, брат, да ты гусь: и без моей водочки доклюкался до жвака-галса34. Слаб, если так. Меня отродясь не тошнило, а пью я как ярыга. Ежели ты так, тогда я ложусь, брат, на другой курс. Я буду спать в сенях.
Веленбаков взял чемодан и пошел в сени. Положил чемодан под голову, растянулся на тростнике и через секунду захрапел.
— Пусть спит. Завтра утром доложу. Из мазанки не выпускать! — строго приказал боцман и ушел спать. Боцман Макарыч поднял Ушакова чуть свет.
— Что, мичман умер? — вскочил Федор Федорович.
— Не слыхать что-то, ваше высокоблагородие. Без движимости находится. А только они не одни.
— А кто же еще заболел?
— Заболел ли, не знаю, а сам туда вскочил.
— Кто? — начал сердиться Ушаков.
Боцман рассказал о приезде Веленбакова. Ушаков только руками всплеснул от огорчения — вот история!
Он оделся и пошел с боцманом к мазанке Баташева. Заглянул в окно — мичман не двигался. Лица не было видно, но по свесившейся руке, по вытянутым, закостеневшим ногам было ясно: все кончено.
— Осталось куль да балластина! — вырвалось у боцмана Макарыча.
— Да. Вечная память, хороший был мальчик! — вздохнул Федор Федорович. — Сказать лекарю, чтобы немедля убрали? Языком не болтать! — приказал Ушаков и пошел к сеням.
Нерон спокойно спал врастяжку.
— Нерон, — позвал Ушаков. — Нерон!
Веленбаков проснулся и сел, сладко потягиваясь.
— А, Феденька, здравствуй! — хотел было подняться он, но Ушаков начальнически крикнул:
— Не вставай, погоди, выслушай!
Веленбаков слушал, почесываясь.
— Рядом с тобой в комнате лежит умерший от чумы мичман…
— Как — умерший? Да он со мной говорил!..
Нерон вскочил, шагнул через порог и попятился назад. Он был бледен, как стена мазанки. Стоял, растерянно моргая.
— Не волнуйся. Закрой дверь!
Веленбаков захлопнул ногой дверь из сеней в комнату.
— Ты трогал его?
— Нет.
— Ни его, ни его вещей?
— Да. Я только хотел угостить мичмана водкой.
— Счастье твое, что не угостил! Забирай чемодан, пойдем в карантин!
— А как же мой рапорт адмиралу о прибытии?
— Успеешь! — махнул рукой Ушаков. — Ты как себя чувствуешь? Голова не болит?
— Признаться, трещит с похмелья. Вчера я хватил порядком! — виновато улыбался Веленбаков.
— Если с похмелья — ничего.
— Я еще выпью — у меня осталось.
— Выходи, пойдем в карантин!
Веленбаков взял чемодан и вышел из страшной мазанки. Ушаков сам отвел его в карантинную мазанку и сдал лекарю.
— Сиди здесь, пока я не выпущу!
— Ладно! — покорился печальной участи Нерон.
В этот день Ушаков особенно тщательно осмотрел с лекарем всю команду. Больных и подозрительных, к счастью, не оказалось. Команды ушли на работу.
Около полудня в расположение корабля № 4 явилась страшная телега. Впереди нее ехал верхом казак. На пике у него трепыхался зловещий черный флажок.
Возле телеги шли три каторжника с длинными железными крючьями и мешками на плечах.
Ушаков видел, как они, надев на головы мешки, вытащили крючьями койку с бедным мичманом и бросили ее на телегу.
— Вещи его возьмите! Заберите все вещи! — приказал Ушаков.
Из вещей у Баташева был только сундучок. Каторжник спокойно взял его голыми руками и поставил на телегу.
