Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Новая власть заметно набирала силу, и Леньке Чикину все труднее становилось добывать средства для той веселой жизни, к которой привык за последний год. Раньше, когда был филером, мотался по кабакам и гостиницам, он завидовал толстосумам. Одного такого, вдрызг пьяного, придавил в туалете, вынул бумажник и смылся. Леньку заподозрили, отстранили от службы. Но тут как раз началась Февральская революция, царя скидывали - не до мелочей было. К тому же сыскное отделение народ разгромил, сотрудники разбежались, бумаги сгорели. Ну и концы в воду. Обрел Чикин полную волю и выбрал себе занятие по душе. Остались у него дружки в кабаках, притонах и ресторанах, было с кем дельце обделывать. А поскольку обстановка требовала от каждого гражданина определить свою партийность, Чикин объявил себя убежденным анархистом. Не признавал он никакой власти, верил только в свой кулак, в собственную изворотливость.
Сейчас, когда большевики начали наводить в городе порядок и все чаще топали по ночным улицам патрули, нужно было обзавестись надежным «фасадом». Самыми революционными и самыми отчаянными считались теперь в Питере моряки. Вот и подыскивал себе Чикин «братишку» в клешах. Подходящего матроса он встретил на Лиговке в трактире одного старика, бежавшего из Варшавы от немцев вместе с женой и дочкой Зойкой. Сперва-то Чикин Зойку приглядел и оценил все ее достоинства. Но как только к ней зачастил клешник с баками, сразу отступился. Денег матросу требовалось много, Чикин охотно давал взаймы, строя планы на будущее. Колька-колосник вполне подходил ему для «работы». Риска не боится, наглости не занимать, на язык остер. Город знает. И по духу вроде бы свой брат-анархист.
У входа в трактир тускло горел фонарь. Чикин рывком распахнул дверь, в нос ударило запахом жареного лука. В полукруглом зальце сидело человек десять. Спорили двое пьяных. Не обращая на них внимания, Ленька прошел за стойку в «чистые комнаты», где жила Зойка вместе со своей дородной седой матерью.
Матрос Колька был, конечно, тут, играл со старухой в карты, а Зойка собирала на стол. И так хороша была эта чертовка, что Чикин забыл на минуту про дело, любуясь ею. Однако пересилил себя, сказал строго:
- Мир честной компании! Топай, Зойка, с матерью на пять минут, помоги отцу пьяных выставить.
Женщины знали: когда Ленька говорит таким тоном, лучше не возражать.
Чикин сел напротив матроса. Пристально посмотрел ему в глаза:
- Рассчитываться пора.
- Червонцев нет.
- Отработаешь.
- Это еще как? - насторожился матрос. - Дрова пилить не по нашей части. Времени нет, вот эту милку няньчу, - демонстративно взял он стоявшую возле шкафа винтовку.
- Пригодится твоя милаха. В полночь одного буржуя щупать пойдем. Постоишь в подъезде караульным. И чтобы красная повязка на рукаве была, понял?
- Сколько платишь?
- Если удача, половину долга сниму.
- И на руки, на пропой.
- Там видно будет.
- Говори точно, - потребовал Колька.
- Ладно, гульнем потом в мою голову. А сейчас пожрать не мешает.
Они поужинали вчетвером, не спеша и с разговором, почти по-семейному. Зойкина мать, вытирая руки о волосы, скрипуче жаловалась, что спекулянты придерживают продукты до весны, когда станет совсем голодно, когда люди золотом за пшено платить будут. Крупинка за крупинку. А ее муж был и останется дураком, потому что расходует запасы, кормит в своем вонючем кабаке всякую пьянь.
Ленька посмеивался: уж он-то знал кое-что о доходах этой семейки.
Часов в десять к дому подкатила черная пролетка на дутых шинах, с крытым верхом. Чикин тщательно проверил старый револьвер системы «Смит и Вессон», какими при царе вооружали тюремных надзирателей, сунул эту «машинку» за пазуху. Скептически посмотрел на Кольку, надевавшего бушлат, посоветовал натянуть фуфайку, а вместо ботинок - сапоги с портянками. Поехали не таясь. Возле Московского вокзала из какой-то подворотни вышли двое, прыгнули в пролетку к Чикину. Колька-колосник остался на козлах вместе с кучером. Поеживался, сжимая холодную винтовку.
Ветер гнал вдоль улицы мелкий сухой снег. Было пустынно и тихо. Окна повсюду темны. Один-единственный прохожий перебежал улицу и исчез под аркой.
Впереди несколько раз сухо лопнули в морозном воздухе выстрелы. Ленька Чикин высунулся, недовольно покрутил головой, велел ехать другой дорогой.
Ровно в полночь пролетка остановилась в переулке возле трехэтажного дома с балконами. У подъезда - два каменных льва. Чикин смачно харкнул прямо в раскрытую пасть одного из них. Нажал белую кнопку звонка. Долго давил ее, пока в темной глубине за остекленной решеткой возник огонек. Подошел швейцар, открыл слуховое оконце.
- Обыск, - сдавленным голосом произнес Колька.
- Подождите, сейчас спрошу, - испуганно ответил швейцар.
- Я те спрошу! - разозлился Колька. - Матроса не видишь? Открывай, пока жив, а то через дверь пальну!
Загремели засовы. Чикин распахнул дверь и с двумя помощниками побежал по широкой лестнице вверх. Извозчик безучастно сидел на козлах. Колька-колосник топтался в подъезде возле швейцара, клацавшего зубами от страха. Слушал, что там, наверху? Почудился женский крик. Потом вроде бы мебель начали двигать.
-Закурить дай, - приказал Колька швейцару. Тот достал из кармана портсигар, но никак не мог открыть его трясущимися руками. Колька сам вынул ароматную папиросу, повертел портсигар перед глазами, сунул себе в карман.
Ему весело стало. Вот, оказывается, как просто: приехал и взял. Башковит этот Чикин - не ждет, пока червонцы с неба посыпятся.
Прикуривая из рук швейцара, Колька заметил
блеснувшее на пальце кольцо. Золотое! Поколебался: брать или нет? С одной стороны, вроде неловко: в церкви ведь при венчании надето. Молитвой ограждено. Да ведь Зойка-то больно обрадуется.
- Сымай, - решительно сказал он.
Швейцар медлил. То ли не понял, то ли очень жаль было отдавать. Колька, свирепея, сам ухватился за кольцо, дернул с такой силой, что швейцар вскрикнул.
- Ни гу-гу! - пригрозил Колька. Покосился на извозчика: не видел ли тот, не придется ли засчитывать кольцо при общей дележке. Извозчик сидел спиной к нему.
Вскоре Чикин и его помощники спустились по лестнице, нагруженные узлами и чемоданами. Быстро побросали вещи в пролетку, вскочили сами. Колька вновь занял место на козлах.
- Гони! - велел Чикин.
- Не шибко разгонишься по такой гололедице, - впервые подал голос извозчик, однако лошадь подстегнул, и она пошла крупной рысью.
Из-под черного полога доносились короткие фразы:
- Бабу-то подушкой?
- Задохнулась, поди!
- А кальсоны розовые на ем! Ленька высунулся к Кольке-колоснику:
- Ну, матрос, мы спокойно нынче работали. Мы дальше барахло повезем, а тебя возле вокзала ссадим. Дойдешь?
- Деньги давай!
Чикин порылся в кармане, сунул комок мятых кредиток.
- Мало! - нагло сказал Колька.
- Хватит! Двигай! - подтолкнул Чикин матроса. Пролетка быстро растаяла во мгле, затих перестук подков. Колька зашагал по Лиговке. Полновластным хозяином чувствовал он себя на ночной улице. Кто тронет моряка с винтовкой?
Все здесь с детства знакомо ему. Направо за поворотом стоит мрачный дом с облупившейся штукатуркой. Там, в подвальной комнате с узким окошком, он жил вместе с матерью. Не жил, а рос, как паршивый щенок, на куче вонючих тряпок. Мать торговала пирожками. Раз или два в месяц наступал запой, и она пропивала всю выручку. Умерла от белой горячки где-то в общественной больнице. А Кольку взяли в приют. Он сбежал оттуда и пристроился к старому одинокому скорняку, который хотел вырастить наследника, передать ему свое дело. Но Кольке такая работа не понравилась. Нанялся в кинематограф - проверять входные билеты. Ребятишки звали его «вышибалой».
Когда подошло время служить, попросился на флот: прельстила красивая форма...
Вот и трактир. Колька условленно постучал в оконце. Зойка открыла, не спрашивая. Прильнула к нему. Он поцеловал ее, велел плотнее задернуть шторку и зажечь лампу. Поставил возле кровати винтовку, рядом положил на стул тяжелые подсумки с патронами. Небрежно бросил смятый комок ассигнаций. Швырнул кольцо. Оно покатилось, Зойка ловко прихлопнула его ладонью. Примерила на палец:
- Велико... Ничего, обжать можно!
- Как хочешь, - ответил Колька, вытаскивая из портсигара духовитую папиросу.
6
Это форменное безобразие! Ни один самостоятельный крестьянин не запустил бы так хозяйство, как господа, заседавшие в прежней думе! Поздно их разогнали, надо было вытурить раньше, пока не успели разбазарить городскую казну. Понятно теперь, почему первым покинул службу старший бухгалтер!
Сидел Михаил Иванович, выписывал на листок цифры и диву давался полной беззаботности Шрейдера. Вот краснобай! Большую политику вершить нацеливался, языком работал без устали, а в конкретные дела не вникал. Оставил обширное столичное хозяйство без средств, без материалов.
