Анатолий Хлопецкий - Русский самурай. Книга 1. Становление
И даже этот случайный разговор заставлял размышлять, например, о том, что, делая с детишками змея, мать или старший брат обязательно подробно рассказывают им о сказочном персонаже или историческом лице, изображенных на воздушной игрушке.
И уже не удивляет после этого то, что здесь такое множество общественных библиотек и так баснословно дешево берут за чтение книг. Да можно, оказывается, и не трудиться самому ходить в библиотеки: книгоноши ежедневно разносят их по всем улицам и закоулкам.
Однажды отец Николай заинтересовался тем, что по улице мимо консульства куда-то спешат оживленные люди.
– А это, изволите видеть, они в «говорильню» торопятся, рассказчика слушать, – пояснил все тот же услужливый консульский секретарь.
– Что за «говорильня» такая?
– Общественная зала имеется в каждом городе. Там рассказчики вроде наших писателей разные свои истории излагают. Их попутно записывают писцы, а потом книга получается навроде нашего романа.
Разве мог отец Николай упустить такую возможность проверить свои познания в японском, а заодно и познакомиться с этим новым для него явлением местной жизни? С тех пор не раз в уголке «говорильни» среди неподвижно сидящих японцев можно было приметить молодого русского, который, поджав под себя ноги, прилежно внимал какой-нибудь замысловатой средневековой легенде, излагаемой заезжим рассказчиком.
Это были месяцы и годы, отданные тому, чтобы изнутри понять народ, среди которого ему предстояло проповедовать веру Христову – горожан и крестьян с рисовых плантаций, жителей северных рыбацких деревушек, важных бонз и буддийских монахов. Он должен был как бы стать одним из них, понять манеру их мышления и особенности красноречия, подробности быта и религию.
Поэтому все чаще от книг он отрывается для того, чтобы пообедать в дешевой столовой, потолкаться среди торговцев на рыбном рынке, заглянуть в местную кумирню. Его уже знали и принимали более доброжелательно: ничего дурного от него доселе не видали, а интерес к повседневной жизни простых людей вызывал только одобрение.
Расширялся и круг прихожан консульской церкви. Немало способствовало этому то, что вместе с японским языком молодой священник осваивал английский. Скромную русскую православную церковь в Хакодате стали наведывать и христиане иных исповеданий и национальностей – протестанты и католики, у которых в то время не было в Японии своих духовных пастырей. Их привлекали простота и доброжелательность отца Николая, его готовность дать духовное утешение больным, совершить необходимые таинства брака и крещения.
«Между тем, – пишет он в своих воспоминаниях, – я старался делать все, что возможно, и для непосредственной миссионерской цели. На первый раз, конечно, нужно было искать людей, которые, приняв христианство, были бы способны, в свою очередь, сами служить к распространению его».
Он привлекал к себе людей, и это давалось ему легко – ему не нужно было умение, он иным быть не мог. Он никогда ни в чем не навязывался, был скромен. При храме возник как бы тесный кружок христиан, сплотившийся среди ненавидевшей их толпы иноверцев. Он оказывал им помощь уже своим нравственным влиянием, просто примером своего ровного, спокойного характера.
Дни были отданы пастырским обязанностям, общению с людьми, наблюдениям за их бытом, обычаями, обрядами. Зато вечера допоздна принадлежали книгам. Интерес к японской литературе помог наконец преодолеть предубеждение консула, и тот предоставил в распоряжение отца Николая свою богатую библиотеку.
Три религии, три философских течения тогдашней (да и современной нам) Японии предстали перед ним со страниц книг: синтоизм, буддизм и конфуцианство. Правда, вскоре он почувствовал, что ему нужен проводник по этому темному для него пока лесу чужих верований и заблуждений, и обратился к переводчику консульства с просьбой познакомить его с кем-либо из японских ученых.
– Я очень рекомендую вам сэнсэя Кимуру Кэнсая! – живо отозвался переводчик. – Этот человек недавно открыл здесь частную школу. О нем известно, что он большой поклонник наук, с молодых лет усердно учился в нашей столице Эдо и знает удивительно много.
Через несколько дней после этого разговора в школе сэнсэя Кимуры Кэнсая появился новый, на редкость любознательный ученик. Он нашел в лице своего учителя прежде всего усердного поклонника конфуцианства – религии и философии, которая пришла в Японию из Китая.
Уроки Кэнсая заставили задуматься о том, что учение Конфуция – скорее моральная, нежели религиозная система. Она как бы упорядочивала отношения младших и старших, подданных и правителей, родителей и детей; регулировала отношение к старшим родственникам, к хозяевам и начальникам. Конфуцианство устанавливало своеобразную иерархическую лестницу, определяло нормы семейной и общественной жизни – и, наверное, поэтому привилось к японскому социальному устроению.
Отец Николай сел за письмо своему постоянному корреспонденту П. Н. Стремоухову и написал о том, что стало ему понятным в последнее время: «В книгах Конфуция выразился не частный человек, выразился сам Китай в его характеристически хороших чертах, в том, что он вывел доброго из своей натуры, и это, следовательно, может и должен хранить как свое собственное. В эпоху материального истощения Китая перед ним был поставлен живой портрет его самого во времена физического и нравственного здоровья».
Он отложил перо и задумался. Да, именно так, конфуцианство стало ответом на духовные запросы народа. Но полным ли ответом?
* * *Отец Николай понимал, что с самого начала Господь поставил его перед выбором: было, собственно, два пути. Первый – призывать громы небесные на храмы языческие, резко осуждать то же конфуцианство как заблуждение, невзирая ни на происхождение его, ни на историю народа. Не считаться с тем, что это искренние духовные поиски тех, кто на протяжении столетий жаждал правды и искал ее.
И мог быть иной путь: понимание духовных исканий, исторических процессов и признание тех зерен правды и добра – отсветов Божественного откровения, которые все-таки были в этих ложных учениях. Именно они подготовляли народ к принятию истины христианской. На этом втором пути следовало, не оскорбляя религиозных чувств иноверцев, привести их к сознанию недостаточности их древних верований.
Из письма отца Николая на родину было ясно, какой путь он избрал.
А потому наведывался он и на проповеди буддийских монахов, стараясь уловить, как построено их красноречие, какие мысли, образы, чувства находят наибольший отклик в сердцах слушателей. Монахи, как и христиане, говорили о грехе и страдании, о смысле жизни человеческой. Но выход подсказывали в преодолении всех желаний и в теории перевоплощений.
Слушатели проникались верою, что, перевоплощаясь в своих будущих жизнях, они будут постепенно очищаться от грехов. После полного очищения человека ждет нирвана: существование, при котором человек как бы жив и одновременно мертв. Но он пребывает в блаженстве, потому что у него нет ни желаний, ни стремлений, ни пристрастий – ничего, что бы его беспокоило.
Однако, предупреждали монахи, судьба человека в каждом перевоплощении определяется его поведением в предыдущей жизни. «Сегодня ты получаешь возмездие за зло, совершенное в прошлой жизни, и награду за добро!» – убеждал проповедник. Прошлой жизни не изменишь, поэтому сегодня надо покориться своей карме – судьбе – и думать лишь о будущей жизни. И еще неизвестно, кем ты там будешь – человеком или животным, или птицей…
Только самые высокие души, достигшие нирваны и пребывающие в блаженстве, учили монахи, из сострадания к людям возвращаются в мир, как учителя и помощники слабым – это Будды и бодисатвы. Им строят храмы и молят их о помощи. Им приносят жертвы.
Отец Николай узнал из бесед с монахами, что в буддийских монастырях послушники проходят суровую школу аскетизма, наставники стараются раскрыть в избранных людях – будущих проповедниках – ясновидение и другие скрытые психические силы. Но это не имело ничего общего с православным подвижничеством, совершавшимся во имя постижения Духа Святого.
* * *Интересным было посещение и синтоистского храма. Отец Николай увидел два столба с поперечными перекладинами, которые назывались «торий». Ему сказали, что в переводе это слово обозначает «насест».
Но упаси вас Бог подумать при этом о курятнике. Все гораздо серьезнее: однажды, с почтением рассказывал жрец, богиня Солнца Аматерасу обиделась на людей и удалилась в пещеру. Наступила ужасная мировая тьма. Чтобы выманить богиню из пещеры, жрецы принесли зеркало и петуха.
Когда петух закричал, Аматерасу выглянула, чтобы узнать, в чем дело, увидела себя в зеркале и, совсем как земная красавица, залюбовалась собой. Она забыла об обиде, и над миром снова воссиял свет…
