Антонин Ладинский - Когда пал Херсонес
Юноша снял шляпу и непринужденно поклонился мне. Ксифий смотрел на него с таким видом, как будто гордился своим гостем.
Я стоял на потрепанном коврике, который мне постлали на грязном помосте пристани, патрикию и друнгарию императорских кораблей. На моих плечах была старая хламида, которую не жаль было носить в порту, где всегда можно испачкать одежду смолой. Не до красоты было в такое время! Меня занимали государственные заботы. Я наблюдал, как корабельщики смолили огромный корабль. Он назывался «Жезл Аарона».
Ксифий, любитель греховного времяпрепровождения, бывавший в Италии, хорошо знавший тамошние обычаи, тихо сказал мне:
— Надо показать гостям наши злачные места. Они люди молодые и не откажутся от чаши вина.
Сфорти слышал его слова и улыбался. Великолепные зубы его сверкали.
— Пойдем сегодня в Зевгму, Ираклий, — предложил Ксифий.
Я отстранил его рукой.
— Как тебе не стыдно думать о подобных вещах! И в такое время! В нашем ли звании посещать кабаки? Предоставь это грубым корабельщикам…
Но дьявол бродит не в пустынных местах, а во дворцах, поблизости от церквей и монастырей, там, где высокие помышления.
Когда стемнело, мы надели плащи с куколями и, как воры, пробрались в запретный квартал, над воротами которого сохранилась статуя Афродиты. Здесь часто происходили драки, убийства и ограбления.
— Сюда, сюда! — показывал нам путь Никифор Ксифий, очевидно хорошо знавший эти места.
Нагибаясь, мы вошли в низкую дверь какой-то таверны. В помещении пол был густо посыпан опилками. Чадили вонючие светильники. Самого разнообразного вида люди — корабельщики и наемники дворцовой стражи, гуляки и портовые грузчики — сидели за столами и пили вино из глиняных чаш. Им прислуживали растрепанные женщины. Смуглые, белокурые, рыжие, толстухи и худощавые, на все вкусы. Они охотно смеялись.
Мы уселись за свободный стол, с которого одна из женщин лениво смахнула тряпицей остатки пищи и хлебные крошки. Мне показалось, что эти глаза я тоже видел однажды, но не мог припомнить, где и когда. Она равнодушно молчала, глядя куда-то в сторону, пока мы требовали принести нам хорошего вина. А потом, не произнеся ни единого слова, ушла, и в ее худобе было что-то трогательное, хотя это была блудница, каких тысячи в портовых кварталах.
Старуха, только что подсчитывавшая медные монеты, подошла к Ксифию и стала ему о чем-то шептать.
— Таких красавиц и у багдадского калифа нет, — сказала она в заключение и прищелкнула языком.
— Потом, потом! — отмахнулся от ее назойливых предложений Ксифий, с опасением поглядывая на меня. — Сначала пусть нам подадут вина. И не какую-нибудь кислятину, а из старой амфоры.
— Ладно, — согласилась старуха.
Я знал, что мой друг был легкомысленным человеком и любил всякого рода приключения. Молодые итальянцы тоже с любопытством осматривали помещение и находившихся в нем людей. Женщины, оценив молодость и богатый наряд иноземцев, умильно им улыбались. Судя по всему, Сфорти понравилась полная белокурая женщина с серыми и как бы сонными глазами. Свои обильные волосы она стянула красным платком. Сфорти попробовал завязать с нею знакомство, что было нетрудно сделать, но Ксифий остановил пылкого юношу:
— Сначала выпьем вина.
Итальянец покорился, осушил, не отрываясь, кубок, хотя и поморщился.
— Что за манера подмешивать в вино вонючую смолу!
— Это полезно для здоровья, — пояснил Ксифий.
— Но отвратительно на вкус.
— Да, — заметил один из купцов, по имени Марко, тот, что был, кажется, самым рассудительным среди них и скромным по своим выражениям, — если говорить откровенно и никого не обижая, то мое небо не привыкло к таким напиткам.
— А рыбный соус! — поднял обе руки Бенедетто, второй купец, полный человек с бритым желтоватым лицом и тяжелыми веками. — Ваша кухня наполняет зловонием весь город. Как вы можете есть такую гадость? Нас угощали у эпарха — баранина в рыбном соусе, с чесноком и луком!
— У вас тоже любят острые приправы, — отозвался Ксифий. — Но это еще ничего, а вот жить у нас действительно скучновато. Хорошо в Италии! Музыка, за столом пьют вино, и тут же сидят синьоры! Красавица бросает цветок с балкона, и влюбленный юноша прижимает его к устам. А у нас женщины томятся, как в тюрьме, в гинекеях. Скучная жизнь! Плети свистят в воздухе. За любую вину — ослепление… И еще падение ниц, ползаешь у пурпурных башмаков…
— Смотри, не ослепили бы тебя за такие речи, — предостерег я друга.
— Плети и у нас свистят, — рассмеялся Марко.
— Может быть, для смердов, а не для людей благородного звания, — сказал Ксифий и потыкал в воздухе пальцем.
Молодой итальянец, которого звали Сфорти, уже выпил несколько кубков вина. Вино было крепкое, с острова Хиоса, и юноша опьянел. Стукнув кулаком по столу, он надменно заявил:
— Никто не посмеет у нас ударить плетью человека благородного происхождения!
Марко, очевидно, более здраво смотрел на вещи и пожал плечами:
— Всякое бывает.
— Мы терпим многое, — заметил я, — потому что служим великой цели. Вот почему мы переносим лишения и сражаемся с мечом в руках.
— Вам псалмы петь, а не носить меч! — разразился пьяным смехом Сфорти.
— Золотом и лукавством вы поднимаете на свою защиту варваров, воюете оружием наемников.
Ксифий нахмурился, а мне пришло в голову, что не так уж далек Сфорти от истины.
— Поражали и мы полчища сарацин, варваров, лангобардов и прочих, — сказал Ксифий.
— Поражали греческим огнем, — не унимался юноша, — а попробуйте сразиться с варварами в открытом поле! Вам не устоять против их натиска, и вы побежите, как овцы.
Ксифий вскочил и с ненавистью посмотрел на Сфорти. Разговор готов был превратиться в пьяную ссору. Мы и заметить не успели, как вино отуманило наши головы. Ксифий кричал:
— Не важно, какими способами добывается победа — оружием или хитроумием логофетов!
— Важно, ради чего проливается кровь, — поддержал я его.
— Ромеи проливают ее ради истинных догматов. Мы — ромеи, что значит римляне! — наступал Ксифий на итальянца.
Соседи, корабельщики или люди из предместий, тоже готовы были вмешаться в драку. Раздавались выкрики:
— Латыняне! Причащаются опресноками!
— Какие вы римляне? — не уступал итальянец. — Вы греки. Это мы римляне, и наш господин есть император священной Римской империи!
— Вы не римляне, а франки, ломбарды, саксы. То есть варвары. Рим находится в запустении. На форуме бродят козы. Я видел. Всюду развалины и полынь. И у вас неправильно совершают крестное знамение.
— А вы совершаете великий выход против солнца! От вас все ереси.
— Вы же будете гореть в геенне огненной.
— Это вам придется в аду щелкать зубами, глядя, как мы наслаждаемся в раю. Ваш патриарх носит палий по милости папы. Пожелает римский папа…
— Ну, заткни глотку, молокосос! — не выдержал Ксифий и схватил молодого итальянца за одежду. — Скажу одно слово кому следует, и тебя бросят в темницу за оскорбление величества и патриарха.
— Герои! — издевался Сфорти. — Любому варвару продают своих принцесс!
Очевидно, он намекал на переговоры с русским князем. Об этом говорили в порту, на рынках и в тавернах.
— Этого не будет! — воскликнул я.
— А болгарам вы разве не отдали дочь Христофора?
— Во-первых, — пытался я спорить, — дочь Христофора не была Порфирогенитой. Во-вторых…
— Во-вторых, все вы лжецы…
Я был пьян, как последний корабельщик. Обняв голову руками, я сидел за столом в каком-то блаженном забытьи и не находил слов, чтобы достойно ответить заносчивому мальчишке. Что ему известно о римлянах. Разве он может понять величие нового Рима?! Не станет нашего града, и на земле наступит мрак.
Прислушивавшиеся к ссоре простолюдины окружили нас толпой. Какой-то пьяненький человек с красным носом, судя по внешнему виду скриба или церковный прислужник, подзадоривал огромного рыжеусого наемника:
— Как можешь ты терпеть такую хулу на ромеев! Пойди и ударь его твоей десницей!
Марко, по-видимому очень осмотрительный человек, пытался успокоить Ксифия и Сфорти, готовых пустить в ход кулаки. Опытная в таких делах трактирщица тоже принимала меры, чтобы предотвратить драку: она видела, что мы не простые корабельщики, и с нами были иностранцы, а повреждение тела в подобном случае могло вызвать неприятности. Она что-то шептала своим девчонкам, показывая на нас пальцем. Полная белокурая женщина подошла и обняла за шею Сфорти.
— К чему эти пустые споры, юноша! — привлекла она его к себе.
Ее короткая одежда оставляла обнаженными белые, нежные ноги. Она была голубоглазая и с синеватым румянцем на щеках. Такие женщины приезжают к нам из страны франков.
Ксифий тоже улыбался ей. Но итальянский юноша не хотел уступить, отталкивал спафария, плакал пьяными слезами. Я смотрел на эту суету угасающими глазами и шептал:
