Евгений Анташкевич - Харбин
– Де-е-р-рьмо! Простите, дамы! – Юшков с ехидной улыбочкой раскланялся на четыре стороны. – Русский дух – дерьмо! Совершенно несамодостаточная нация, и даже не нация – сброд, татаро-монголы! Русским надо, чтобы их ругали, тогда они лезут в драку, правда, – часто побеждают! Русским надо, чтобы их хвалили, тогда они ближе к Богу, есть чем гордиться, небожители! – Его руки разлетелись, как привязанные у марионетки, он откуда-то выхватил пачку и вытащил из неё папиросу. – Вы вот не учили марксистско-ленинской философии и небось не знаете о единстве и борьбе противоположностей, а русский характер – это и есть внутреннее единство и борьба противоположностей – раба и барина. И всё это в одном человеке!
– Не понимаю!
– Вы Александра Ивановича Герцена читали, врага вашего? «Былое и думы»! Врага самодержавия! Он всю жизнь боролся с ненавистным царизмом! Нет? Не читали! А у нас его издали, году, что ли, в двадцать седьмом или двадцать пятом, не помню. Там он описывает интересный разговор на троих…
В харбинских книжных магазинах продавалась книга Герцена «Былое и думы», но Михаилу Капитоновичу было не до неё.
– Что за разговор?
– Разговор? Интер-р-е-есный!
Юшков наливал, пьянел, но не валился.
«До утра, что ли, с ним сидеть?» – с ненавистью думал Сорокин.
– Да! Так, значит, разговор! К Герцену, можно сказать, в гости, а Герцен в Лондоне из русских, наряду с Огарёвым, был первое лицо, так скажем, – дуайен, приехал один аристократ с известной фамилией – Голицын Юрий Николаевич, князь, образователь и владелец хора, народного, новинка по тогдашним временам, и народу привёз – голоса! Ну и промотался, как водится! Хотя успех имел настоящий, но промотался! И вот как-то к Герцену приходит ближайший помощник князя, его управляющий хором с регентом, и начинают они вдвоём жаловаться на князя, мол, не платит или ещё что, уже не помню, но жалуются основательно и просят Герцена рассудить их тяжбу с Голицыным, что, мол, невмоготу и они уже хотят домой, в Россию. А Герцен им в ответ – идите в суд, английский суд, мол, он справедливый, а они своё: «Разберите дело по-свойски, по-домашнему!» Герцен ни в какую не соглашается, а они снова, и уговорили-таки! Упорные были! Ещё говорили, что князь испугается Герцена, чтобы в «Колокол» не попасть. Представляете, какие хитрецы, всё учли!
Сорокин слушал.
– Так вот, уговорили они Герцена, но на одном его условии, что если только князь примет его посредничество. А если нет – то в суд! Надо сказать, что Александр Иванович в своей книге дал очень верные характеристики жалобщикам: один из них из дворовых, но выбился, другой примерно такой же. Когда они были довольны князем, то хвалили его, а когда им платы не стало, то и прощелыгой обзывали, и зверем до крестьян, и по-всякому. Так, значит, они встретились, и князь таки принял посредничество Герцена. И стал тут управляющий предъявлять и предъявлял: что князь обещал, что князь не сдержал обещание, а Герцен слушает его и слышит, что брешет управляющий. Князь, заметьте, злится и рычит, что, мол, из вшивой избы вытащил, голосу и пению обучил, мол, в России ему цены не будет и так далее. Ну тут Герцен, немецкая душа, по матери-то, и рассудил, а, мол, вас, князь, просил кто из вшивой избы-то его вытаскивать да голосу учить? Нет, согласился князь, сам его нашёл. А тогда, предложил Герцен, дайте ему расчёт и отпустите с миром. Князь на это согласился и дал расчёт, а управляющий бумагу не подписывает. «Ну что ещё вас не устраивает?» – спрашивает Александр Иванович управляющего, а тот говорит, мол, князь обещал «пожаловать на обратный путь до Петербурга!». Тут князь взревел и кричит, что «это в случае, если я им буду доволен!», и снова про то, из какой дыры он его вытащил. Герцен ему снова о том, мол, кто его, князя, об этом просил? А управляющий снова не подписывает, что деньги-то получил. Тут уже Герцена прорвало, мол, почему? А управляющий и отвечает, что раньше князь одежу ему со своего плеча даровал, а теперь он без носков ходит.
А князь кричит, мол, да я сам без носков хожу. Тогда Герцен и поставил условие: или управляющий берёт деньги, подписывает бумагу и свободен, или Герцен отказывает ему в посредничестве. Ну тут управляющему деваться стало некуда, и он согласился и подписал, а потом, самое интересное, вы слушаете, не уснули ещё?
Сорокин не уснул, ему стало интересно, что во всем этом так важно для Юшкова.
– А управляющий после всего и говорит: «Ваше сиятельство, так как пароход до Петербурга будет только через пять дней, явите милость, позвольте остаться покамест у вас!» И что, вы думаете, ответил князь?
Сорокин пожал плечами.
– Разрешил князь, да ещё и пояснение дал, как щас помню, цитирую: «Ну, куда ты к чёрту пойдешь? Разумеется, оставайся!», а после, когда управляющий ушёл, добавил, снова цитирую: «Ведь он предобрый малый, это его этот мошенник…», он имел в виду второго, с которым они жаловаться пришли, «…вор… этот поганый пёс подбил…». А! Каково?
Сорокин удивился:
– А что ж тут такого? Добрый барин был князь – и денег дал, и остаться позволил… Что вы тут нашли?
– А то и нашёл, дорогой вы мой спаситель, что из этого ни я, ни Герцен так и не поняли, кто есть барин, а кто – раб! Вот и весь вам русский характер – дерьмо! Дерьмо, оно и есть – дерьмо! И всё дерьмо, и вы и ваш этот русский город Харбин – консерва, тоже дерьмо! Вот придёт Йёся и… – Юшков не договорил, Сорокин поднялся и ударил его в висок.
Юшков упал со стула, чуть не опрокинул на себя стол и затих.
«Сволочь!»
Сорокин сел.
Минуту он сидел, потом посмотрел на часы, было около трёх часов ночи, он взял лампу и поднёс её к лицу Юшкова. Тот лежал спокойный, как будто минуту назад он ничего не говорил и не размахивал руками, а спал с приоткрытыми глазами и не дышал.
«Что-то я, по-моему, наделал не то!»
Сорокин с лампой вышел из сервировочной и пошёл по коридору. Он заглянул во все номера второго этажа, спустился на первый и тоже обошёл его весь. Он делал это, не отдавая себе отчёта в целях. Он заглянул в номера и даже в кабинет Доры Михайловны. Там он подошёл к несгораемому сейфу, потом открыл и закрыл ящики стола, заглянул в сервант, в котором стояла дорогая красивая фарфоровая посуда, и сел за её письменный стол.
«Ну что, Михал Капитоныч, ты выполнил указание Асакусы – ликвидировал Юшкова, но выполнил не полностью, теперь его надо сделать неузнаваемым!» Он оглянулся на сейф, повернулся к столу и увидел в пепельнице два окурка – оба были от тонких сигарет с примятыми кончиками – и вспомнил, что Дора Михайловна вставляет сигареты в тонкий мундштук. Он понюхал окурки и понял, что они здесь лежат не больше суток, может быть, даже меньше.
«Значит, она была здесь недавно! А атаман?» Он ещё раз заглянул в пепельницу, нет, там были окурки только от сигарет Доры.
«Значит, она была здесь одна? И что она делала? И скорее всего, она была тут недолго! Значит, она пришла и ушла?»
Рядом с сервантом была дверь, Сорокин открыл её и вошёл в комнату с кроватью под балдахином, большим зеркалом и будуаром, и громадным платяным шкафом. Он открыл все ящички будуара, порылся в коробочках и баночках, потом открыл дверцы шкафа – это был шкаф с одеждой Доры Михайловны, он узнал её кофточки и блузки, в которых она ходила, значит, это были её личные апартаменты, он постучал по стенам, стук везде был глухой, и он вспомнил о сейфе. Из любопытства он вернулся, потыкал в его замке отмычками, и сейф открылся. Сорокин настежь распахнул дверь и уселся напротив. Вверху сейфа было отделение с дверцей, закрытое, нижние полки были заставлены коробками из-под сигар, он открыл одну из них наугад, там были японские иены, в другой были американские доллары…
«Целый банк!»
На дне сейфа стоял портфель. Сорокин подхватил его двумя пальцами, но пальцы сорвались, потому что портфель оказался неожиданно тяжёлым. Он взял его, поставил на колени и открыл. В портфеле было темно, тогда он взял лампу и увидел холщовый мешок, намертво затянутый суровой ниткой. Сорокин достал из чернильного прибора перочинный нож, разрезал нитку и положил мешок, который оказался таким же тяжёлым, как портфель, на стол. В мешке, к дну которого почему-то прилип песок, были золотые слитки и россыпь монет царской чеканки.
«Вот она и «благодарность»!» – подумал Михаил Капитонович, вынул из мешка слитки, сложил их на дно сейфа, положил мешок с монетами в портфель, замкнул сейф и вышел из кабинета.
Он поднялся в сервировочную, прошёл мимо тела Юшкова, под подоконником стоял его чемодан.
«Так, посмотрим, что там!»
В чемодане под одеждой была тяжёлая алюминиевая коробка, Сорокин открыл её и увидел белые мерцающие пастилки литого серебра с выбитыми на них иероглифами.
«Китайское серебро! А вот и «нажитки», по-нашему фацай!»
На душе у Сорокина было спокойно. Он переложил коробку с юшковским серебром в портфель и подумал: «А что? Такой удачи у меня ещё не было, можно и отметить! Только надо выполнить до конца задание Асакусы, и можно отправляться на юг, но сначала поспать!» Он взялся за ноги Юшкова и поволок его в каминный кабинет.
