Делай, что должно - Маргарита Нерода
Дом был маленьким, с почти плоской черепичной крышей и белеными стенами. Он прилепился на самом склоне по пути в порт. От улицы двор отделяла потрескавшаяся каменная ограда, по которой вился виноград, закрывая табличку с номером и названием улицы. Вверх небольшими террасами поднимался сад.
Коридор пахнул старым деревом, мастикой для паркета и сушеными яблоками. В полутьме блеснуло тускло зеркало в резной деревянной раме, рядом с ним на крючке старый зонт с длинной костяной ручкой и щипцы для "зажигалок", сверху — противогазная сумка.
Наталья Павловна принадлежала к тому типу людей, по которым можно почти безошибочно угадать их профессию. Достаточно было лишь поздороваться, чтобы, даже не зная ее, понять, что это учительница. Голос ее, размеренный и строгий, самая манера держаться воскрешали в памяти гимназию, так много в ней было именно от тогдашних классных дам. Впечатление усиливало допотопное пенсне на маленькой цепочке, в которое, она, впрочем, не смотрела, пытаясь разглядеть гостя как следует поверх стекол.
— Рада познакомиться. Ну вот, теперь все в сборе, только Лида где-то бегает. Пойдемте в дом.
Коридор привел в комнату, просторную, но с таким низким потолком, что Огнев невольно пригнулся. В распахнутые настежь окна лез тот же виноград, его листья пронизывало солнце, золотистые пятна дрожали на паркете, на стенах и корешках книг на полках, поднимающихся под самый потолок. Здесь так много было солнечного света и желтого цвета, что казалось, будь день пасмурным — комната светилась бы сама по себе. Желтый паркет, букетики цветов на выгоревших обоях, рыжие в мелких крапинках лилии, вышитые крестиком на крохотных диванных подушечках, шелковый абажур на лампе под потолком. Даже пианино в углу у стены светлого дерева, а два бронзовых подсвечника возле подставки для нот пускали солнечные зайчики.
Два летчика, младшие лейтенанты, поспешно встали при их появлении. Первый, крепкий, широкий в плечах, со смоляным кудрявым чубом даже успел подхватить с подлокотника кресла пилотку, водрузить на голову и представиться по всей форме:
— Младший лейтенант Андрейченко.
— Младший лейтенант Лукьянов, — отрекомендовался его товарищ, худощавый молодой человек с немного печальным, тонко очерченным лицом и совершенно детскими веснушками на щеках и привздернутом носу.
Познакомились. Гости оказались морскими летчиками, из полка МБР-2, что стоит тут же в Геленджике. Пока обстановка спокойная, даже увольнительные дают. Вот и выпал случай зайти проведать свою учительницу.
На столе, накрытом белой, до хруста накрахмаленной скатертью, дымился маленький самовар, стояли зеленые фарфоровые чашки, ваза с яблоками и сахарница. Сахар давно был по карточкам, поэтому никто из деликатности не решался взять его, пока Наталья Павловна сама не положила всем по куску в чашки. "Пейте, пейте, мальчики. Ну право, кого мне еще угощать, как не вас!"
Мальчикам было лет по двадцать, не меньше, но они определенно чувствовали себя в такой компании совершенно мальчишками — самые младшие и по годам, и по званию. Даже Аня для них — старшая.
На отдельном столике у дивана лежал раскрытый альбом. И на самой большой фотографии, где был снят школьный класс, обоих можно было отыскать без труда. У Андрейченко даже чуб тот же самый, а Лукьянов снят в летном комбинезоне, аэроклубовском. И вид у него на снимке совершенно счастливый. Вероятно, фото пришлось на день его первого самостоятельного вылета. В таких случаях курсантов отпускали домой с полетов в комбинезоне, разрешая покрасоваться перед родными и друзьями.
— Это весной, вон Антоха почти настоящий летчик, только что шлемофон не нацепил. А это осень еще, — Андрейченко перевернул страницу, — тут я с портфелем. Ух и не любил я тогда этот портфель! До зимы с мамой ругался, не хочу мол с портфелем ходить, что я, управдом что ли?
— Но привык же потом. Как мама, Валера?
— В порядке. Мы как раз от нее и к вам. Постарались в увольнительной всех проведать, до кого добежать успеем. А вот Мишку не нашли. В госпитале сказали, что отправлен в глубокий тыл. Неужели все так плохо, что у нас не справятся? Товарищ военврач, может вы нам растолкуете? — обратил он по-мальчишески растерянное лицо к Огневу. — Друг наш. На посту ВНОС он был, попал под налет. Ранение пустяковое, царапина, а пальцы не действуют. В тыл отправляют… неужели… — лейтенант сглотнул, собрался с силами и вытолкнул страшное слово, — Отрежут?
— Нерв перебит, судя по всему. Это лечится. Не всегда успешно, но шансы есть и неплохие. Но долго. Сперва убедиться, что воспаления нет. Потом — по обстановке. Может быть, сшить нерв, может быть, высвободить из рубца, может быть, просто положить два конца обрыва как можно ближе. Периферические нервы восстанавливаются.
— Периферические?
— Те, которые не в голове и не в позвоночнике. Но восстанавливаются они медленно. Примерно миллиметр в месяц. Так что, полгода вашему Мишке койку пролеживать, вот и увезли в тыл. Постарайтесь проследить, чтобы он не в общехирургический попал, а в неврологический.
Андрейченко кивнул было, потом покраснел, ответил четко: “Есть проследить, товарищ военврач!” и, достав из кармана блокнот, записал.
— Эх, Мишка-Мишка, наш “бог погоды”, как мы его звали. Школьную метеостанцию устраивать помогал, географ в нем души не чаял. Кстати, а он-то как? Есть письмо?
— Нет ребята, — старая учительница посмотрела на снимки уже сквозь очки. — От Николая Васильевича пока ничего. Твои пишут, Антон?
Лукьянов растерянно опустил на стол чашку:
— От отца второй месяц тоже — ничего. Обещал выслать новый номер полевой почты, с тех пор и тишина.
Андрейченко, все еще державший в руках открытый альбом, перевернул страницу и очень бережно поднял листок пергамента, прикрывавший большую фотографию ребят, шагающих по горной дороге с рюкзаками.
— Хороший был поход. И карточка как раз для школьного музея. На ней только мы с Антохой и Юра Ложкин еще живы и здоровы. Может, Женя еще, — и столкнувшись взглядом с Натальей Павловной, не договорил, — Что? И Женька тоже?!
— В Крыму, — ответила она негромко и осторожно вернула пергаментный листок на место,
