Станислав Брехов - Смертельная печаль. Саби-си
Ирина же со своей бригадой в срочном порядке занималась заготовкой леса и распределением его по домам, обеспечением всем необходимым советских учреждений.
Работа совхоза не должна останавливаться ни на день ни при каких условиях. Все как на войне. Люди выдерживали все, даже если не выдерживала техника и механизмы. Металл крошится при -50°, но только не люди.
Работы было столько, что к ночи уже не было сил стоять на ногах. Пока не запустили котел, спать ходили в поселковый совет. Там была печка «голанка», и мы спали на нарах, наспех сколоченных из необструганных досок. Спали, не раздеваясь, мыли лишь лицо и руки перед едой и сном.
Наконец, нам удалась запустить котел. На несколько дней котельная стала моим домом. В ней я работал днем и спал ночью. Здесь была горячая вода и свет. Маленькая комната кочегара с кроватью и столом стала моим жилищем, в котором и произошло мое первое свидание с любовью.
Однажды днем, встретившись в столовой, мы с Ириной немного поговорили. Стоя рядом с нею в очереди, я тихонько сказал, что ночью остаюсь в котельной один и буду ждать ее прихода.
После ремонта в котельной остались горы мусора, кирпича, штукатурки и главное тяжелой черной пыли. Все это я разложил в отдельные штабеля и, поливая все это водой, добился, чтобы пыль осела.
Мне удалась натопить снег и нагреть литров 40 воды. Впервые за последнюю неделю я помылся и одел чистое нательное белье, приготовленное заранее. Я положил несколько досок между стеной и работающим котлом и поливал себя горячей водой, предварительно бросив в чан несколько веток стланика. Вода получилась душистая и мягкая. У меня был кусок мыла и чистая ветошь вместо полотенца. Помывшись, я прошел в комнатку осторожно, чтобы не испачкаться.
В помещении котельной температура была градусов двадцать. Наконец-то я мог раздеться и посидеть босиком в одном нижнем белье.
Для нашей встречи у меня был приготовлен чай и несколько кусков сахара.
Время как будто остановилось. В половине двенадцатого я уже испытывал волнение и страх, неужели она не сможет прийти? Какая боль, как мне теперь дожить до утра? Как дождаться встречи с ней? Но все тягостные мысли ушли, как только я услышал стук двери и ее легкие шаги.
Приоткрыл дверь комнаты и увидел ее быстро идущей по коридору – сердце остановилось.
Еще несколько секунд, и она в моих объятиях.
Я прижимаю свою щеку к ее лицу – оно ледяное. Её одежда усыпана кристалликами льда, они обжигают меня. Мы стоим так несколько минут.
Никто из нас еще не понимает, как себя вести дальше.
– Иринка, – я смотрю в ее зеленые глаза, – как долго я ждал этой минуты, как хорошо, что ты теперь со мной. Какое это счастье держать тебя в объятиях. Ну давай, снимай шубу, шапку, проходи, я приготовил чай. Сейчас буду греть тебя чаем и поцелуями.
– Я принесла немного еды. Здесь белый хлеб, сливочное масло и сгущенное молоко. Все это я собирала последние дни, как только увидела тебя здесь.
Она разделась, вытащила из карманов свертки и железную банку. Стоя передо мной в толстом шерстяном свитере, ватных штанах и валенках, она смотрела на меня одетого в нижнее белье и колебалась, как ей быть дальше. Снимать все это, переступив тем самым определенный психологический барьер, или остаться в этой тяжелой одежде, зная, что для меня это будет преградой. Уловив ее сомнение, я решил немного помочь ей, сделать первый шаг.
– Ирина, здесь уже очень жарко, бояться меня тебе не стоит, поэтому снимай свитер, ватники и залезай на кровать. Будем пить чай со сгущенкой и говорить.
Я выпускаю ее на минуту из своих объятий, помогаю раздеться и вновь обнимаю. Теперь я чувствую тепло ее горячего тела, ее запах, ее волосы, ее губы.
Неужели все это случилось? Я не могу в это поверить. После стольких лет лагерного режима, физического и психологического изнеможения, недоедания, недосыпания в мою жизнь ворвалось счастье.
– Я не знаю, что мне делать? Иринка, помогай мне прийти в себя, потому что голова моя от счастья перестала соображать. Я не знаю, как мне вести себя сейчас.
Она прижимает меня к себе крепче, гладит мою голову, шепчет мне на ухо.
– Не волнуйся, мой хороший, все будет как будет. Не торопись. Я здесь, с тобой и никуда не уйду до утра. Сейчас я напою тебя чаем, накормлю хлебом и сгущенкой, как женщине положено кормить своего мужчину, и уложу спать. Ты, верно, очень устал за эти последние дни. Столько работы, столько дел переделал. Не волнуйся, я все понимаю, как тебе сейчас сложно быть со мной наедине. Ты столько лет был лишен женского общества и сейчас в себе не уверен. Но ты должен знать, что все у нас будет хорошо, потому что я очень этого хочу.
Она берет мое лицо в свои руки и нежно целует губы, щеки, лоб. Гладит мои волосы и нежно смотрит в глаза. Мне становится очень легко от ее слов.
Она разливает чай по кружкам. Я открываю ножом банку сгущенки, хлеб уже нарезан.
Мы пьем чай, поливаем сгущенку на хлеб. Все очень вкусно, все так прекрасно рядом с ней. Мы улыбаемся, смотрим друг другу в глаза. Время от времени тянемся навстречу и целуем друг друга. Никто из нас уже почти не стыдится своего вида. Мы оба в нижнем белье сидим по-турецки на старом шерстяном одеяле. На ней тонкое спортивное хлопчато-бумажное трико и майка. Они очень идут ей, обтягивая все изгибы ее тела.
И все же ситуация очень нова для нас обоих. Густыми вьющимися волосами она умело прячет свои глаза. Я читаю в них смущение и стыд.
Мы оба голодны, доедаем без остатка весь хлеб и масло, выпиваем весь чай, ополаскиваем кипятком и выпиваем банку из-под сгущенки. Остались лишь несколько кусков сахара.
– Иди ко мне мой хороший, сейчас мы ляжем и будем спать.
Ирина гасит свет, залазает ко мне под одеяло, крепко прижимается ко мне. Какое у нее упругое тело, все мои прежние впечатления от общения с женщинами стерлись из памяти. Как это приятно, как мне сейчас хорошо с ней. Меня обжигают ее поцелуи, греет ее грудь и живот, обвивают ее ноги.
– Ирина, я хочу, чтобы ты знала, я решил остаться с тобой после освобождения, если ты только захочешь узнать меня лучше и связать со мной свою жизнь. Я понимаю, что даже если меня отпустят завтра, тебе не удастся выехать со мной. А здесь мы сможем пожениться, и со временем, возможно, я получу гражданство. Я слышал о том, что некоторые японцы не возвратились на родину и теперь живут в СССР. Для меня теперь важно только одно, твое согласие связать со мной свою жизнь.
– Конечно, мой хороший, я буду твоей, твоей навсегда. – Она целует меня, гладит мою голову, спину, ее тело горит огнем. Я сжимаю ее грудь в своих руках. От всего этого голова моя идет кругом, сознание туманится, плоть моя, так непривыкшая к женскому теплу, прорывается наружу, еще мгновение и мое семя извергается. Я не могу удержать стона и дрожи в теле. – Хорошо, хорошо, мой Санечка, ты у меня молодец.
Ирина целует меня еще сильнее, гладит мое лицо, прижимается ко мне. По всему моему телу пробегает словно разряд электричества. Я обмяк в ее руках. Нет сил удерживать сознание, и я проваливаюсь в сон.
Совсем не помню, как прошли несколько часов этой ночи. Утром, еще не начало светать, когда Ирина разбудила меня. Она одетая стояла перед кроватью на коленях, гладила мое лицо и целовала губы.
– Санечка, поселок уже просыпается, мне пора идти. Не нужно, чтобы меня кто-то видел. Я буду искать с тобой встречи сегодня днем, а ночью постараюсь прийти сюда.
За последние полтора года режим серьезно смягчился, но все же не настолько, чтобы осужденные свободно встречались с гражданским населением. К тому же Ирина во всех отношениях была активисткой того времени. Она призывала сверстников к новым трудовым подвигам, политической грамотности, увлекала молодежь спортом, сама была прекрасной спортсменкой. Очень стройна, природная смуглость кожи, непременный румянец на щеках и пылающие жизнью глаза.
Будучи секретарем комсомольской организации леспромхоза она никак не могла открыто держать себя. Ей нельзя было показывать своего отношения ко мне. Вопрос этот сразу же станет политическим. Не обсуждая этой темы, мы оба все понимали. Терпение, нам обоим нужно только терпение. В воздухе уже витало мое освобождение, но пока мы должны быть осторожны, мы будем счастливы, мы будем вместе.
– Я решил, что без тебя дальнейшей жизни у меня нет, помни это.
– Мы будем жить здесь. Мы будем счастливы. – Напоследок она крепко целует меня, поднимается и, остановившись в дверях, прикладывает пальцы к губам. – Все побежала.
В то утро я долго не мог прийти в себя. Мне все казалось, что произошло что-то особенное, что жизнь моя в корне изменилась. Как если бы меня освободили в 8 часов утра, и я уже на работу вышел свободным человеком. Но вряд ли окружающие поймут эту мою перемену. Для них я все еще зэк, и сколько мне сидеть, никому из них не ведомо. Нужно собраться, нужно закрыться, терпение и еще раз терпение. Все будет хорошо, только бы не наделать ошибок, не раскрыться раньше времени.
