Станислав Брехов - Смертельная печаль. Саби-си
– Синдзи сан, а как получилось, что Вы не попали в число репатриантов осенью 49-го года?
– Вам наверняка известно, что не все японские военнопленные были репатриированы на родину в 49-м году. На Колыме, в лагерях, остались те, кого осудили за уголовные и военные преступления. Таковых насчитывалось там несколько десятков человек. В их число в последнее время включили около 20 японских военнопленных, осужденных Военным трибуналом МВД при «Дальстрое» летом 1949 г. по обвинению в том, что они являлись сотрудниками одного из разведывательных органов, работавшего во время Второй мировой войны против Советского Союза. В их число входил я и такие, как я. Думаю, не все из этой группы осужденных, были из разведки. Но, очевидно, это были люди, которых власти не хотели отпускать домой в Японию по разным причинам. Многие слишком явно выражали свое несогласие с политикой Советской власти, были активистами организации «Восходящее солнце». Некоторые слишком активно сопротивлялись работе по идеологическому воспитанию проводимой «Новой японской молодежной лигой». Была такая организация в лагерях японских военнопленных. Условия пребывания в советских лагерях на Колыме были столь тяжелыми, что оставаться независимым и верным присяге было весьма затруднительным. Очень многие вступали в «Молодежную лигу». Делали все, только бы выжить и вернуться домой. Любой ценой.
– А Вы разве не хотели вернуться?
– Я – особый случай. Со мной было все ясно еще до 49 г. Мне не дали бы вернуться ни при каких обстоятельствах. Я был один из немногих, кого советские власти, считали военными преступниками. Потребовалось очень много лет, чтобы обо мне забыли и перестали считать меня врагом. Вот только с приходом «перестройки» и перестали, пожалуй. Послушайте меня сейчас. Если Вы решили учинить мне допрос о моем сотрудничестве с органами НКВД, то это напрасно. Подумайте сами, при всем моем уважении к Вам это невозможно, чтобы после стольких лет испытаний я стал бы Вам признаваться в том, чего не было. Я прошу Вас просто мне поверить. Я уже старый человек и хочу всего лишь повидать родные места. Все, что необходимо для моей идентификации, я готов сделать. Но большего от меня не требуйте.
– Хорошо, мистер Тойода, сейчас я подготовлю список документов, которые Вы заполните дома и завтра принесете. Затем Вам сообщат о времени следующего визита.
На этом мы и попрощались.
Выйдя из здания посольства, я решил пройтись и поразмыслить о том, что же сегодня произошло.Глава 6 Недолгое счастье
Пора давно за все благодарить,
за все, что невозможно подарить
когда-нибудь, кому-нибудь из вас
и улыбнуться, словно в первый раз
в твоих дверях ушедшая любовь,
но невозможно улыбнуться вновь.
Прощай, прощай – шепчу я на ходу,
среди знакомых улиц вновь иду,
подрагивают стекла надомной,
растет вдали привычный гул дневной,
а в подворотнях гасятся огни.
– Прощай, любовь, когда-нибудь звони.
И. Бродский
Как же мне нравилась ее улыбка, как хорошо я помню ее, как я ее люблю. Память меня уносит прочь от проспекта Мира, от Москвы и ее жителей. Как хорошо я помню лицо моей Ириночки, моей самой большой и трагической любви. Только с ней и только один год моей жизни я не был одинок в этом мире. Только с ней и вопреки всему я был счастлив. Как же сильно я любил ее, как сильно я люблю ее и теперь. Никогда, ни до, ни после нее, мне уже не встречались такие красивые и одновременно одухотворенные женщины. Божественная гармония красоты и духа.
Как же мне удалось пережить ее смерть? Как я не окаменел без ее любви?
Никогда и никому я не признавался в этом. Даже мой Микола не представлял, что она для меня значила. Встречая меня на Кулу после ее смерти, он принял мое душевное состояние как не совсем нормальное. Но и ему было не понять, насколько мне тогда было тяжело.
Даже в плену и в первые годы лагерей меня не посещали мысли о смерти так навязчиво, как тогда.
Мы встретили друг друга в 55-м году в поселке Кулу Тенькинского района Магаданской области. Ей в тот год исполнилось 25 лет, и она работала табельщицей в леспромхозе. В этот год и часть 54-го года я уже был расконвоирован и почти каждый день выезжал на работы из лагеря.
Часто приходилось бывать на лесопилке. Меня считали хорошим специалистом по всевозможной технике. Приходилось ремонтировать все, что только можно. От колесного трактора до швейной машинки.
Мое умение разбираться в технике позволяло нам часто видеться. Я приезжал исправлять очередную поломку, а она всегда находила повод прийти и увидеть меня.
Мы полюбили друг друга так стремительно, что буквально через несколько встреч я уже думал о ней постоянно. Когда я просыпался и вставал с нар, я думал о ней, когда я работал в лесу или чинил технику, я думал о ней, когда я засыпал, ложась на нары, я думал о ней, когда я стоял в строю, ел, пил или бежал, я думал только о ней.
Вся моя серая лагерная жизнь вдруг окрасилась во все цвета радуги. Как же я был счастлив тогда! Как ждал следующего дня в надежде на встречу. Мне тогда казалось, что я готов «сидеть» вечно, только бы она была где-то рядом. Только бы у нас была возможность видеться, хотя бы изредка. В то время я уже перестал замечать холод и недоедание, перестал думать о возможном возвращении домой. Все мои мысли и желания были связаны только с моей Иринкой.
Это была ранняя весна, и наша встреча стала предвестницей этой весны. Мы ждали тепла короткого колымского лета, ждали расцвета природы, ждали прихода полуночного солнца. Наши чувства расцветали вместе с природой. Я скоро понял, что без нее мне уже не жить дальше, точнее сказать, не быть счастливым.
Она стала моей надеждой на счастье на всю дальнейшую жизнь.
Тогда я уже понимал, что сидеть мне осталось недолго. Времена менялись стремительно.
Многие, кто сидел со мной по 58-й статье, были освобождены. Лагеря стремительно пустели. Всех военнопленных японских солдат давно интернировали. Оставались лишь такие, как я, – военные преступники.
Приближался день 15 декабря 1956 г., когда вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии всех военнопленных, включая военных преступников. День моего освобождения, день нашего с Иринкой возможного счастья.
А пока мы радовались хотя бы тому, что вместе добирались в машине на лесосеку, сидя в кузове полуторки. В эти минуты мы просто смотрели друг другу в глаза, иногда сидя рядом, касались руками, однажды, будучи одни в кузове, всю дорогу просидели обнявшись. Нас никто не видел, никто не мог на нас донести. В эти минуты мы были счастливы хотя бы тем, что видели друг друга. Никогда до и после этого я уже ни к кому не испытывал такой нежности, такой любви, такой страсти, как к моей Иринке.
Бывали дни, когда нам не удавалось видеться довольно долго. В такое время мы передавали друг другу записки. В офицерской столовой работала подруга Ирины, которой мы доверяли свои письма. Всякий раз она позволяла нам поддерживать столь нужную нам связь друг с другом.
Наша первая продолжительная встреча состоялась в совхозе Оротук. Мы оба оказались там и уже несколько дней ходили по одному поселку, не зная об этом. Столь неожиданной оказалась наша встреча, что от радости, увидев друг друга, мы чуть было не бросились в объятья. Вокруг нас были люди, и только страх раскрыться перед ними сдержал нас.
Но наши взгляды уже невозможно было разъединить. На наших лицах блуждали улыбки, при встречах мы еле сдерживали крики радости, нежность уже струилась из тел. Как все это можно было скрывать, не знаю, сколько воли потребовалось, чтобы ни выдать себя.
Я был занят ремонтом местной котельной. Несколько дней назад ее аварийно разморозили, и поселок оказался без тепла. Нужно было срочно запустить котлы в работу, восстановить электропитание поселка.
Ирина же со своей бригадой в срочном порядке занималась заготовкой леса и распределением его по домам, обеспечением всем необходимым советских учреждений.
Работа совхоза не должна останавливаться ни на день ни при каких условиях. Все как на войне. Люди выдерживали все, даже если не выдерживала техника и механизмы. Металл крошится при -50°, но только не люди.
Работы было столько, что к ночи уже не было сил стоять на ногах. Пока не запустили котел, спать ходили в поселковый совет. Там была печка «голанка», и мы спали на нарах, наспех сколоченных из необструганных досок. Спали, не раздеваясь, мыли лишь лицо и руки перед едой и сном.
Наконец, нам удалась запустить котел. На несколько дней котельная стала моим домом. В ней я работал днем и спал ночью. Здесь была горячая вода и свет. Маленькая комната кочегара с кроватью и столом стала моим жилищем, в котором и произошло мое первое свидание с любовью.
Однажды днем, встретившись в столовой, мы с Ириной немного поговорили. Стоя рядом с нею в очереди, я тихонько сказал, что ночью остаюсь в котельной один и буду ждать ее прихода.
