Сергей Сиротинский - Путь Арсения
Фрунзе и Гусева перевели в камеру смертников. Перед этим к ним привели тюремного кузнеца, и тот заковал их в кандалы.
Это были годы, когда царские суды работали без устали. Революционеров тысячами бросали в тюрьмы, отправляли на каторгу. Камера смертников тоже всегда была полна. Здесь осужденные на казнь проводили свои последние дни.
Ни на одну секунду чувство страха не закрадывалось в душу Михаила. Он не изменил ни одной своей привычке. Сейчас же по прибытии к смертникам он потребовал, чтобы его сфотографировали: ему хотелось послать матери, Мавре Ефимовне, свой последний снимок. Это требование было исполнено. Затем он настоял на том, чтобы ему вернули все книги, которые были у него до суда. Начальник тюрьмы, услышав эту просьбу, заявил:
— Смертнику? Зачем ему книги? Пусть богу молится,— но отказать в просьбе не посмел.
Самыми тяжелыми и кошмарными были первые дни. За осужденными палачи приходили поздно ночью. Никто из смертников не знал заранее, за кем пришли. Осужденные не спали до утра, чутко прислушиваясь к стукам, шорохам, шагам.
«Это, — вспоминал позже Михаил Фрунзе, — трагические были часы. В это время на глазах у всех уводили вешать. От спокойных товарищей услышишь слово:
— Прощай, жизнь! Свобода, прощай!..
Потом заскрипят железные двери тюрьмы, и все стихнет...
Чья же очередь завтра ночью?.. Деревянное лицо смертника, стеклянные глаза, слабая поступь — вот и все».
Не спал ночи и Михаил. Он успокаивал товарищей, доведенных пыткой ожидания до крайнего отчаяния. Огромное самообладание Михаила благотворно действовало на осужденных. В камере смертников вдруг взрывалась бодрая революционная «Варшавянка». Эту песню очень любил Фрунзе.
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
И когда камера подхватывала слова припева, казалось, что стены дрожат под дружным и мощным напором голосов:
На бой кровавый, святой и правый,
Марш, марш вперед, рабочий народ!
Пытка ожиданием тянулась бесконечно. Днем смертники иногда затихали в тяжелой дреме. Ночью бодрствовали и ждали. Михаил попрежнему усердно занимался чтением. Тюремщики удивлялись его железной выдержке и стали говорить ему «вы» вместо обычных грубых окриков «эй, ты». Товарищи по камере спрашивали:
— Михаил, что это ты о себе не подумаешь, ведь повесят.
— Зачем же мне самому голову вешать, для этого царь палачей держит,— отвечал он с обычной усмешкой. — Времени у нас много, надо его использовать разумнее... Мы, конечно, простые люди, со слабостями, но врагу нельзя показывать эту слабость.
И снова проходили недели и месяцы. Наконец, поздней ночью 6 апреля 1909 года железная дверь камеры распахнулась:
— Фрунзе, в контору!
Это был обычный прием палачей, не желавших, чтобы заключенные, узнав о предстоящей казни, устраивали демонстрацию. Михаил встал, попрощался с каждым товарищем за руку, со многими крепко поцеловался. Выйдя из камеры в коридор тюрьмы, он громко, чтобы слышали заключенные других камер, крикнул:
— Товарищи! Меня ведут вешать. Прощайте, товарищи!
Теперь, когда все кончилось, когда он вышел из камеры смертников и не придется больше переживать часов мучительного ожидания, Михаил почувствовал себя спокойно. Он шел по коридору, провожаемый дружескими возгласами из всех камер:
— Прощай, Арсений! Прощай, Михаил! Смерть палачам! Долой царизм! Кровопийцы!
Михаила ввели в тюремную контору. Он только успел подумать: «Где же это будет?» — когда навстречу ему поднялся его адвокат.
— Михаил Васильевич, приговор отменен! — сказал он радостно.
«Зачем человек обманывает меня, чего успокаивает? Я этого вовсе не хочу и нисколько этому не верю»,— подумал Фрунзе. «Только, когда стали снимать с меня кандалы, я понял, что могу еще жить»,— вспоминал он спустя много лет.
Нарушения, допущенные военными властями при ведении дела о Фрунзе, были настолько вопиющи, что бросались в глаза даже неискушенным людям. Этими нарушениями не замедлили воспользоваться товарищи, которым партия поручила вести борьбу за жизнь Фрунзе и Гусева. Адвокаты опротестовали приговор суда. Главный военный суд вынужден был признать протест законным. Приговор отменили, а председательствовавшему на заседании суда генералу Милкову был объявлен выговор. По существу его наказали за то, что он не сумел отправить Фрунзе на тот свет на «законном основании».
И опять потянулись дни ожидания — тоскливые и мучительные. На этот раз судьи, которым поручили пересмотреть дело, готовили Михаилу верную смерть, но так, чтобы комар носа не подточил.
Временно Михаила перевели из камеры смертников в общую. Он попал в среду матросов — участников знаменитого Свеаборгского восстания в 1906 году. Каждый из них был приговорен к 20 годам каторги. Сдружившись с Михаилом, они попросили его помочь им в устройстве побега. Бежать с матросами Фрунзе не собирался, но помогать им стал очень активно. Он разработал план побега в мельчайших деталях. По этому плану участникам побега приходилось спускаться по вентиляционной трубе внутри стены с пятого этажа и вести подкоп под тюремным двором. Работа была адская. Обливаясь потом, Фрунзе шутливо говорил:
— Вот это работка, прямо как на каторге!
Подкоп быстро подвигался вперед. Его успеху способствовал хороший грунт. Дело приближалось к концу, оставалось прорыть всего две — три сажени, отделявшие участников побега от воли. В этот момент по тюремному двору проехала телега с дровами. Тонкий слой земли, прикрывавший подкоп, не выдержал, и телега провалилась. Последовали жестокие репрессии.
Обаяние Фрунзе, твердость характера, прямота суждений, мужественное поведение в камере смертников сделали его любимцем всей тюрьмы. Политические заключенные единодушно избрали его своим старостой. Каждое его указание исполнялось немедленно. Ему доверяли самые сокровенные тайны.
Пока Фрунзе ждал пересмотра дела о покушении на Перлова, его привлекли к военному суду по другому обвинению: по делу об участии «в обществе, заведомо поставившем целью своей деятельности ниспровержение путем вооруженного народного восстания существующего в России, основными законами установленного образа правления и замену его демократической республикой». Наряду с этим он обвинялся в хранении оружия и нелегальной литературы. Всего этого было вполне достаточно, чтобы в условиях царившего в стране террора повесить Фрунзе. Состав суда был тщательно подобран. Председателем назначили опытнейшего палача генерала Доку.
5 февраля 1910 года началось заседание суда.
Михаил получил с воли указание партии не ограничиваться только защитой адвокатов, а перейти самому в атаку, разоблачать существующий строй, обязательно защищать себя и товарищей по скамье подсудимых.
Приняв директиву партии к исполнению, Фрунзе, неожиданно для судей, повел наступление по воем правилам политического и юридического искусства. Причем все замечания Фрунзе, все его «выпады против суда» настолько не противоречили законам, что генерал Дока не осмеливался лишать его слова. С каждым новым заседанием суда Фрунзе все резче и ярче разоблачал кровавую политику царизма, террор, провокации, судебный произвол, процветающий в стране.
Единственно, чего не делал Михаил,— он не защищал себя. Защита себя ему казалась несовместимой с решением отдать свою жизнь делу революции.
Генерал Дока получил приказ поторопиться и заткнуть Фрунзе рот. Но вынести смертный приговор не удалось — настолько было подорвано обвинение, предъявленное подсудимому.
10 февраля по этому процессу Михаил Фрунзе был осужден на четырехлетнюю каторгу.
Приближалось время нового заседания суда по делу о покушении на Перлова. В тюрьме Михаила посетили в разное время несколько защитников. Один из них сказал:
— Вы вот что, Фрунзе, отрекитесь-ка на заседании суда от своих пролетариев, скажите, что по молодости лет увлекались социализмом лишь с научной стороны.
Возмущенный до глубины души, Михаил резко ответил адвокату, что в его услугах не нуждается. После этого случая Фрунзе отказывался от защитников. С трудом его уговорили принять защиту адвоката Якулова. Михаил взял с него слово, что он не произнесет ни одного звука о «заблуждениях» и о прочей белиберде.
— Ваше дело следить за судьями, чтобы не было нарушений, а убеждения мои не трогайте,— сказал ему Михаил.
Якулов согласился с этим требованием.
Правительство тщательно готовилось к судебному процессу над Фрунзе и Гусевым. Сохранились некоторые весьма любопытные документы той эпохи. Военный прокурор генерал Домбровский в специальном рапорте главному военному прокурору просил: «Признавая необходимым... лично поддержать обвинение по делу Михаила Фрунзе... прошу ваше высокопревосходительство разрешить мне выехать в г. Владимир, где будет открыт временный военный суд для рассмотрения сего дела».
