Сергей Сиротинский - Путь Арсения
Михаил пододвинул стул и сел спиной к окну.
— Пожалуйста, поверните стул и сядьте сюда, — все так же любезно улыбаясь, попросил следователь. Михаил исполнил эту просьбу. Теперь свет из окна падал ему на лицо.
— Вы господин Арсеньев? Кажется, так вы изволили себя назвать на предварительном допросе?
— Борис Тачапский, — сухо ответил Михаил.
— Странно. Однако резрешите, я запишу, — следователь быстро написал строку на чистом листе бумаги.
Стоявший у окна грузный военный не повернулся. Он так внимательно всматривался сквозь решетку в кирпичный выступ стены, точно увидел на нем что-то особенное, привлекшее его внимание.
— Вы образованный, интеллигентный человек, господин Тачапский, — снова начал следователь. — Я думаю, вы поможете нам привести ваше дело к скорому окончанию. Это лучше для вас и для нас, — снова улыбнулся он с таким видом, точно готов был дружески похлопать Михаила по плечу. — Какой смысл вам запутывать следствие и укрывать свое настоящее имя? Это лишь ухудшит ваше положение. Мы знаем о вас все, абсолютно все, — подчеркнул следователь.
— Я не запутываю, а называю себя тем именем, какое ношу, — ответил Михаил, — и предупреждаю, что дальнейшие вопросы оставлю без ответа, если мне не будет предъявлено обвинение. На каком основании я арестован, избит, посажен в тюрьму?
— Мы объяснились бы с вами быстрее, если бы вы сразу же сообщили о себе все, что следует. Однако вы продолжаете запираться, уводите следствие в сторону. Поймите, это бессмысленно. Я еще раз прошу вас сказать о себе все, все,— нарочито подчеркнул следователь,— сказать откровенно, как подобает интеллигентному человеку. Я знаю, что вы случайно попали в ту среду, где вас обнаружили.
Михаил молчал, стиснув зубы. Лицо его начало бледнеть, как всегда, когда его охватывал гнев.
— Итак, вы отказываетесь говорить,— сказал следователь с прежней улыбкой. — Вы меня вынуждаете предъявить вам вот этот документ,— следователь быстро извлек из дела, лежавшего перед ним, фотографию и через стол показал ее Михаилу.
На фотографии был изображен студент Петербургского политехнического института Михаил Фрунзе. Михаил равнодушно взглянул на нее и так же равнодушно перевел взгляд на руку следователя. Тонкие, длинные пальцы следователя мелко дрожали. «Наркоман или алкоголик»,—
б* 67
подумал Михаил. Запомнился перстень с гравированным изображением «адамовой головы» на указательном пальце.
Видимо, довольный тем, что он сделал, следователь выпрямился и откинулся на спинку кресла.
— Теперь вы убедились, что запирательство ваше бесполезно,— сказал он. — Не лучше ли перейти к делу, господин Фрунзе. В ваших интересах говорить мне только правду, это смягчит меру наказания. Скажите, где и когда вы вступили в противоправительственную партию? И прошу иметь в виду: нам известно, что клички «Трифо-ныч», «Арсений» и фамилия Фрунзе принадлежат одному и тому же лицу.
Михаил смотрел на стену за головой следователя и молчал. Он думал о том, что теперь, когда установлено, что Фрунзе и Арсений одно и то же лицо и лицом этим является он, Михаил, то вообще молчать глупо. Выпрямившись на стуле, он сказал:
— Да, я член Российской социал-демократической рабочей партии.
При этих словах военный, стоявший у окна, повернулся к столу и посмотрел на Михаила.
— Извините, что я перебиваю вас,— сказал он. — К какой группе партии вы принадлежите — меньшевиков или большевиков?
— Большевиков,— твердо произнес Михаил.
— Продолжайте, капитан! — кивнул следователю военный и отвернулся.
— Вы обвиняетесь, во-первых, в принадлежности к незаконно существующей партии, цель которой путем вооруженного восстания свергнуть существующий строй,— что скажете на это? — спросил следователь.
— Я, как член партии, — ответил Михаил, — как большевик, ставлю перед собой именно эту задачу и считаю, что наступило время положить конец насилию и угнетению...
— Вы обвиняетесь, во-вторых, в подстрекательстве темных рабочих масс к бунту. Конкретно, в городе Иваново-Вознесенске, летом тысяча девятьсот пятого года, вы призывали рабочих к оружию с целью устроить бунт. Для этого вами была создана боевая дружина. Деятельность ее распространялась как на Иваново-Вознесенск, так и на город Шую.
— Участвуя в забастовке рабочих-текстилыциков, доведенных фабрикантами, при активной помощи властей, до полуголодного существования, я помогал рабочим организоваться, объединить силы. После расстрелов третьего июня и последовавших за ними диких издевательств со стороны войск и полиции над безоружными рабочими, их женами и детьми я призывал рабочих к вооруженному восстанию против царизма — этой крепости кровавого произвола.
— Укажите, господин Фрунзе, источники,— следователь повысил голос,— откуда вы получали оружие?
— Этот вопрос я оставляю без ответа.
— Тем самым вы ставите себя в тяжелое положение. В этом случае я бы назвал ваше положение безвыходным,— обернулся и снова нарушил свое молчание военный.
— Себя я могу поставить в любое положение, надеюсь вы с этим согласны? — иронически усмехнулся Михаил.
— Да, но вы молоды, господин Фрунзе, очень молоды,— продолжал военный. — Однако вы уже высылались из Петербурга, из Иваново-Вознесенска. Вы арестовывались, бежали из Казани, куда были высланы под надзор полиции, бежали, дав подписку о невыезде. Вспомните, у вас мать, пожалейте ее, дайте покой ее старости. Пройдут годы, молодость, и вы сами убедитесь в своих заблуждениях,— военный замолчал и испытующе посмотрел на Михаила. — Я — военный прокурор, — снова начал он. — В мои обязанности входит обвинять, но я хочу вас спасти. Вы только начинаете жизнь. В молодости человек часто поступает необдуманно. В вашей жизни многое еще изменится...
Михаил нетерпеливым движением руки остановил прокурора.
— Убеждения свои, господин прокурор, я не меняю по сезону и не продаю по сходной цене, — сказал он. — Едва ли упоминание о горе матери поможет вам толкнуть меня на предательство. С вами я согласен в одном: пройдут годы, и все изменится. Меня радует то обстоятельство, что даже вы, слуга царя, утверждаете это. Все изменится, все, но изменится в результате победы революции...
— Скажите, пожалуйста,— перебил Михаила следователь. — Принимали ли вы участие в так называемом социологическом университете на реке Талке?
— Не в социологическом, господин следователь, а в социалистическом. В этих словах есть принципиальная разница.
— В чем выражалось ваше участие?
— Я учился у рабочих тому, как надо ненавидеть самодержавие и бороться с ним. И сам учил рабочих, какими путями и какими средствами вести борьбу.
— Кто из ваших товарищей рабочих участвует в этой борьбе?
— На этот вопрос я не отвечу.
— Вы обвиняетесь также,— продолжал следователь,— в вооруженном нападении на типографию Лимонова.
— Я отрицаю это.
— Извольте,— сказал следователь. — Вот прокламация, напечатанная вами в этой типографии.
Михаил внимательно осмотрел прокламацию, прочел несколько строк. Это был призыв к шуйским рабочим, текст которого писал он сам. Пожав плечами, Михаил вернул прокламацию следователю.
— Может быть, это и настоящая листовка, а может быть, она сделана в полиции в целях провокации,— сказал он.
— Вы хотите уверить,— вмешался прокурор,—- что мы сами сфабриковали эту прокламацию? Возможно ли это?
— Если вы считаете возможным расстреливать безоружных людей, то провокация для вас попросту невинное дело.
— Я вижу, что вы становитесь на опасный путь, господин Фрунзе. У вас есть еще время одуматься. Взвесьте серьезно все, что я вам говорил,— сказал прокурор. Он отошел от стола к окну, но сейчас же вернулся обратно.— Вот,— показал он рукой в окно,— там жизнь, а здесь...
— Каторга,— докончил его фразу Михаил.
— Да, каторга. Вы еще не знаете, что значит каторга. Это лишения и гражданская смерть, господин Фрунзе. Но ваше полное признание, раскаяние, раскрытие организации и ее участников избавит вас от ужасов каторги. Я обещаю вам это, выбирайте!
— Я выбрал уже,— спокойно сказал Михаил. — Подлецом и предателем я не был и не стану.
— Продолжайте допрос, капитан,— приказал прокурор следователю.
— Есть ли среди ваших друзей рабочих человек по имени Павел Гусев?
— Людей с этим именем очень много, и среди моих знакомых, вероятно, их можно насчитать с десяток.
— Очень хорошо. Перечислите всех своих знакомых с этим именем, их адреса.
— Это невозможно. Я отказываюсь отвечать.
— Фрунзе,— снова вмешался прокурор. — Вы намеренно затрудняете следствие. Это еще более ухудшает ваше положение. Между прочим, вы были членом Совета рабочих уполномоченных в Иванове в тысяча девятьсот пятом году?
