Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Эпилог
Картахена, осень 1600 года
— Вот здесь, — сказал Вискайно вознице, спешиваясь. «Подождите меня, и ни в коем случае не открывайте двери, ну, вы знаете».
Он огляделся — узкие улицы города были полны народом. «Базарный день, да», — пробормотал Вискайно. Над крышами, кружась, перекликались чайки. «Как много их, — подумал Себастьян, и, услышав звук колокола, что доносился от кафедрального собора — перекрестился. «Когда эту дрянь крестили, сюда тоже их целые стаи налетели».
Первый раз она убежала в Акапулько — как только Себастьян поднял засов кладовой и грубо велел: «Выходи», она, покорно склонив грязную, растрепанную голову, — подчинилась. Не успел он опомниться, как мерзавка, проскользнув у него меж пальцев, взбежала по трапу на палубу, и, ни на мгновение не задумавшись, прыгнула с борта в воду.
Она была хитра, и коварна — как и ее отец. Тогда девку выловили, но она, отбиваясь от моряков, кричала на всю гавань: «Это не мой отец! Меня похитили!». Себастьян только пожал плечами: «Девочка потеряла мать, она не в себе, сами понимаете».
Много раз он хотел просто задушить эту тварь, — но, вспоминая, как пять лет он носил ее на руках, укладывал спать, пел колыбельные, и целовал на ночь, — Себастьян не мог поднять руку. Он попытался сорвать с нее медвежий клык, — девка вцепилась в его палец острыми зубами, рана загноилась, и, боясь потерять кисть, он еще две недели провел в Акапулько, под присмотром хирурга.
Он бил ее — сильно, до крови, — девка поднималась, и как тогда, в трюме, плевала ему под ноги. В джунглях, по дороге в Картахену, она еще раз пыталась сбежать, ночью перетерев веревки, которыми он ее связал. Девку поймал один из солдат, а на привале, сидя у костра, следующим вечером этот самый солдат схватился за ногу, и зашипел — его укусила змея.
Утром, обернувшись на труп, девка сказала, улыбаясь тонкими, красивыми губами: «Так будет и с тобой». Именно тогда он заткнул ей рот тряпками, а, добравшись до наезженной дороги, наняв возок — запер в нем.
Она расковыряла дно и пыталась выпрыгнуть на ходу.
Себастьян постучал молотком в дверь и опустил голову, ожидая. Тяжелые створки распахнулись, и он пошел вслед за монахиней, в тишину и прохладу сада.
Мать-настоятельница ждала его на выложенной грубым камнем террасе.
— Я получила вашу записку, сеньор Себастьян, — мягко сказала она. «Я очень сочувствую вашему горю, поверьте».
Он на мгновение закрыл глаза и вздохнул: «Спасибо, сестра».
— Здесь, в монастыре Святой Терезы, вашей девочке будет хорошо, — она перекрестилась и, внимательно посмотрев на мужчину, подумала: «Надо бы ему намекнуть, что дочери хороших семей не приходят в монастырь с пустыми руками».
«Еще и платить за эту дрянь, — выругался про себя Вискайно, а вслух сказал: «Разумеется, сестра, я внесу пожертвование, и еще — Белла выразила желание стать невестой Иисуса, так, что пусть она примет постриг, ну, когда это у вас положено».
— Конечно, сеньор Себастьян, — с готовностью отозвалась настоятельница. «А где ваша девочка, давайте, я позову сестер, и мы препроводим ее в кельи. У нас есть послушницы ее возраста, у нее будут подруги. Девочки ухаживают за садом, они помогают на кухне…
Себастьян, прервал ее, движением руки. «Видите ли, сестра, — сказал он мягко, — после смерти матери Белла, как бы это сказать, несколько расстроена. Она плачет, говорит какие-то непонятные вещи, вбила себе в голову, что я — ей не отец…, В общем, ей, наверное, какое-то время стоит побыть одной».
Он вдохнул запах осенних, пышных цветов и добавил: «Она все время хочет убежать — верит, что мать жива, и что она ее ждет».
— Бедное, бедное дитя, — вздохнула настоятельница. «Но ничего, сеньор Себастьян, любовь Иисуса и Божьей Матери лечит страдающие сердца. Пойдемте, я сама отведу ее в келью, и попрошу, чтобы за ней ухаживали особенно тщательно».
«Чтобы только это тварь окончательно помешалась, — искренне попросил Себастьян, идя к возку. «Не хочу я брать такой грех на душу — убивать крещеное создание, хоть оно и отродье бандита и шлюхи. Пусть сойдет с ума и сдохнет сама, пожалуйста».
— Белла, — тихо позвал он, снимая замок с двери возка, — мы приехали.
Из темноты донесся поток отборных ругательств и настоятельница ахнула: «Сеньор Себастьян!».
Девчонка выпрыгнула на землю, и тут же, ужом, метнулась под возок — Вискайно едва успел поймать ее за треснувший подол.
— Cabron! — выплюнула девка и тут же, невинно, добавила: «Он сам такое говорит, я только повторяю»
— Попрощайся со своим отцом, Белла, — сухо сказала монахиня.
— Он мне не отец, — девка упрямо вздернула подбородок и тряхнула грязными волосами. «Мой отец — Ворон».
Настоятельница взяла ее сильными пальцами за руку, и девка, вскинув зеленые глаза, — под левым красовался синяк, глядя на Себастьяна, рассмеялась: «Гори в аду».
Монахиня потащила упирающуюся, вырывающуюся девку внутрь, и Себастьян, облегченно вздохнув, перекрестился.
— Ну а теперь, — в Рим, — Себастьян расплатился с возницей и быстрым шагом пошел к гавани. «Пусть, — улыбнулся он, — глядя на тихую, бирюзовую воду, — пусть сгниет здесь, по соседству с этим проклятым Куэрво. Вот и славно, — где отец свою смерть нашел, там пусть и его отродье подыхает».
Сверху раздался шелест крыльев. Себастьян поднял голову, и увидел, как чайки рассаживаются на сером булыжнике набережной. Большой, белый альбатрос парил над выходом в открытое море. «Как раз там, где эта собака взорвал свой корабль, — вспомнил Себастьян.
Альбатрос поймал порыв ветра, и, пролетев над головой Себастьяна, покружив над собором, — опустился на черепичную крышу монастыря.
Интерлюдия
Гоа, осень 1600 года
На темной воде маленького бассейна колыхались цветки лотоса. Здесь, в тени пальм, было почти прохладно, и Джованни, посмотрев на женщину, сидящую напротив, смешливо сказал:
«Вот уж не ожидал, что это вы. Я же вас уже видел, в соборе, сеньора Амрита».
— Я вас тоже запомнила, — темно-красные губы чуть улыбнулись, и она, указав на столик резного дерева, сказала: «Берите, хоть и не очень жарко пока, но все равно — лучше кокосового молока ничего не найдешь. И халву возьмите, я ее из этих орехов делаю, что португальцы сюда завезли, когда я еще молодой была.
— Вы и сейчас молоды, — Джованни посмотрел на сеньору и добавил: «Вы же, наверное, младше меня».
Она покачала красивой головой — волосы цвета красного дерева, побитые сединой, были разделены, пробором и заплетены в уложенную на затылке косу. Гранатового цвета сари, расшитое золотом, облегало ее смуглые плечи. Она поправила кружевную накидку и грустно сказала: «Я вас старше. Ну, впрочем, это неважно. Вы здесь надолго, или так, проездом?».
— Пока надолго, — Джованни помолчал. «В Риме недовольны, как бы это сказать, тем, что здешние христиане сохраняют приверженность старым обрядам. Я, конечно, постараюсь осадить местных инквизиторов, но вы там предупредите, кого надо, — пусть люди пока будут осторожнее.
С океана дул легкий, соленый ветерок, шелестели листья деревьев над головой, и Джованни, на мгновение, прервавшись, подумал: «Да, все правильно. Подожду Хосе — пока он вернется от этих йогов, или как они там называются, — все ему скажу, и исчезнем. Хватит уже, устал я».
— Устали вы, — ласково сказала женщина. Она отпила из серебряного бокала и усмехнулась:
«А я вот так всю жизнь, святой отец, с двадцати лет этим занимаюсь. Раз в месяц прогуляешься в порт, передашь письмо, — ну, скажем, в Бордо. А потом опять — смотри, слушай, запоминай».
— Вам не одиноко? — вдруг спросил Джованни, глядя на изящный, беленый домик, на каменную, с деревянной крышей, террасу, на какие-то местные, пышные цветы, что росли в саду. «У вас же нет семьи?».
Сеньора Амрита потрогала золотой крестик на шее и вздохнула. «Мои родители были браминами, — ну, вы знаете, кто это».
— Каста священников, — кивнул Джованни.
— Когда португальцы сюда пришли, нас стали крестить, — женщина смотрела куда-то вдаль.
«Всех, без разбору. Кто успел, — она махнула рукой, — бежал на север, а кто не успел… — она не закончила и поиграла кольцами на пальцах. «Я осиротела в два года, сеньор Джованни, вы уж простите, что я вас так называю, — а не святым отцом».
— Извините, пожалуйста, — он потянулся и коснулся смуглой, маленькой, сильной даже на вид руки. «Ну, вот, — женщина вздохнула, — меня подобрал португальский торговец, крестил, заботился обо мне, — ну, как заботятся о товаре, — он хотел меня продать потом, дорого, — она кивнула в сторону океана.
— Так и получилось, что я христианка, сеньор Джованни. Семья, — она помолчала, — была у меня дочка, Приянка, но та умерла родами, в молодости еще. Оставила мне внучку.
— А замужем, — Амрита легко поднялась, и он тоже встал, еще успев подумать: «Какая же она маленькая, как птичка», — замужем я никогда не была, — закончила Амрита и рассмеялась:
