Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Так, сегодня вернулся из Петрограда начальник военных сообщений Кисляков, ездивший на доклад к Некрасову. У Алексеева с 28 февраля остался недоразуменный камень, чувство обиды к Кислякову, что тот солгал тогда, не объяснил как следует, – а то ведь не отдали б им железные дороги и могло быть иначе многое. Но – и удержаться не мог от расспросов и вызвал Кислякова тотчас же, хотя этот хитрый рыжий чиновник заведомо не возьмётся передать правду. Он охотно делал доклад по железным дорогам, а выше и дальше будто сам не понимал. Вот, выяснялось, что всякая охрана железных дорог прекратилась повсюду – жандармерия вся распущена, а на замену никто. Ещё кое-где охранялись большие мосты, но уже и тут уверенности нет. Дичь!? Во время войны?
Ну, а как Бубликов? (Ещё один, самый неловкий камень.)
Бубликов? Никто, ничего, его и близко нет в министерстве.
Короткие часы гремел на всю Россию как Робеспьер – и вовсе нет?
А Родзянко?
Родзянко – не у дел, никакого влияния не имеет. Сидит себе в Таврическом дворце.
Это исчезновение гремящих имён трудней всего уразумевалось. Вот, недавно, всё сосредоточивалось только в них – Родзянко, Бубликов, – и вдруг рассеялись как дым?
Но оставались реальны – министры, и, как уже знал Алексеев, они собирались ехать в Ставку, несколько сразу. Вот и предстояло во всём разобраться в прямой беседе наконец.
По-деловому он должен был бы радоваться этой разъяснительной встрече, – а испытывал тягость, тянуло его.
Ещё недавно именно он и дал этому правительству власть – а вот обернулось, и они ехали контролировать его, упрекать, а может быть увольнять.
Если бы 1-2 марта в грозе своей силы (как никогда не бывал) вернулся бы в Ставку император – должен был бы генерал Алексеев складывать объяснения о своих упущениях в государевой службе за последние перед тем дни. Но вот ехали министры Временного правительства – и тех же самых дней те же самые поступки Алексеев должен был истолковать обратно: как упущения признать свою верную службу, и как верную службу – упущения.
Теперь ему предстояло объяснить, почему он всё-таки осмелился собирать войска против Петрограда. А дело, мол, в том, что генерал Алексеев был введен в заблуждение относительно действительного смысла петроградских событий. Сообщения Беляева всё извращали. Из Ставки в те дни нельзя было понять, что это – великое народное движение. По отрывочным и неверным сведениям можно было представить, что это – волнение кучки людей смутьянского характера и, значит, подлежит, так сказать, успокоению. Теперь-то ясно видно, что двинуть войска на Петроград была лишь отчаянная попытка бывшего царя спасти свою корону. Но в те часы ещё не существовало Временного правительства, чтобы дать генералу Алексееву прямые указания как поступать, – и всё, что генерал Алексеев мог сделать, это отговаривать царя от репрессивных мер, уговаривать его дать ответственное министерство, вплоть до слёз и даже угроз, – да, он даже нашёл форму ему угрозить. В те дни генерал Алексеев не был властен удержать царя от его поездки, от его попыток, – но в решающий день 2-го марта генерал сыграл перевесную роль в том, чтобы подтолкнуть царя к отречению, это теперь всем известно. А когда отречённый царь почему-то приехал снова в Могилёв, – он не был допущен до дел нисколько. И по первому требованию Временного правительства был ему выдан. Не мог генерал Алексеев послужить Временному правительству вернее и лучше!
Изрядно гадко было давать такое объяснение – да ещё будет ли оно и принято?
Как стеснённо, как обидно, как жаль было генералу Алексееву всей своей долголетней честной службы, своего неоценённого умения, старания, – вот и всё никому не нужно, вот, теперь смахнут как муху. Если ещё не вздумают отдать под суд за нерасторопность в перевороте.
Ещё не сегодня министры приезжали, где-то в конце недели, ещё несколько дней оставалось запасу до неприятного разговора.
И не ждал Алексеев, что удар по нему придётся ещё куда быстрей – и опять в форме «Известий Совета», пришедших с сегодняшним поездом.
Дежурный полковник читал газету за столом. При проходе генерала сделал неловкое движение спрятать её, генерал заметил – и сердце его сжалось. Уж от этой газеты он не привык ожидать себе доброго. Хотел пройти, да он может вызвать себе полную пришедшую почту, но понял, что уже не найдёт покоя, и спросил дежурного:
– Там что-то есть?
Дежурный вытянулся:
– Так точно, ваше высокопревосходительство. Мерзейшие статьи.
– Дайте, – протянул руку Алексеев. Взял эту, неровно сложившуюся, полускомканную гадость. И забыв, куда и зачем шёл, вернулся к себе в кабинет. С опалённой, не то охолодавшей грудью стал читать.
Заголовок: «Ставка – центр контрреволюции».
И – всё оборвалось внутри. Уже не читал с полным смыслом, а жалко тащился по строкам.
Ах, это от георгиевского батальона пошло, от них… «Офицеры-мятежники… обещают восстановление Николая II, угрожая несогласным солдатам – пулю в лоб.» Какая ложь, какая чушь… «безотлагательно назначить Чрезвычайную следственную комиссию для раскрытия монархического заговора…» И каков язык – военно-полевого суда, а не газеты! «… Действовать беспощадно к шайке черносотенных заговорщиков.»
Кровь била в вялые старые щёки. Ничтожная чушь – а страшно. Именно по полной бессмыслице и страшно, ибо тут и оправданий не будут слушать.
Но это – было не всё! Сразу дальше – крупней, жирней: «Генералы-мятежники вне закона… Среди нашего высшего командного состава… Мрозовский, Иванов… Но таких генералов немало и среди тех, которые ещё пока гуляют на свободе… Неотложно издать декрет, объявляющий генералов-мятежников вне закона… После издания декрета солдаты… смогут безнаказанно убить таких господ, которые посмеют повести их на усмирение народа… Временное правительство обещало такой декрет.»
Пол наклонялся – и скользил генерал по полу куда-то в пасть, в отсечение головы. Ноги плавились, он опустился на стул. Но не расплавились его глаза, и он читал ещё следующую, третью статью, точно вослед, вплотную. Это всё было не о каких-то вообще изменниках, то могло его минуть, но это было прямо о нём.
«… Генералы-реакционеры… Справедливое негодование на распоряжение генерала Алексеева насчёт 'революционных разнузданных шаек'… Генерал Алексеев и многие другие, надевшие на себя личину друзей народа, прямо опасны и вредны для свободной России…»
Вот вцепились! Вот не простили! В тот грозный момент, когда банды ехали арестовывать всех по пути, – начальник штаба Верховного не должен был защищать свою армию, но должен был предвидеть, что не угодит революционному Совету, – и за это вот теперь расплатится!
Всё стреляло в Алексеева. Очевидно, мишенью был избран – он. И такой тройной прицел грозил, что с мушки они его уже не спустят.
«… Этот царский приспешник исподтишка старался взять за горло Земский и Городской союзы…»
Ну да, это помнят, оттуда и пошло…
«… Как может во главе нашей армии стоять лицо, которое для сохранения старого порядка готово…»
В своей прежней службе – честной, ясной, прямой военной службе, генерал Алексеев не потерпел бы десятой доли таких оскорблений – тотчас потребовал бы снять с себя обвинения, либо подал в отставку.
Но – не было теперь над ним такого прямого, ответственного и понимающего лица, кому можно было такую отставку подать. Какое-то расплывчатое, многоликое и подмигивающее было перед ним мурло – и подавать в отставку звучало смехотворно, его обещали обезглавить или резать или потрошить, они легко могли прислать вооружённую шайку и сюда, в Могилёв, – а оставалось бездеятельно ждать. Это была опасность непредставимая, неохватимая, неотразимая, – и отказывали ноги, соображение и язык.
И всё сходилось как нельзя хуже: печатали, что монархически настроен штаб Бориса Владимировича, – так это заговор в Ставке?
А великий князь Сергей Михалыч, хоть и подал прошение об отставке, хоть и снял свитские аксельбанты – но расхаживал по Ставке в генеральской форме, – вот и связь Алексеева с павшей династией.
А Николай Николаевич так и застрял в Ставке, всё не уезжал (его не пускали без сопровождения) – так и сидел в своём поезде на станции, пленник в собственной бывшей Ставке, это стесняло и мучило Алексеева, опасно и неприлично было бы его посещать, и неудобно совсем не оказывать знаков внимания, – и вот опять связь с династией. (Кажется, уедет сегодня вечером.)
Наконец – тут же рядом печатали крупно об аресте генерала Иванова в Киеве, – а Иванов совсем недавно свободно жил в Ставке, – и уже понимал Алексеев, что его обвинят: зачем не арестовал Иванова после похода на Петроград?
607
Окончательный отказ Крымова лёг на гучковское сердце обидой. Совсем не на многих, совсем на редких боевых генералов он рассчитывал опереться – и вот главный из них отрёкся. А верные и живые, кто были с Гучковым, – военная молодёжь, не годная для расстановки на крупные посты. Но – уже он начал, и не могло быть у него другого пути. Обновление всего генеральского состава русской армии могло бы стать делом его жизни. Ладно, он переворошит и с молодыми! Выгнать генералов сотню – другая будет армия! Наполеоновского духа.
