Вячеслав Шишков - Угрюм-река
Главноуправляющий предприятиями инженер Протасов сделал общий, блестяще построенный деловой отчет, дав меткую, неприятную для Прохора характеристику царивших до забастовки порядков («или, вернее, беспорядков», – сказал докладчик) и нарисовал широкую картину новой постановки дела, осуществленной за время отсутствия Прохора Петровича.
Доклад длился больше часа. Мрачный Прохор с изумленным лицом неподвижно сидел в глубоком кресле. Он временами надолго закрывал глаза, как бы погружаясь в сон, но меж тем слушал доклад с напряженнейшим вниманием.
– Я попрошу бухгалтерскую справку соответственных выдач рабочим до и после забастовки за месячный срок, – сказал Прохор.
Илларион Исаакович развернул две книги, обтерся полотенцем и негромко защелкал на счетах.
Доклад мистера Кука о механическом заводе, пяти лесопилках, паровой мельнице и электростанции прошел без запинок. Бухгалтер сказал:
– Плата одному и тому же числу рабочих за месяц возросла со ста семидесяти пяти тысяч прежде до двухсот пятидесяти тысяч теперь.
– Ага! – иронически воскликнул Прохор. – Значит, рабочие теперь дерут с меня лишку миллион рублей в год! Прекрасно... – Он опять закрыл глаза, засунул руки в рукава чесучовой рубахи, ноздри его раздувались.
Инженер Протасов сказал:
– Я, Прохор Петрович, должен вам доложить, что мы делаем теперь огромные усилия, наверстывая в улучшении быта рабочих то, что упущено было вами. Переустройство и новая постройка бараков, бань, прачечной и кухни утверждены мною по смете в двести сорок семь тысяч рублей.
– В двести сорок семь тысяч? – громко переспросил Прохор, все лицо его нахохлилось, как у старого филина. – Дворцы? Рабочим? Из чьих капиталов, из чьих капиталов – я вас, Протасов, спрашиваю – вы благодетельствуете рабочим?
– Из ваших, конечно.
– Что, что?! Из моих?!
Все затихли. Волк вытянул хвост в струну. С потолка упала божья коровка.
– Сто тысяч в это дело вложила своих собственных денег я, – ровным голосом сказала Нина.
– Это деньги не твои, а наши, – грубо рубнул сплеча Прохор. – У тебя нет своих денег, пока ты мне жена!..
– Я согласна с тобой, не горячись, – чтоб в присутствии посторонних не обострять разговора с мужем, умиротворяюще ответила Нина.
– Но я полагаю, – как ни в чем не бывало продолжал Протасов, – что рабочие, поставленные в сравнительно хорошие условия, будут работать и уже работают более продуктивно. Таким образом...
– Таким образом, вы, господа, через год выпустите меня в трубу, – бросил Прохор и, повернувшись к Протасову плечом, к жене спиной, стал демонстративно смотреть в окно.
– Таким образом, – нажимисто, но спокойно закончил Протасов, – широкая реорганизация всех работ, предпринятая мною за ваше, Прохор Петрович, отсутствие, оздоровила дело, и в конечном счете надо надеяться, что все предприятия если и принесут вам сравнительно меньший доход, чем вы ожидали, зато вы вполне гарантированы теперь от повторения кровавых событий, подобных недавнему.
У хозяина задергалось правое веко, седеющие на висках волосы встопорщились. В конце заседания, прощаясь, он сказал:
– Всем вам, господа, большое спасибо за вашу честную работу во время моего невольного отсутствия, – драматическим тоном подчеркнул он слово «невольного» и крепко пожал всем руки. – А вам, Протасов, спасибо вдвойне. Я не знаю, как и благодарить вас за ту огромную пользу, которую вы бескорыстно принесли мне. Спасибо, спасибо, Протасов...
Андрей Андреевич, болезненно чувствуя в голосе Прохора Петровича злобную иронию, смолчал, покраснел до корней волос, поклонился и вышел. Его знобило. Побаливал правый бок, где печень.
Супруги остались вдвоем.
– Мерзавец... Прохвост!.. – хрипло, на низких, придушенных нотах бурчал Прохор, грузно шагая по тавризскому ковру. – Вместо двух-трех миллионов барыша я, чего доброго, понесу миллионный убыток... Подрядные работы запущены... Железнодорожная ветка – тоже. О-о, черт!..
– Прости, Прохор. Но чем же виноват Андрей Андреич?.. Ведь ты же сам вверил ему...
– Но я тогда был в полнейшей прострации! – с бурей в глазах прервал жену Прохор. – Я с ума сходил. Тебя нет... Один. А тут такая кутерьма. Кругом меня были дураки, прохвосты... Нет, я этого не прощу Протасову.
– И это твоя благодарность за непомерный труд человека, за бессонные ночи?! Ты погляди, какой он стал. Он болен, – готовая разрыдаться, стала бегать взад-вперед Нина. – Это несправедливо. Это не великодушно! Это подло, наконец!
– Сводите, сводите меня с ума. Вы все сговорились. И этот Парчевский со своими точеными ляжками с утра до ночи увивается возле тебя... Знаю, знаю... Я все знаю. Смерти моей ждете, да? А вот нет! – ударил он кулаком в кулак. – Не умру! Назло не умру.
Нина схватила накидку – и вон.
Ночью Прохора привезли домой пьяным.
Нина решила круто изменить свою тактику. Она попыталась взять Прохора лаской.
В праздник, золото-малиновым вечером она сидела с ним в уютной беседке с видом на каменный берег Угрюм-реки. Волк лежал у их ног, прислушивался к разговору, думал о том, что дадут ему дома жрать. Верочка с нянькой бегали по дорожкам, ловили сачком мотыльков. Гувернантка, немка Матильда Ивановна, стоя на берегу, любовалась теплыми тонами заката.
Прохор Петрович не доверял Нине, он злился на нее. До сих пор ни словом еще не обмолвился он о причине своего бегства в тайгу, о своих мучительных переживаниях. А той так хотелось знать всю правду об этом.
– Милый Прохор! – И Нина нежно обхватила мужа за крепкую, искусанную комарами шею. – Расскажи, что ты делал у старцев-пустынников? Ах, как я завидую тебе!..
– Чего ж завидовать... Старцы как старцы. Оба вонючие, грязные... Один был раньше живорезом. А другой – с большой волей. И не совсем дурак. Тоже, наверное, кому-нибудь брюхо вспорол. Или в карты проиграл казенные деньги да сбежал в тайгу.
– Ты вечно умаляешь достоинства других людей. – Она хотела сказать: «А себя возвеличиваешь», но сдержалась, только добавила: – Это нехорошо, Прохор.
– Я привык уважать людей дела, созидателей ценностей.
– То есть себя? – И Нина с мягкой улыбкой прижала свой красивый, чистый лоб к виску Прохора. – То есть ты уважаешь только себя? – повторила Нина.
– Себя – в первую голову, конечно. А на людишек смотрю, как на навоз, как на грубую рабочую силу, необходимую для устроения земли, под нашим руководством, конечно. Отними у народной массы ее просвещенных руководителей – и твой народ-богоносец сопьется, обовшивеет, перережет друг друга. Нет, я ненавижу людишек...
– Какой ты жестокий, Прохор! – И обнимавшая мужа рука Нины опустилась. – Только ты не сердись... Мне больно видеть в тебе эгоиста, презирающего народ и целью своей жизни поставившего наживу во что бы то ни стало. Ведь ты муж мой...
– Ну что ж... – Прохор перегнулся вдвое, обхватил руками колени, глядел в пол. – Давным-давно какой-то мудрец обмолвился: «Цель оправдывает средства». Ну вот, таков и я.
– Эту истину изрек некий мудрец Лойола, но он был иезуит, а ты, я надеюсь, считаешь себя православным, – с горечью вздохнула Нина. – По-моему, цель человеческой жизни – это уподобление Богу.
– То есть уподобление тому, чего мы не знаем и не будем знать? – разогнулся Прохор. – Это не для моих мускулов, не для моей крови. Моя цель – работа. А после работы – гульба!
– Гульба? – переспросила Нина, и их глаза встретились: насмешливо-властные Прохора, умоляюще-нежные Нины.
– Без гульбы, при одной работе, пуп надорвешь.
– Какой ты грубый! У тебя совершенно нет никаких высоких идей. Ты весь – в земле, как крот. Ты на меня не сердишься?
– Идея – плевок, идея – ничто, воздух. Сбрехнул кто-нибудь, вот и идея... И инженер твой со своими идеями – пустобрех!
Лицо Прохора скорчилось в гримасу пугающей улыбки, взор его жестоких глаз давил Нину.
– Идея тогда вещь полезная, – сказал он нажимисто, – когда я одену ее в мясо, в кости. Сказано – сделано! Вот – идея! А остальное все – мечты, обман... Я своим рабочим никогда посулами зубы не заговаривал, а Протасов твой и посейчас заговаривает... За мой, конечно, счет, да-с... Мы с ним одному дьяволу служим, только я – в открытую, а он – под масочкой социалиста... Ха! Вот он где у меня, твой Протасов! – С этими словами он вскинул руку и сжал ее в кулак.
Затем он отвернулся от жены с явно скучающим видом.
Вот уже третий день Прохор Петрович с утра до ночи осматривает работы. Он видел много полезных новшеств, введенных за его отсутствие, видел всюду порядок, прилежность рабочих. Все это его поражало, но отнюдь не радовало. Рабочие избалованы повышенной платой, «нажевали» на его хлебах жирные морды, вместо двенадцати часов работают по десяти, в праздничные дни на работы их палкой не загонишь, а живут, мерзавцы, в новых бараках, как чиновники. Нет, к черту!.. Надо как следует намахать Протасова и снова скрутить всех в бараний рог. Он великолепно раскусил этого коварнейшего узурпатора, который норовит все забрать под себя, старается разорить Прохора, даже совсем вычеркнуть его из жизни, а потом жениться на дуре Нине. Нет, дудочки!..
