Жанна д"Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
Иное дело дофин…
Дофин становился средоточием всех надежд, и уже одно это делало его «законным».
Затаив в душе радость, чтобы не обмануться, мадам Иоланда зорко наблюдала за тем, как бледнеет и растворяется в общественном мнении грязное пятно убийства в Монтеро. Из Парижа ко всем европейским дворам летели донесения о том, что королевский суд снова осудил Шарля как мятежника и убийцу, но даже там на это перестали обращать внимание. Европа с большим интересом наблюдала за тем, как против амбициозного, а потому очень опасного Монмута, поднимается новая, крепнущая день ото дня сила. И чем уверенней эта сила делалась, тем злее и дерганее становился Монмут, превращаясь из непобедимого, но милосердного Божьего помазанника в еще непобедимого, но уже кровавого захватчика.
Даже объединившись с Филиппом Бургундским, он продолжал испытывать неудобства, двигаясь по стране как будто рывками, вместо того, чтобы пройти по ней пусть и кровавым, но очистительным маршем!
Впрочем, кровавым поход вполне получился. Поместья преданных дофину рыцарей сравнивались с землей, и единственным, что оставалось после ухода английской армии, были обугленные деревья, превращенные в виселицы.
Это были совсем не те победы, о которых мечталось!
По разумению Монмута, карающий меч английского короля задумывался, как орудие справедливого возмездия, а никак не мести! И те же самые рыцари, чьи поместья он рушил и чьих рабов вешал на деревьях, должны были, попадая в плен, раскаиваться и приносить клятвы! Должны были признать Монмута хотя бы за его силу! А они не каялись и не клялись! Только презрительно смеялись, умирая, потому что выкуп платить им было нечем.
Всё это совершенно выводило из себя английского короля.
– Я не мог просчитаться, – твердил он, стоя на коленях перед распятием. – Я был призван завершить дело своих предков, и завершу его, даже если для этого придется истребить половину Франции! Но, Господи, почему нет во мне прежней веры?..
Только в октябре двадцать первого года, когда пришло известие о рождении у него сына и наследника, сердце Монмута радостно дрогнуло – возможно Бог простил его и благословил таким образом?
Однако, отправив в Лондон благодарное письмо и драгоценные подарки для жены, он был вынужден снова обернуться лицом к реальности. И этот резкий поворот от светлой надежды на лучшее к темному настоящему особенно отчетливо показал, как оскудели средства, собранные на ведение войны, как злы и мрачны сделались его советники и командиры, и как устал он сам от бесконечного раздражения в этой сопротивляющейся стране.
– Приближается зима, – хмуро выговорил Монмут на очередном совете. – Зимой никто не воюет, но отступить просто так я не могу. Что там у нас впереди?
– Городок Мо, ваше величество.
– Отлично. Вот возьмем его и передохнем…
ПУАТЬЕ
(весна 1422 год)
– Даже не знаю, что теперь с этим делать?
Мадам Иоланда стояла в окружении своих фрейлин и с великим неудовольствием рассматривала парадную герцогскую мантию супруга, которую ей доставили из Анжера. Собственная мантия герцогини покоилась в семейном склепе под каменным надгробием, изображавшим её Луи. Вопреки традиции безутешная супруга велела изобразить герцога в полном боевом снаряжении, с руками, скрещенными на рукояти меча, как если бы он погиб в бою, а не умер в своей постели. И, опуская тело в гроб, набросила ему на плечи свою мантию, чтобы хоть так явить последнюю заботу и передать тепло и горькое сожаление…
Но мантия самого герцога – как выяснилось только сейчас – была изрядно подпорчена. От подола шел рваный разрез, из-за чего мех на подкладке провис и «полысел» на местах разрыва. Кроме того, по самому низу он был сильно испачкан уличной грязью, вовремя не отчищен и пожелтел, что теперь вместе с залысинами делало этот роскошный когда-то атрибут герцогской власти совершенно непригодным для ношения. Мантию, судя по всему, пытались подлатать и, явно, не женские руки, но грубо наложенный шов уже разошелся и оставил после себя дополнительные увечья в виде дыр и торчащих нитей.
– Как такое могло произойти?! – в отчаянии спрашивала мадам Иоланда Танги Дю Шастеля, который ездил с герцогом в Париж на похороны второго дофина, где эта мантия надевалась последний раз.
– В день похорон шел сильный дождь, насколько я помню, – пожимал плечами Дю Шастель. – А вы сами знаете, мадам, насколько небрежно его светлость относился к одежде не военной. В те дни он был сильно раздражен… И разрез этот получился, когда герцог спускался с коня возле собора и зацепился за мантию шпорой. Он просто дернул ногой и даже не обратил внимания на то, что подол порван и тянется по грязи… А потом, когда мы вернулись…
– Можете не продолжать.
Мадам Иоланда с грустью провела рукой по мантии мужа: когда они вернулись, герцог, как раз и заболел…
Тягостные воспоминания уже не повергли её в тупое отчаяние, но заставили сердце тоскливо дрогнуть, и герцогиня решила во что бы то ни стало починить мантию!
Поэтому сейчас, окруженная фрейлинами, она стояла, накинув на плечи все еще роскошную пелерину, и, изгибаясь на пределе возможностей, пыталась заглянуть себе за спину, чтобы увидеть насколько длинным будет выглядеть шлейф, если его укоротить.
– Его светлость был выше вас, мадам, поэтому до установленной длины подрезать будет можно. Но что делать с теми повреждениями, которые останутся, я не знаю.
Дама де Прейль, деловито осматривая край мантии, обошла герцогиню полукругом.
– Разве что закрыть разрез вышивкой? Или все-таки заказать новую…
Но о том, чтобы заказывать новую мадам Иоланда слышать не желала. Во-первых, стоила мантия баснословно дорого, а сейчас каждый экю работал только на дофина и его дело. А во-вторых… Господи, неужели непонятно?!
– Мантия нашего супруга должна оставаться той же и такой же, как при его жизни! Только не рваная, разумеется…
Фрейлины снова столпились возле порченого шлейфа, а в дверях показался управляющий замка. Выждав положенное время, чтобы герцогиня обратила на него внимание, он поклонился и оповестил:
– Господин Рене к вашей светлости.
– Проводите его в мой кабинет и попросите подождать…
С тех пор как дела «дофинистов» пошли в гору, мадам Иоланда стала замечать, что вся замковая прислуга начала себя вести с важностью
