Жанна д"Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
– Но герцогиня Анжуйская может не дать мне даже рта раскрыть.
– А кто вас просит идти с поздравлениями к герцогине? Идите сразу к дофину! Или его вы тоже боитесь?
– Мадам, я никого не боюсь! Я бы пошел хоть к черту в пекло, но не в силах уйти от вас! За весь этот год вы не протянули мне даже пальца! И это жестоко, учитывая на какой грех обрекается моя душа.
– Так вы торговец, сударь? – вскинула брови мадам Катрин. – Вам надо потрогать товар, прежде чем платить за него?
– Я рыцарь, – вздохнул Ла Тремуй. – Но я и человек. Человек, готовый ради вас на всё. Однако…
Катрин не дала ему договорить. Она до смерти устала и от бесконечных признаний, и от собственного беспокойства: дофин уже пообещал её мужу должность министра, если станет королем. А учитывая воодушевление в стране после первой военной победы, ему это того и гляди удастся, несмотря на все договоры…
Подавив в себе брезгливость, мадам Катрин подошла к Ла Тремую и, обхватив руками за плечи, прижалась губами к его губам.
В первое мгновение он даже не понял, что произошло. А когда осознал, крепко стиснул вожделенное тело, стараясь не упустить ни единого мига этого поцелуя. Движения его рук становились все более страстными, сам поцелуй более глубоким, и всё это грозило затянуться и завершиться откровенным насилием. Но мадам Катрин не была неопытной девушкой. Точно рассчитав момент, после которого Ла Тремуй окончательно утратит контроль над собой, она отстранилась и целомудренно опустила глаза.
– Теперь мой рыцарь доволен?
О, да! Теперь Ла Тремуй готов был свернуть горы!
– Я завтра же возвращаюсь в Пуатье, – сказал он, не слыша себя за бьющимся сердцем. – И очень надеюсь узнать там, что ваш муж смертельно заболел.
ФРАНЦИЯ
(1421-1422 годы)
Праздники, особенно неожиданные, вспыхивают, как фейерверк и ослепляют яркими огнями, даря восторг и безумную уверенность, что это только начало, а дальше будет еще ярче и лучше. Но всё когда-то заканчивается. И после ослепительного веселья особенно заметно, как полны забот и серы будни, и как призрачна была та безумно-радостная надежда…
Победа при Боже не только воодушевила сторонников дофина, но и многих его противников заставила крепко задуматься.
– Если всего за год, после лишения трона и всех поношений, он сумел настолько собраться с силами, что же будет дальше? – прикидывали они.
Выкуп, очень быстро полученный от разъяренного Бэдфорда за английских рыцарей, плененных в этом сражении, позволил щедро расплатиться с шотландцами, оторванными от своих домов. А это, в свою очередь, воодушевило не только самих шотландцев, но и итальянских наемников, едва не заскучавших от неопределенности.
Окрыленный успехом дофин готов был немедленно идти на Париж под благородным знаменем спасения отца из рук узурпаторов. И его еле удержали, объяснив, что в глазах всей Европы отец официально является не несчастным безумцем, который не ведает, что творит, а полноправным королем. И этот король во всеуслышание объявил своим наследником Генри Монмута, так что спасение его из рук этого самого Монмута будет выглядеть по меньшей мере глупо.
Но отказ от открытого военного выступления уже не был похож на бессильное выжидание. Франция закипала, как огромный котел, заполненный до отказа всем необходимым и подвешенный над огнем. От удара под Боже во всей стране покачнулась уверенность в несокрушимости англичан. Юго-западные провинции, многие города в центре и на севере завозились, активно укрепляясь и созывая ополчения из горожан. А местности, где английское господство вроде бы уже установилось, начали открыто проявлять недовольство.
Между тем армия дофина разрасталась.
Десятитысячное войско, оснащенное даже артиллерией, словно просыпаясь и осматриваясь, медленно, но верно, начало движение по стране, не столько пока отвоёвывая, сколько присоединяя. В обиход вошло новое слово «дофинист», что тоже говорило о многом.
В Пуатье на радостях организовали масштабные празднества. Очень довольная течением дел мадам Иоланда на них не поскупилась, говоря, что победитель должен уметь праздновать победу.
Орлеанскому Бастарду за особенную храбрость его отряда было даровано пока лишь только прозвище – Дюнуа. Но это прозвище подкреплялось производством в рыцари, причём ранее положенного срока, поскольку Бастарду ещё не исполнился двадцать один год.
– Его храбрость возраста не имела, – сказал дофин, назначая восприемниками господ де Сен-Мар и де Савёз.
Командира шотландцев Бошана дофин почтил званием коннетабля, а другому шотландцу по имени Дарнли была оказана особая честь – ему был жалован личный астролог, что являлось привилегией только особо родовитых господ! Астролог тут же сделал туманное предсказание о скорой смерти "неких двух королей", что сочли за обычное проявление верноподданнической лести.
Герцогиня не скрывала довольства и была, по её же собственным словам, вознаграждена за свою щедрость в превосходной степени, имея в виду тот день, когда на рыцарском турнире, где собралась в полном составе вся преданная дофину знать, к подножию именно её трибуны был брошен захваченный штандарт герцога Кларенса. А сам дофин появился верхом на подаренном ею жеребце, взяв на седло впереди себя её малолетнего Шарля. И, склоняя копье перед трибуной герцогини, громко крикнул:
– Ваши сыновья приветствуют вас, матушка!
Но увы, даже праздники, знаменующие удачное начало, когда-то кончаются.
Кровь убитого Кларенса взывала к отмщению, и его брату Монмуту было уже не до мирной величавости. Оставив в Лондоне беременную «французскую» жену, английский король посчитал крестовый поход преждевременным и вернулся во Францию со свежей, тридцатитысячной армией, настроенный решительней, чем когда-либо.
– Вот теперь я зол, – сказал он герцогу Бэдфордскому и Филиппу Бургундскому, которые выехали ему навстречу.
Пышный прием в Бове, на котором настоял секретарь Монмута и Бовесский епископ Пьер Кошон, прошел довольно мрачно, если не сказать – траурно, под угрюмым взглядом английского короля. Ни танцы, ни угощения не могли отвлечь Монмута от тяжелых раздумий.
Он так желал оставаться в глазах Европы непобедимым монархом-праведником, которого направляет сам Господь! Так надеялся, что, покончив с войной юридически, очень скоро докажет всем абсолютную незыблемость своих прав фактическим её прекращением. Так мечтал, что короны Франции и Англии упокоятся с вечным миром на одной его голове…
Но глупый дофин не захотел благоразумно признать поражение и сбежать куда-нибудь в Испанию, или в Арагон, к родственникам этой своей так называемой «матушки». Он бунтовал, заставляя бросать против себя силы, набранные по гарнизонам Нормандии и Фландрии, а ведь те тоже не так давно завоеваны, и сами требуют повышенного внимания…
Ах, как было бы хорошо, если б этот жалкий безумец Шарль Шестой уже умер!
– Нашего брата убили на границе Анжу, –
