Под белым орлом - Грегор Самаров
— Ну, — с улыбкой сказала Мария, — тогда выбери себе даму, как делали это старинные рыцари, но берегись, чтобы романтика не сделалась смешною; ведь наше время перестало понимать старинное рыцарство.
— Истинное рыцарство бессмертно, — воскликнул Пирш, удерживая руку молодой девушки, которую та хотела отнять, и прибавил, — а моя дама выбрана. У меня, пожалуй, даже нет выбора, потому что на моей уединённой службе я не вижу никаких дам. Но из моих воспоминаний мне светит её образ, просветлённый сиянием настоящего; прекраснее и достойнее я не мог бы найти, если бы даже все дамы королевства были предоставлены мне на выбор. Моя дама выбрана. Кто же и мог быть ею, кроме дорогой подруги моего детства, кроме моей единственной милой, чудной Марии!
Рука молодой девушки дрожала в его руке. Она в смущении потупилась и с минуту молча смотрела в пол. Но потом она взглянула на юношу с весёлой, непринуждённой миной и, смеясь, сказала:
— Подобную честь я, конечно, не смею отвергнуть; поэтому я позволю тебе носить мои цвета, ведь рыцари Круглого Стола прославили своих дам; берегись, однако, — задорно прибавила она, — чтобы потомство не превратило меня со временем в Дульсинею Тобосскую.
Он не обратил внимания на это поддразнивание и пылко воскликнул:
— Мария! дамы старинных времён не только позволяли своим рыцарям носить их цвета, но сулили им также великолепнейшую награду, какую может только предоставить земля — чудную награду в виде своей любви! Когда рыцарь бился за лавры, то он знал, что и самая дивная роза вплетётся в венок его славы! Братом и сестрой, сказала ты, должны мы оставаться всю свою жизнь. Но это невозможно, — нет, это невозможно! Это годилось для детей, но теперь я не могу быть твоим братом; не так любит брат свою сестру, как я люблю тебя! Если ты обещаешь мне рыцарскую благодарность, которой жаждет моё сердце, то я согласен переносить все! Я готов взять на себя неволю и унижение службы, я готов рисковать жизнью за каждый отдельный лавровый листок, чтобы сплести венец, в котором должна найти место душистая роза самого сладостного счастья. Мария, хочешь ли ты этого? хочешь ли ты удостоить меня такой награды? Ради тебя я способен на всё, без тебя же — ни на что; ради тебя я сделался бы великим, подобно Зейдлицу и Цитену, без тебя же я, как бродячее вино, разорву узы, которые связывают и парализуют мою силу и мою волю. Скажи «да», Мария! Человеческая жизнь зависит в этот миг от одного слова с твоих уст!
С этими словами он склонился к ногам своей подруги детства.
Мария резко отдёрнула свою руку, вскочила с места и смотрела на него в каком-то ужасе, то краснея, то бледнея. Однако её растерянность продолжалась одно мгновение, потом её разобрал громкий смех и она сказала:
— У тебя это выходит великолепно, Фриц; совершенно так же торжественно и педантично объяснялись, пожалуй, старинные рыцари со своими дамами, пред тем как выступать против драконов и великанов. Право же, это превосходно; ты не можешь себе представить, какой у тебя смешной вид. Но в первую минуту ты в самом деле испугал меня.
С безграничным удивлением смотрел на неё Пирш снизу вверх, потом его брови сдвинулись с явной досадой и он сказал тоном упрёка:
— Но я говорю серьёзно, Мария. Не насмехайся, это действительно вполне серьёзно! Ведь мне давно уже известно, что я люблю тебя и не могу отказаться от тебя; потому что мне так грустно, что я всё ещё остаюсь маленьким, незначительным пажом, тогда как ты сделалась важной дамой. О, скажи мне только, что ты любишь меня взаимно, что ты хочешь быть моей! Ведь мы ещё так молоды и можем обождать... О, тогда я буду счастлив, тогда я готов легко и радостно взбираться на крутую вершину и, клянусь Богом, тебе не придётся никогда краснеть за своего рыцаря.
Мария продолжала смеяться, но уже только одними губами: её испуганные взоры прочли в глазах юноши, что его слова бьют ключом из глубины сердца. Она прижала руку к своей волнующейся груди и голосом, которому напрасно старалась придать шутливый тон, сказала:
— Ну, довольно глупостей, Фриц, встань скорее! Вдруг кто-нибудь войдёт? Что могут о нас подумать?
Опасению, которое она высказала, боязливо оглядываясь на дверь, было суждено тотчас подтвердиться, потому что в тот же миг двери распахнулись, вошёл лакей и, посмотрев с величайшим удивлением на обоих молодых людей, представлявших в эту минуту сюжет для прелестной жанровой картины, доложил о визите графа Потоцкого.
Мария в сильнейшем замешательстве наклонилась к пажу, но тот даже в это мгновение не потерял присутствия духа и свойственной ему смелой уверенности. Он спокойно поднялся, совершенно естественным движением вытащил иглу из вышивания и подал её молодой девушке.
— Вот ваша игла, — сказал он, — она запряталась в мехе ковра.
Потом, пока Мария дрожа снова втыкала иглу в материю, натянутую на пяльцах, Пирш обернулся к дверям, чтобы приветствовать министра, который в этот момент переступил порог в сопровождении графа Потоцкого.
— Ах, ты тут, Фриц! — сказал фон Герне, приветливо протягивая Пиршу руку, между тем как Потоцкий почтительно раскланялся с Марией, стоявшей потупившись у своих пялец. — Ты давно не бывал у нас! Позвольте, господин фон Балевский, — продолжал он потом, — представить вам здесь сына моего друга, который рос у меня в доме, почти как родной; барон Фриц фон Пирш, паж его величества короля, а вместе с тем квинтэссенция смелости и шаловливости.
Пирш рассматривал строптивыми глазами невзрачно одетого и вместе с тем важного незнакомца. Форма представления, которая характеризовала его пред этим так гордо смотревшим господином почти как ребёнка, совсем не понравилась ему и возбудила вновь в его груди все чувства, которые он только что изливал пред своей подругой. Он ответил кратко и по-военному на вежливый, но холодно-снисходительный поклон графа, который, со своей стороны, был также не особенно обрадован, найдя здесь смелого, красивого пажа с глазу на глаз с молоденькой девушкой.
— Господин фон
