Нил Стивенсон - Смешенье
– Ладно, хорошо, но иногда они слипаются и образуют агрегаты, более или менее рыхлые…
– Как они слипаются? Даже бильярдные шары к этому не способны!
– Понятия не имею, доктор.
– Никто не имеет, так, что не огорчайтесь. Даже Ньютон, сколько ни трудился, не понял, как действуют атомы.
– А господин Ньютон и над атомами трудится? – спросила Каролина. Вопрос был обращён к Даниелю.
– Постоянно, – отвечал тот, – однако его труд зовётся алхимией. Долгое время я не мог постичь столь упорного интереса, покуда не понял, что через алхимию Ньютон силится разрешить загадку двух лабиринтов.
– Так, значит, в своём массачусетском институте вы будете заниматься алхимией, доктор Уотерхауз?
– Нет, ваше высочество, мне более убедительными представляются не атомы, а монады. - Даниель взглянул на Лейбница.
– Уф, этого-то я боялась! – воскликнула Каролина. – Потому что ничегошеньки в них не смыслю!
– Полагаю, мы установили, – мягко произнёс Лейбниц, – что вы ничегошеньки не смыслите в атомах – какие бы иллюзии ни питали на сей счёт. Надеюсь избавить ваше высочество от заблуждения, согласно которому в поисках фундаментальной частицы универсума атомы являются более простым и естественным выбором, нежели монады.
– Чем монада отличается от атома?
– Давайте прежде выясним, в чём их сходство, ибо у них много общего. И монады, и атомы бесконечно малы, однако всё из них состоит; чтобы разрешить парадокс, мы должны обратиться к взаимодействию между ними. В случае атомов это столкновения и слипания, в случае монад – взаимодействие более сложной природы, к которому я вскорости перейду. Однако в обоих случаях мы должны объяснить всё, что видим – скажем, эту колокольню, – исключительно в терминах взаимодействия фундаментальных частиц.
– Исключительно, доктор?
– Да, ваше высочество. Ибо если вселенная создана Богом по понятным и неизменным законам – а уж это-то Ньютон доказал, – то она должна быть единообразна во всём снизу доверху. Если она состоит из атомов, то она состоит из атомов и должна объясняться в терминах атомов; зайдя в тупик, мы не можем всплеснуть руками и сказать: «А вот это чудо!» или «Здесь я и ввожу совершенно новую сущность, которая зовётся силой и не имеет никакого отношения к атомам». Оттого-то мы с доктором Уотерхаузом и не любим атомарную теорию, что не видим, как такие явления, как свет, тяготение и магнетизм, можно объяснить ударами и слипанием твёрдых кусочков вещества.
– Значит ли это, что вы можете объяснить их в терминах монад, доктор?
– Пока нет. Нет в том смысле, что мы не можем написать уравнение, которое предскажет рефракцию света или направление компасной иглы. Однако я твёрдо верю, что такая теория будет фундаментально более верна, чем атомарная.
– Госпожа герцогиня д'Аркашон говорила мне, что монады сродни маленьким душам.
Лейбниц помолчал.
– Слово «душа» часто употребляют в контексте монадологии. Оно имеет много значений, по большей части древних, и сильно затрёпано богословами. В устах проповедников оно извращалось больше, чем любое другое. Так что, возможно, это не лучший термин для новой дисциплины – монадологии. Однако оно пристало.
– Они подобны человеческим душам?
– Ничуть. С дозволения вашего высочества попытаюсь объяснить, как в этом контексте появилось удобопревратное слово «душа». Когда философ отважно вступает в лабиринт и начинает дробить универсум на все меньшие и меньшие доли, он знает, что когда-нибудь должен будет остановиться и сказать: «Отсель деление невозможно, ибо я дошёл до мельчайшей, элементарной, неделимой единицы: фундаментального кирпичика мироздания». И дальше нельзя увиливать, а надо встать и провозгласить некие утверждения касательно этих кирпичиков: каковы их свойства и как они взаимодействуют между собой. Мне совершенно очевидно, что взаимодействия эти немыслимо многообразны, сложны, переменчивы и, тонки: в качестве непреложного доказательства просто оглядитесь и подумайте, что может объяснить пауков, луны и глазные яблоки. В столь густой паутине зависимостей,какие законы правят тем,как одна монада отзывается на все остальные монады во вселенной? И я не просто так сказал «все»: монады, составляющие меня или ваше высочество, ощущают притяжение Солнца, Юпитера, Титана и далёких звёзд, то есть чувствуют все и каждую из мириада монад, составляющих исполинские небесные тела, и на все и каждую откликаются. Как уследить за всем и решить, что делать? Я утверждаю, что любая теория, основанная на допущении, будто Титан испускает атомы, несущиеся через пространство и ударяющие в мои атомы, весьма сомнительна. Ясно, что мои монады в каком-то смысле воспринимают Титан, Юпитер, Солнце, доктора Уотерхауза, лошадей, везущих нас в Берлин, вон тот сарай и всё остальное.
– Что значит «воспринимают»? У монад есть глаза?
– Всё должно быть куда проще. Это логическая необходимость. Монада в моём ногте чувствует притяжение Титана, не так ли?
– Насколько я понимаю, так диктует закон всемирного тяготения.
– Я объясняю это перцепцией, восприятием. Монады воспринимают. Однако монады ещё и действуют. Если бы мы могли перенестись ближе к Сатурну и попасть в сферу притяжения его луны, мой ноготь вместе со всем мной упал бы на Титан – это было бы коллективное действие всех моих монад в ответ на их восприятие спутника. Итак, ваше высочество, что мы знаем о монадах?
– Они бесконечно малы.
– Очко в вашу пользу.
– Всю вселенную можно объяснить в терминах их взаимодействия.
– Два очка.
– Они воспринимают все другие монады во вселенной.
– Три. И…
– И они действуют.
– Действуют, основываясь на чём?
– На том, что они воспринимают, доктор Лейбниц.
– Четыре из четырёх! Отличный счёт! Теперь скажите, какими должны быть монады, чтобы всё это стало исполнимым?
– Каким-то образом все перцепции стекаются в монаду, а она решает, как быть дальше.
– Это неукоснительно следует из всего предыдущего, верно? Итак, получается, что монада должна воспринимать, мыслить и действовать. Отсюда и возникла идея, что монада – маленькая душа. Ибо восприятие, мышление и действие – свойства души в противоположность бильярдному шару. Означает ли это, что у монад есть души в том смысле, что у меня и у вашего высочества? Сомневаюсь.
– Тогда какие же у них души, доктор?
– Чтобы ответить, суммируем всё уже известное. Они воспринимают все другие монады, а затем думают, чтобы как-то поступить. Мышление – внутренний процесс каждой монады, он не осуществляется неким внешним мозгом. Значит, у каждой монады есть свой мозг. Я не имею в виду губчатую массу тканей, как у вашего высочества, но скорее нечто, способное изменять своё внутреннее состояние в зависимости от состояния остальной вселенной, которое каждая монада воспринимает и сохраняет в себе.
– Разве состояние вселенной не заняло бы бесчисленное множество книг?! Каким образом каждая монада хранит в себе столько знаний?
– Хранит, потому что должна, – сказал доктор. – Не думайте о книгах. Представьте лучшe зеркальный шар, очень простой, но отражающий всю вселенную. «Мозг» монады в таком случае – механизм, выполняющий действия по некоторым заданным правилам, исходя из сохранённого в нём образа всей остальной вселенной. Можно провести очень грубую аналогию с книгой из тех, в какие постоянно смотрят картёжники, например, «Беспроигрышной системой мсье Бельфора для игры в бассет». Книга, если выбросить словесные украшения, по сути, являет собой сложное правило, указывающее, как игроку действовать при определённом раскладе карт и ставок на ломберном столе. Понтёр, руководствующийся книгой, не думает в высшем смысле этого слова, скорее воспринимает состояние игры – карт и ставок, – сохраняет эту информацию в мозге, а затем применяет к ней правило мсье Бельфора. Результат приложения правил – действие, скажем, ставка, – меняет состояние игры. Тем временем остальные игроки поступают так же – хотя могут читать разные книги и руководствоваться разными правилами. Игра, по сути, не так уж сложна, и беспроигрышная система мсье Бельфора тоже; но когда нехитрые правила применяются за карточным столом, результат получается куда сложнее и непредсказуемее, чем можно вообразить. Отсюда я осмеливаюсь вывести, что монадам и их внутренним правилам вовсе не обязательно быть сложными, чтобы породить изумительное многообразие и дивные загадки тварного мира, которые мы видим вокруг себя.
– Так доктор Уотерхауз будет в Массачусетсе изучать монады? – спросила Каролина.
– Позвольте мне ещё раз провести аналогию с алхимией, – сказал Даниель. – Ньютон стремится познать атомы, ибо через них объясняет тяготение, свободную волю и всё остальное. Если вы посетите его лабораторию и понаблюдаете за работой мистера Ньютона, увидите ли вы атомы?
