Сергей Голубов - Багратион
Батальон дружно забрякал ружьями. То один, то другой солдат падал, не успев доделать прием. Но остальные с привычным усердием подбрасывали ружья, размеренно и точно подхватывали их под приклады, крепко сжимая ложи и не замечая ни гибели товарищей, ни угрожавшей им самим смертельной опасности. А русские залпы гремели все чаще, поражая батальон все с большей меткостью и убийственной силой. Майор Лемуан, багровый от негодования и досады, бегал кругом маршальского коня и восклицал громовым голосом:
— Ваша светлость! Я приказал отступить батальону, так как у меня кончились патроны… Клянусь! Пощадите батальон, ваша светлость!
Но Даву не слышал или делал вид, что не слышит, и продолжал командовать. «Проклятый ублюдок! — с бешенством подумал капитан Пьон де Комб. — Из-за его фокусов нас всех перебьют здесь…» Эта трусливая мысль мелькнула в его голове, как птица — быстро взмахнула крыльями и упала вниз. Капитан огляделся, кусая губы. Через минуту его уже не было на месте побоища.
Даву по близорукости, может быть, не видел того, что совершалось на русской стороне оврага. Адъютант доложил ему:
— Ваша светлость! Русские переходят овраг!
— Майор Лемуан! — крикнул маршал. — Ваш батальон превосходно знает стрелковый артикул! Теперь возьмите его и выбейте неприятеля из оврага! В атаку, солдаты, в атаку!
Лемуан побежал навстречу огню, батальон — за ним…
Пьон де Комб стоял в лесной гущине и так плотно прижимался к огромной толстой сосне, что шершавая кора ее царапала ему щеку. Неожиданный припадок страха, овладевший капитаном на стрелковом учении, еще не прошел Гул сражения долетал и сюда, глухо раскатываясь по лесу. И капитан то и дело вздрагивал с болезненной живостью. Но вот он задрожал мелко и часто, как собака при виде крови. Пальцы его судорожно вцепились в дерево. Он почти перестал дышать.
По широкой лесной поляне, лежавшей шагах в пятидесяти от Пьон де Комба, пригнувшись к луке седла, встопорщив длиннейший ус и сбив на затылок шапку, метался старый казак. Откуда он взялся? Капитан не приметил. Через минуту на поляну вылетели еще несколько всадников. Уткнувшись бородами в гривы косматых коньков, они двинулись за старшим тихой ходой, мягко покачиваясь в седлах, прямо на Пьон де Комба. Итак, Даву ошибся: сегодняшний день не был днем капитана, и судьба бедняги должна была сейчас решиться самым печальным образом. Капитан зажмурил глаза, ожидая приветствия пикой, а то и простой затрещины. Но все произошло не так, как он предполагал. Тяжелая рука крепко ухватила его за плечо. Дюжина рук с неимоверной быстротой прошлась по всему его телу, вмиг освободив карман от пистолета. И наконец, тонкий жгут больно скрутил его локти за спиной. Все это делалось удивительно ловко, без всяких лишних движений и потери времени, с такой поразительной точностью, что капитан не успел ахнуть. Казаки деловито перемолвились вполголоса и, сбившись по знаку старшего в кольцо, посредине которого находился пленник, тронулись по направлению к лесной опушке. Свершилось!
Вдруг что-то грохнуло впереди, свистнуло, отзываясь в чаще тысячью звонких подголосков, и посыпались с деревьев дождем веток и сучков. Потянуло дымком. Два казака, скособочившись, медленно повалились с седел. Их подхватили товарищи. Залп? Откуда? Могучий удар пики в плечо опрокинул капитана. Он упал навзничь, больно стукнувшись о древесный корень затылком, оглушенный громким казачьим гиком. Всадники исчезли еще скорей, чем появились. Пьон де Комб с трудом поднялся на ноги. Затылок и плечо его больно ныли. Он сделал несколько шагов с места, где чуть было не погиб, и остановился, ослепленный изумительным зрелищем. Рассыпной строй французских стрелков выкатывался прямо на капитана из-за деревьев. Их ружья, взятые на прицел, дымились. Впереди бежал майор Лемуан.
— Кой дьявол! — закричал старый батальонер, увидев растерзанного и связанного Пьон де Комба. — Кой дьявол, я говорю! Да каким же это образом вы попали сюда, любезный капитан? Мои товарищи все еще очищают свои солдатские души от утреннего греха. Мы выбили русских из оврага, — ох, что это было за дело! Теперь маршал послал нас сюда, — он боится обхода через лес. Азиаты лезут со всех сторон, и он хочет, чтобы мы их здесь встретили. Но вы… вы? Зачем вы здесь.
Нет, Даву не ошибся! Этот день был действительно днем Пьон де Комба, и счастье продолжало служить ему. Вся наглость, на которую он был способен, прихлынула сперва к его сердцу, потом — к голове.
— Я? Зачем я тут? — переспросил он майора. — По приказу маршала, я должен вести ваш батальон во фланг к русским, — вот зачем я тут! Но проклятые казаки перехватили меня… Да прикажите же, майор, развязать мне руки! О, как болит плечо! Но крови, кажется, нет… Что ж? Не будем тратить время. Вперед!
— Вперед за капитаном, стрелки! — скомандовал послушно Лемуан.
Глава одиннадцатая
Генерал Раевский выступил из Дашковки с двумя егерскими полками и двумя батальонами пехоты ясным и тихим утром, под теплым, крупным и частым дождиком. Маленький отряд шел скорым шагом по прямой и ровной дороге. Еще при Екатерине II, лет тридцать тому назад, здешние дороги были обсажены березами. Теперь эти высокие, старые, развесистые деревья придавали им вид бесконечно длинных, роскошных аллей.
Отряд был уже недалеко от Салтановки, когда его нагнал на запаренной лошади молодой белокурый адъютант в конногвардейском мундире, с радостно взволнованным лицом. В серых глазах его дрожал тревожный блеск. По всему было видно, что он полон того особенного, очень сложного настроения, которым поднимается дух человека на чудесную высоту и которое переживается только раз в жизни — перед первым боем. Адъютант подскакал к Раевскому.
— С чем присланы, Олферьев?
— Повеление главнокомандующего, ваше превосходительство. Полагая, что в Могилеве лишь авангард маршала Даву, — не более шести тысяч пехоты, — князь почитает необходимым, чтобы ваше превосходительство собрали весь седьмой корпус и уже не рекогносцировку предприняли, а прямую атаку Могилева…
Бесхвостый жеребец Раевского неожиданно взыграл. Генерал ударил его рукояткой хлыста по лбу и тотчас же погладил по переносью, давая повод. Эти движения были естественно-просты и деловиты. Раевский был опытным наездником. Но в Ольферьеве они вызвали взрыв почтительного восхищения генералом. «Сейчас он узнал, что будет бой, большой бой… Где же беспокойство? Ни одна черта в лице не дрогнула… Он занят конем, словно ничего не изменилось от того, что я сообщил ему!»
— Хорошо, если князь не ошибается, — сказал Раевский, — и если в Могилеве действительно не больше войск и нет еще самого Даву… Попробую! Вы будете возвращаться через Дашковку, Олферьев?
Голос корнета зазвенел:
— Ваше превосходительство! Князь Петр Иваныч не станет гневаться… Дозвольте мне не возвращаться! Дозвольте остаться при вас, ваше превосходительство!
— Что за пустяки? Зачем без нужды подвергаться опасности? Еще успеете, корнет! Итак, отправляйтесь назад через Дашковку. Загляните в двенадцатую дивизию — к генералу Колюбакину, в двадцать шестую — к генералу Паскевичу, в Ахтырский полк — к генералу Васильчикову и в артиллерию. Передайте приказание мое тотчас ко мне следовать. Князю доложите: все сделаю, что в силах будет. Но расчет его едва ли верен. Во французских дивизиях по двадцати восьми батальонов состоит против наших двенадцати. Во всем моем корпусе двадцать четыре батальона, не сильнее пятисот человек каждый. Если напоремся на Даву, плохо окажется. Впрочем… Отправляйтесь!
— Ваше превосходительство!
— Корнет, марш!
Олферьев приложил руку к шляпе, повернул лошадь и ветром помчался в обратный путь. Кто знает? Доведись ему скакать не под сотнями человеческих глаз, а одному-одинешеньку по пустынной дороге, может быть, он и расплакался бы сейчас совершенно по-детски.
В бинокль было видно, как колонны французских войск стройно двигались по улицам Салтановки и кругом деревни — направо, налево, позади. Дождь прекратился. Солнце выплыло из-за туч и залило ярким блеском эту прекрасную картину. Генерал Раевский не отнимал бинокля от глаз. Около него стояли командиры только что подошедших войск — Васильчиков и еще один, молодой, сухощавый генерал с правильными, но мелкими чертами живого лица. Это был начальник двадцать шестой пехотной дивизии генерал-майор Паскевич.
— Спасибо, Иван Федорыч, что поспешили дивизию привесть, — сказал ему Раевский.
— Не шли — летели, невзирая, что солдаты в шинелях, с ранцами, ружья на плечах, — хвастливо проговорил Паскевич. — Знали, что от быстроты жизнь зависеть будет…
Раевский отвел бинокль от глаз и сбоку посмотрел на Паскевича, как старый умный человек смотрит иной раз на пустого, невдумчивого ребенка.
