Ефим Гальперин - Опыты психоанализа: бешенство подонка
– Бросаю.
– Мой учитель по психоанализу профессор Альфред Адлер…
– Позвольте уточнить. Вы у него учились или лечились?
– И то и другое.
– Н-да. Простите… Аф бэнэмунэс (на прямоту – идиш) А что, во всей большой России, среди всех рабочих, крестьянских, матросских и солдатских депутатов всех этих советов не могли найти никого кроме как вас, Иоффе, чтобы сорганизовать революцию?
– Ну, знаете! Тогда… Неужели среди всех истинных патриотов и спасителей старой России не оказалось никого кроме вас и этого мальца по кличке «Мешок с золотом»?
– Ладно. Я готов слушать вашу арию. Кстати, вы ведь должны любить оперетту. «Сильва» Кальмана?
– «Весёлая вдова»!
– Так, во вкусах мы не сходимся. Пойдём дальше. Итак?
– В России, обычно, когда сватаются, сват говорит «У вас есть товар. У нас есть купец»…
– Ну, какой у нас товар, я понимаю. А купец у вас погань. И какую сумму он может предложить «мешку с золотом».
– Как объяснили те, кто послал меня, большую.
– Какую?
– Жизнь. И вам тоже!
Рутенберг внимательно смотрит на Иоффе:
– То есть вы готовы признать, что у вас купец не из местечковой лавки, а…
Иоффе смотрит на Пинхаса впервые холодно. Произносит тихо на немецком языке одно слово:
– Натюрлих (конечно – нем.) Молчание за столиком.
– Вы отдаёте пакет с… – продолжает Иоффе. – Забываете всё и живёте себе дальше. Весело!
Рутенберг смотрит на Иоффе. Вспоминает.
Санкт-Петербург. Мариинский Дворец. Кабинет Керенского. Утро
Рутенберг весело здоровается с адъютантом Керенского и, несмотря на его возражение, заглядывает в дверь кабинета.
Керенский за столом. Перед ним кто-то в кресле. Лицо у Керенского очень серьёзное. Даже испуганное. Он, увидев Рутенберга, спрашивает:
– У вас что-то важное, Пинхас?!
– Да нет. На бегу… Просто хотел сказать «Привет, Саша!»
Сидящий в кресле визави Керенского с интересом оглядывается. Это Иоффе.
Санкт-Петербург. Ресторан. День
– Обдумываете предложение? – сочувственно спрашивает Иоффе.
– Нет. Вспоминаю. Я же видел вас. Вы тихо разговаривали с Керенским… За неделю до того как он объявил генерала Корнилова «изменником». А ведь, я, было, решил тогда, что это он по глупости. А потом стал сомневаться. Только не знал я вас. А это тогда вы ему цену объявляли. И мальчик Саша выбрал… Интересно, что он у вас выторговал в качестве бонуса? Пожизненный пансион в Париже? Или в Нью-Йорке? И ведь генерал Крымов не сам застрелился. Так?
– У вас богатая фантазия…
– Срок ультиматума?
– Сутки.
– Где еврей будет праздновать Хануку?
– В семье.
– Что вы говорите!? Насколько я знаю, Берта Ильинишна от вас ушла. К Островскому. Да-а-а?! Спросите у любого психоаналитика, Иоффе… Хотя, что это я?! Вы же сами большой психоаналитик. Этим не стоит лечить сердечные раны, юноша.
– Чем этим?!
– Ну, вот этим… «Натюрлих»!
– Это вас не касается!
– О! Я боюсь, что это уже касается не только меня, но и всей России. Итак, что у нас выпало в осадок? Я передам предложение «купца». Извините, но как говорят у вас в партии, я имею право лишь совещательного голоса.
Рутенберг допивает пиво. Долго смотрит на Иоффе. Уходит. Иоффе нервничая, пьёт кофе, смотрит вслед.
Санкт-Петербург Литературный салон Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. Вечер
На улице ветер, дождь, а тут полумрак, свечи, запах кокаина, тени. И знаменитости: Александр Блок50, Фёдор Сологуб, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Вячеслав Иванов, Василий Розанов, Николай Бердяев51. Конечно, при них девицы.
В прихожей появляется Рутенберг. К нему подплывает Зинаида Гиппиус52.
Высоко откинув острый локоть, она подносит к близоруким зелёным глазам золотой лорнет и, прищурившись:
– Боже мой, кого я вижу! Вы, и у меня в салоне! Это большая честь!
– Я тоже счастлив, Зинаида Павловна. Мне срочно нужен Михаил Иванович Терещенко.
– Он как раз спорит с Блоком о строении силлабического стиха, но я немедленно его приведу. Иначе вы меня, Пинхас, повесите, как попа Гапона.
– Не порите хуйню, Зина! Лучше скажите, чтобы нам принесли водки. Рутенберг усаживается на диванчик в углу.
– Может «балтийского чаю»? – переспрашивает Гиппиус – У нас кокаин чистый. Без аспирина.
– Не балуюсь я этим. Должен же я как-то от вас, поэтов, бля, отличаться. А в большой зале как раз играет Вертинский на рояле и поёт песню «Кокаинеточка»: «Я знаю, что крикнув, вы можете спрыгнуть с ума…»
В дальнем углу разговаривает с Мережковским редкая гостья – мать Терещенко – Елизавета Михайловна. Разговаривает она вежливо, допуская к участию в разговоре дочь Пелагею. А рядом сидит Марго – гражданская жена Михаила Терещенко – и смотрит на публику удивлёнными глазами. Она всегда такая удивлённая.
На диванчике у Терещенко с Рутенбергом жёсткий разговор.
– Что вы слушаете этого писаря при Ульянове! Канцелярская крыса!
– Такого бы вам писаря, Михаил Иванович, и вы были бы уже стояли наравне с Рокфеллером. Повезло большевикам. Прибился к их берегу. Или его прибили…
– Что вы мне предлагаете, Пётр Моисеевич?! Сдаться?
– Нет. Зачем! Я вас просто предупреждаю. Ровно через сутки нас погонят, как зайцев. И обязательно убьют. А вмешаться некому. Правительства нет. Все полицейские и сыскные службы парализованы. И охотник не сранный Ленин, а государство Германия.
– Мне плевать…
– Аналогично. Страшнее, Михаил Иванович, другое. Позвонили из газеты «Биржевые ведомости». Они отказываются. Газета «Речь» тоже не берётся. Все типографии под большевиками.
– Я готов выкупить у них газеты и типографии. Пусть назовут цену!
– А куда они денут потом эти деньги? В гроб к себе класть? История с газетой «Новая жизнь» у всех на слуху. Мы с вами, Михаил Иванович, в вакууме.
– Завтра я еду в посольства. К американцам, англичанам… Но я не могу же показывать им эти документы. Это позор!
– Что вы!? Это для них ведь не будет новостью. Но ухватятся! Как – никак конкретные доказательства. Во всяком случае, Михаил Иванович, с завтрашнего вечера вам бы перестать появляться в людных местах. Ах, казаки! Ах, идиоты! Почему они держат нейтралитет?! Ведь им же это аукнется!
Рутенберг допивает водку, уходит.
Терещенко возвращается к маме, сестре Пелагее, Марго. С ними Гиппиус и Мережковский53.
– И что у тебя общего с этим грубым евреем? – спрашивает мать Терещенко у сына.
– О, Елизавета Михайловна. Это мистический человек! – вещает Гиппиус. – Задушить своими руками… Попа! Он ваш друг, Михаил Иванович?
– Друг? Да, нет…
– Тогда может быть враг?! Общение с врагом закаляет, бодрит…
Терещенко пожимает плечами. К нему наклоняется Мережковский. Черные, глубоко посаженные глаза горят тревожным огнем библейского пророка:
– А зачем же вы с ним общаетесь, если он ни то ни это?
Санкт-Петербург. Улицы. Двор. Вечер
Под деревом стоит Иоффе и смотрит в окна квартиры на втором этаже. Там за стёклами, как в аквариуме, безмолвно течёт спокойный вечер семьи. Женщина расставляет тарелки на столе. Ей помогает её маленькая дочь. Мужчина зажигает свечи.
Семья садится к столу. Ужинать. Иоффе смотрит. Мокрое лицо. Ведь дождь идёт.
ДИКТОР:
Иоффе Адольф. В дальнейшем Председатель советской делегации, подписавшей мир с Германией. Организатор революции в Германии осенью 1918 года. Погибнет в 1927 году в Москве. Официальная версия – самоубийство. Обе его жены и дети от обоих браков будут подвергнуты репрессиям.
Санкт-Петербург. Река Нева. Вечер
Через сетку дождя завораживающий эпизод отхода огромного и пустого (всего 40 человек экипаж!) крейсера «Аврора» от стенки верфи. Проводка его по Неве и причаливание к набережной. Это должно быть действие по канонам психоанализа. Завязка, кульминация… Сексуальный символ – жерла пушек главного калибра… Огромная военная машина на полных парах.
А по набережной едет на лихачах свадьба. Пьяные размахивают шампанским. Вышли люди из оперетты. Стоят, смотрят и напевают мотивчик «Без женщин жить нельзя на свете, нет». Дворники курят. Матросики, солдатики. Проститутки.
На мостике крейсера преисполненный чувства ответственности капитан – молоденький лейтенант Эриксон. Рядом, сгорая от восторга, Чудновский и Подвойский. Кочегары бросают в топку уголь. Отсветы огня на их лицах. В радиорубке возле радиста гордый комиссар крейсера Белышев. Радист гонит морзянкой в Гельсинфорс и Кронштадт.
– Я «Аврора»!
Стоит на набережной под зонтом довольный Иоффе и Антонов-Овсеенко. Проплывает тело «Авроры» мимо Терещенко. Неподалёку группа гауптмана. Радуется Лёха.
Двор. Ночь
Юнкер втыкает в Ленина трехгранный штык и с удовольствием проворачивает. Ленин пытается ухватить штык. Крупно руки и текущая кровь. И тут другой юнкер с криком «Коли!» втыкает свой штык, примкнутый к винтовке в спину.
