Ефим Гальперин - Опыты психоанализа: бешенство подонка
– А если не получится? – спрашивает Чудновский.
– Что не получится? Поверьте, мальцы, слишком много причин, чтобы получилось.
– «Революцию делает меньшинство. Но на стороне революционеров история» – тужится, вспоминая цитату, Подвойский.
– Да! Это Плеханов. Старик умел закрутить. Короче. Запоминайте, будущие вожди и министры. Принцип у меня такой. Возникает вопрос. Ты его решаешь. Возникает следующий. Ты его решаешь. Главное что? Ну-у, Коля-Николай! Главное, не забывать ставить «галочку». Выполнил и «галочка». Вот и весь секрет успешного функционирования индивидуума.
– А если вопрос не решается? Вон, казаки? – спрашивает Чудновский.
– Заметьте, стараемся обходить стороной. Мы их, а они нас. Нейтралитет. Почему?
– Ну… Всё охватить невозможно. Я не Бог. Так что только Петроград и окрестности. Вот, например, Кронштадт. Прекрасный резерв массы, готовой побузить! При этом в одном месте собраны.
– Да ну их! Сущие черти! – машет рукой Подвойский – Приказов не слушают.
И на кокаине. Это у них «балтийский чай» называется.
– В ссылке меня таёжный охотник дед Егор учил костёр разжигать. Дрова сыроваты. Нужен мох. Легковоспламеняющаяся субстанция. Вот это они. Крестьяне, привыкшие к простору и запёртые в плавающие консервные банки. И спичку подносить не надо. А как с ними себя вести? Есть, Николай, поговорка «моряки те же дети, только хуй потолще, а ума поменьше». И потом на них у нас есть Антонов-Овсеенко – Иоффе показывает в окно.
Санкт-Петербург. Смольный. Двор. Вечер
Направляясь на верфь к «Авроре», выезжает кавалькада – броневики и грузовики с вооружёнными матросами, а в середине открытый автомобиль с Антоновым-Овсеенко.
В авто несколько журналистов. Среди них Джон Рид и его боевая подруга Луиза Брайант.
Санкт-Петербург. Смольный. Штаб. Комната Иоффе
– Вот. Человек с партийной кличкой «Штык»… – комментирует Иоффе.
– Он, чего хочешь, для вас отчебучит. С ветерком да громом. Как-никак подпоручик. Наполеон Буонапарт черниговского разлива. Кстати, земляк Ваш, Коля. А вы же, Гриша, тоже с Украины?
– Екатеринослав.
– Слушайте, так тут украинское землячество!
– А вы нет? – спрашивает Чудновский.
– Ну, я – то вообще из Крыма. Сосед. Вполне можем отложиться и создать фракцию в партии. Весело будет.
Распахивается дверь. Тяжело дыша, вваливается Троцкий и падает на стул. Весь дрожит.
– О! Ещё и Лев Давыдович! Вы же тоже с Украины?! – весело спрашивает Подвойский.
Троцкий глотает ртом воздух, жестом зовёт Иоффе и валится на пол, дёргаясь.
– Доктора! – вопит Чудновский.
– Спокойно! Я доктор! У Льва Давыдовича с детства эпилепсия – объясняет Иоффе, распахивая окно – А тут не жалеет себя. Митинги, митинги … Он профессионально всовывает в рот Троцкого ложку. Вытягивает и прижимает язык. Кричит Подвойскому и Чудновскому:
– Пошли вон, босяки!
Троцкий бьётся, скребя пальцами грязный пол.
ДИКТОР:
Троцкий Лев. В дальнейшем один из руководителей Коммунистической партии советского государства. Министр иностранных дел, военный министр. В 1929 году выслан за пределы СССР. В 1940 году будет убит ледорубом в Мексике по приказу Сталина. Семья и все родственники будут уничтожены.
Санкт-Петербург. Министерство иностранных дел. Кабинет министра
Терещенко сидит за столом и смотрит в пустоту. Выглядит он, вообще, по-прежнему элегантно. Одет с иголочки, пострижен, гладко выбрит. Та же седая прядь спадает на лоб.
Но это другой человек. Что-то неуловимо изменилось. Даже плечи как-то сникли. И задора нет в фигуре.
В дверях секретарь.
– Вот уже два дня как к вам просится на приём член Петроградского Совета депутатов гражданин Джуга…
– На пять минут. Мне уезжать.
Входит Сталин. Немного смущается, но с интересом рассматривает роскошный кабинет.
– Чем я могу быть вам полезен, гражданин Джуга…
– Джугашвили. Иосиф Джугашвили.
– Если вы с идеей о признании автономии Грузии в составе России, то позавчера у меня была делегация из Тбилиси и мы…
– Нет, я по другому поводу. У вас имеется определённый материал, и вы всё силитесь его опубликовать. Я могу помочь.
– Про что это вы, гражданин Джуга…?
– Джугашвили!
– Мне кажется, вы что-то напутали. Какой такой материал? Вы утверждаете что я… Министр… Не могу опубликовать?!
Сталин смотрит на Терещенко, улыбается нагло в усы. Разводит руками:
– Утверждаю. А вы, гражданин Терещенко, украинец?
– Да. А что?
– Дело в том, что я пишу сейчас большую работу по национальному вопросу. Столкнулся с понятием «национальный архетип». И вот хочу понять, что такое архетип украинца. У нас, в Петросовете, есть много людей с Украины. Но в основном еврейского архетипа. Вообще, ведь украинцы это большой народ?
– Как я понимаю, с архетипом грузина вы знакомитесь в зеркале. Кто Вас прислал? Троцкий? Или Ленин?
– Зачем прислал! Я сам.
– Любите оперетту?
– Ненавижу!
– Послушайте, господин… Швили. Позвольте Вам выйти вон!
ДИКТОР:
Через пятнадцать лет Сталин постарается уменьшить этот большой украинский народ.
Санкт-Петербург. Кабинет редактора газеты «Копейка»
Перед редактором сидит Рутенберг.
– Понимаете… – мнётся редактор.
В дверь врывается взъерошенный репортёр:
– Даже Аверченко не смел трогать мои тексты! – кричит он возмущённо.
– Значит, я просто перестаю вас публиковать, Бугаев! – огрызается редактор.
Репортёр, побледнев, исчезает. А редактор снова поворачивается к Рутенбергу:
– Кстати, то же я хотел сообщить и Вам, Пётр Моисеевич. Никакой возможности публикации. Будем считать, что Вы ничего не приносили, я ничего не читал.
– Но вы же обещали?! – говорит Рутенберг.
– Я посоветовался с людьми.
– Я знаю этих людей?
– Да. То есть, нет. Вы не знаете! Это моя жена.
– Но я помню, вы были такой боевой журналист, когда освещали в девятьсот пятом мой процесс…
– Ну, знаете, с тех пор много воды утекло.
– Да. Вы женились…
– И это в том числе.
– Жаль.
Рутенберг идёт к дверям. Редактор окликает его:
– И ещё, Пётр Моисеевич, тут вот один человек хотел бы с вами встретиться. Вот телефончик.
Санкт-Петербург. Мариининский дворец. Буфет. День
За столиком Терещенко и украинская делегация – Винниченко, Зарубин и Стешенко49. Выпивают.
– Огромное вам спасибо Михаил Иванович за Вашу поддержку Рады! И за курс на федерацию! – говорит Винниченко – Украина этого Вам никогда не забудет.
– Ну, что вы, что вы. Я делаю всё возможное, но знаете, – извинительно шутит Терещенко, – ещё один кризис правительства я себе позволить не могу. Ситуация в стране напряжённая. Но я уверен. Вот только проведём Учредительное собрание. Именно его решение и придаст статус закона Универсалу Центральной Рады…
– Вообще, Михайло Иванович, вы же наш! – радостно провозглашает Стешенко. – Бросайте этот клятий Петербург и на родную Украину. Вы так нам нужны. Ваша мудрость… Станете Головою Ради!
– Спасибо. Обязательно. Со всей душой. Но сначала утрясём дела здесь. До свидания! – Терещенко встаёт. Уходит. Стешенко смотрит ему вслед:
– Добрий парубок. Але мабуть, масштабу мало йому, бiсову сину. Мать його так! Чули? Вiн на нашой мовi не того…
Винниченко с Зарубиным переглядываются.
Санкт-Петербург. Ресторан. День
Входит Рутенберг. Отсчитывает столики от входа. Четвёртый в углу.
– Позволите?
Садится. Внимательно смотрит на сидящего напротив и пьющего кофе Адольфа Иоффе. Заказывает себе пиво. Ждёт, пока принесут. Отхлебывает глоток.
– Откуда еврей? – улыбается Иоффе.
– Я думаю, что информацию обо мне вы уже собрали.
– Так же, как и вы обо мне. Просто в соответствии с традицией после «откуда еврей?» должно идти «Что делает еврей?» Ответ будет «Эпэс!» И мы легко переходим на другой, более интимный уровень общения. Не правда ли?
– Да, мне говорили, что вы человек весёлый. И без шутки никуда.
– Признаюсь, есть за мной такое.
– Я тоже люблю повеселиться, особенно пожрать.
– О-па! Откуда текст? Можно взять на вооружение?
– Из тюрьмы. «Кресты».
– Ах, ну да. Вы же сидели за убийство Гапона. Уголовное дело.
– Будем считать, что уголовное. Не столь чистое, как у вас, «политических». Но мне кажется, что Вы пригласили меня не для изучения тюремного фольклора. Так что давайте в этом же непринуждённом тоне перейдём к основной части доклада.
– Понимаете, есть вопрос, который нас волнует… Тревожит.
– Давайте уточним. Волнует или тревожит?
– Тревожит.
– Это отрадно.
– Ну, бросьте!
– Бросаю.
– Мой учитель по психоанализу профессор Альфред Адлер…
– Позвольте уточнить. Вы у него учились или лечились?
– И то и другое.
– Н-да. Простите… Аф бэнэмунэс (на прямоту – идиш) А что, во всей большой России, среди всех рабочих, крестьянских, матросских и солдатских депутатов всех этих советов не могли найти никого кроме как вас, Иоффе, чтобы сорганизовать революцию?
