Мария I. Королева печали - Элисон Уэйр
Я униженно прошу Вас оставить это дело до Вашего возвращения. Так как в противном случае Вы на меня прогневаетесь, что будет для меня хуже смерти, ибо я, к своей величайшей печали, слишком часто чувствовала на себе Ваш гнев.
Филипп проигнорировал мольбы жены, и Мария, расстроенная и оскорбленная, решила посодействовать принятию предложения шведского принца. На дворе уже стоял май, и, хотя живот Марии по-прежнему оставался раздутым, у нее начались кровотечения, отчего сразу возник резонный вопрос: неужели это выкидыш? Врачи сказали «нет», хотя и не смогли объяснить, что конкретно произошло; как бы то ни было, ребенка не будет.
Марии пришлось собрать все запасы христианского смирения, чтобы справиться с горьким разочарованием, хотя это было сложно, безумно сложно. Она немедленно распорядилась убрать из своей опочивальни пустую колыбель, поскольку была не в силах ее видеть. Она непрерывно рыдала, понимая, что ей так и не суждено родить наследника. А значит, она навсегда потеряла Филиппа.
Несмотря на болезнь, кардинал Поул вызвался лично сообщить Филиппу печальное известие. Мария была искренне удивлена, получив от супруга нежное письмо с извинениями за то, что вопреки ожиданиям он не смог приехать навестить жену, и с выражением неподдельного восхищения ее храбростью. Свое письмо Филипп закончил словами: «Я попросил кардинала Поула утешить Вас в Вашем одиночестве». Выходит, супруг все-таки понимал, как ее печалит его отсутствие.
Однако все нежные слова Филиппа являлись слабым и явно недостаточным утешением. Мария переехала в Ричмонд в надежде, что смена обстановки пойдет ей на пользу, однако тут же погрузилась в депрессию, причем настолько жестокую, что оказалась не в состоянии выйти из комнаты или встать с постели. Марию мучили страшная слабость и при этом бессонница. На сей раз болезнь была серьезнее, нежели ее обычные недуги. По мнению королевских врачей, для женщины, потерявшей надежду родить ребенка, меланхолия – состояние вполне естественное, что едва ли могло успокоить Марию. Ушедшая в свое горе, она стала подозревать, что все вокруг ополчились на нее. Когда она наконец с большим трудом встала с постели, то, опасаясь покушения на свою жизнь, сразу потребовала железный нагрудник.
Теперь даже письма Филиппа не могли поднять ей настроения. Она жила с ощущением полного краха всей своей жизни. После ее смерти престол унаследует Елизавета, которая в глубине души как была, так и осталась еретичкой. Марию терзала мысль, что великое дело очищения страны от еретиков умрет вместе с ней. Вот если бы она могла передать престол Маргарет Леннокс или хотя бы Катерине Грей! Но Мария знала, что ни Совет, ни парламент этого не допустят, да и Филипп, естественно, тоже.
Она не могла пережить потери Кале. Хотя больше всего ее печалило отсутствие мужа. Как он мог оставаться так далеко от жены именно тогда, когда она отчаянно в нем нуждалась?! Она надеялась, что к этому времени Филипп уже вернется домой, однако он постоянно ссылался на то, что его задерживают государственные дела.
Я страстно желал приехать, ибо знаю, что, если бы я смог это сделать, мы оба были бы счастливы.
Эти нежные слова вселяли в сердце Марии надежду, что муж скоро вернется. Она распорядилась держать флот наготове, чтобы сопровождать корабль Филиппа во время перехода через Канал, и приготовить королю апартаменты на пути из Дувра в Лондон.
А затем Мария, к своему крайнему неудовольствию, узнала, что граф де Ферия навещает Елизавету, которая вернулась в Хатфилд. Интересно, какова его цель? И что они там обсуждают? Это тревожило Марию. Впрочем, скорее всего, граф выполнял поручение Филиппа уговорить Елизавету согласиться на предложение герцога Савойского. И хотя поездки в Хатфилд без дозволения королевы можно было расценить как неуважение к ней, Мария не рискнула пожаловаться мужу, чтобы не отталкивать его от себя.
Но сильнее всего Марию подкосило письмо от Филиппа, где тот предлагал взять с Елизаветы обязательство поддерживать католицизм после ее восшествия на престол. Неужели Филипп думает, что его жена умирает? Мария знала, что все это время он старался предугадать, как будут развиваться события в случае ее смерти, и старался заручиться поддержкой Елизаветы. Что было ужасно больно. Мария чувствовала себя лишней и сброшенной со счетов.
Объявить сестру наследницей престола было выше ее сил.
Глава 40
1558 год
В августе Мария, покинув Ричмонд, переехала в Уайтхолл. Вскоре после этого у нее началась перемежающаяся лихорадка, которую она приняла за инфлюэнцу, поскольку холодное, сырое лето способствовало продолжению эпидемии. Кроме того, она выделяла слишком много черной желчи и по-прежнему нащупывала твердый комок у себя в животе – тот самый комок, который приняла за ребенка. И что хуже всего, комок не уменьшался, а, наоборот, становился больше, но она была слишком напугана, чтобы посоветоваться с врачами: она боялась услышать их вердикт.
Она продолжала подписывать приказы на сожжения, которые по-прежнему имели место в Лондоне и других городах. Еретиков следовало уничтожать огнем и мечом, тем не менее ересь процветала.
К Марии пришел епископ Лондонский. Она не любила Эдмунда Боннера. При всей его искренности, в нем чувствовалась некая вульгарность. Впрочем, он проявлял изрядную ретивость в деле преследования и наказания еретиков: ту самую ретивость, за которую отступники прозвали его Кровавым Боннером.
Однако на сей раз он не выглядел слишком ретивым, а, напротив, казался испуганным.
– Ваше величество, должен вам доложить, что беспорядки во время казней усиливаются, что угрожает моей безопасности и безопасности светских чиновников. Прошу вас распорядиться, чтобы казни проводились ранним утром, пока народ еще не собрался.
– Нет, милорд епископ! Тогда казни эти не будут служить устрашением, – категорично заявила Мария, отправив епископа восвояси.
Она устало вернулась за письменный стол и, чувствуя легкую тошноту, посмотрела на обновленный список людей, сожженных на костре. По ее расчетам, за последние три года было сожжено почти триста человек. Ну почему протестанты так отчаянно цеплялись за свои ложные верования? По этой причине она потеряла бо́льшую часть своей популярности… как, впрочем, и Филиппа, поскольку у невежественных людей законы о ереси уже давно ассоциировались с испанцами. Невозможно было отрицать, что многие из тех, кто с энтузиазмом приветствовал
