Врата Рима. Гибель царей - Конн Иггульден
– Для Сервилии это было бы не впервые, – усмехнувшись, заметил Тубрук.
Брут медленно положил топор на бревно. Он внимательно посмотрел в лицо старому гладиатору, и тот замер, увидев гнев в глазах ученика.
– Никогда больше не говори так, – сказал молодой центурион.
Его голос был холоден, как порывы ветра, гудящего в ветвях у них над головами, и Тубрук снова оперся на топор, всматриваясь в пронзительные глаза.
– Ты много раз упоминал о ней в последние дни. Я не учил тебя так легко раскрываться перед людьми. И Рений не учил.
Рений в ответ негромко фыркнул и пнул ногой обломок ветви. Кучка нарубленных им дров была вдвое меньше, чем у товарищей, но стоила ему гораздо бо́льших трудов.
Брут покачал головой:
– Она моя мать, Тубрук!
Тот пожал плечами:
– Ты совсем не знаешь ее, парень. Я просто хочу, чтобы ты был осторожнее, пока не сойдешься с ней поближе.
– Я знаю ее достаточно хорошо, – возразил Брут, снова берясь за топор.
Почти час трое мужчин работали молча, рубили дрова и складывали их на небольшую тележку, стоявшую рядом.
Наконец, заметив, что Марк не собирается возобновлять разговор, Тубрук сумел подавить чувство раздражения.
– Ты придешь на легионный плац вместе с остальными? – спросил он, не глядя на Брута.
Старый гладиатор знал, что услышит в ответ, но тема была безопасная и удобная для продолжения беседы. Каждый год зимой римские юноши, которым исполнилось шестнадцать лет, приходили на Марсово поле, где выставлялись штандарты новых легионов. Не допускались только хромые и слепые. Восстановленный решением сената, Перворожденный должен был выставить своего орла рядом с другими.
– Да, – неохотно ответил Брут. Мрачное выражение постепенно сходило с его лица. – С рекрутами из других городов может набраться тысячи три. Некоторые из них вступят в Перворожденный. Боги знают, мне нужно побольше людей – и побыстрее. Казармы, купленные Крассом, почти пусты.
– Сколько ты уже набрал? – поинтересовался Тубрук.
– С теми семерыми, что пришли вчера, почти девяносто. Ты должен посмотреть на них. – Брут помолчал, вспоминая лица новобранцев. – Думаю, к нам присоединятся все, кто выжил в борьбе против Суллы. Кое-кто занялся ремеслом в городе, но они побросают инструменты и придут, едва услышав о воссоздании Перворожденного. Некоторые служат охранниками в домах и храмах и наверняка вступят в легион. Все помнят о Марии.
Он сделал паузу, потом твердо сказал:
– У моей матери есть телохранитель, служивший в Перворожденном помощником центуриона. Он спросил ее разрешения вступить в легион, и она согласилась отпустить его. Этот человек поможет Рению обучать рекрутов, которых мы наберем.
Тубрук повернулся к Рению.
– Ты идешь с ним? – спросил он.
Однорукий опустил топор.
– Как у дровосека, у меня никаких перспектив, приятель. Займусь своим делом.
Старый гладиатор кивнул:
– Только не покалечь кого-нибудь ненароком… Предстоит хорошенько потрудиться, чтобы заполучить новобранцев. Видят боги, Перворожденный – не тот легион, о котором они мечтают.
– У нас есть история, – возразил Брут. – Не всякий легион может этим похвастаться.
Тубрук пристально посмотрел ему в глаза:
– Некоторые считают, что история позорная… Нечего на меня таращиться, многие так говорят. Они станут клеймить вас как солдат, предавших Рим. Вам придется нелегко.
Он глянул на кучи дров и удовлетворенно кивнул:
– На сегодня достаточно. Остальное потом. В поместье нас ждут чаши с горячим вином.
– И еще одна чаша, – заметил Рений, мотнув головой в сторону юноши-раба, стоявшего сбоку от него. – Кажется, теперь у меня удар точнее, чем вначале, как думаешь, парень?
Раб быстро вытер нос рукой, оставив влажный след на щеке, и нервно кивнул.
Рений улыбнулся.
– Запомни, одной рукой с топором так ловко не управишься, как двумя. Возьми-ка тот кусок дерева и держи ровно, а я расколю.
Юноша подтащил обрубок дуба к ногам Рения и попятился в сторону.
– Нет. Держи его крепко. Обеими руками, с каждой стороны, – велел Рений строгим голосом.
Мгновение парнишка колебался, посматривая на остальных мужчин, но те молча и с интересом наблюдали за происходящим. Помощи ждать было неоткуда. Морщась, он обхватил ладонями бревно и постарался откинуть голову и корпус назад как можно дальше. Лицо его исказилось от страха.
Рений взялся за топор.
– Держи крепче, – предупредил он, занося секиру для удара.
Сверкнув лезвием, топор описал дугу и с треском расколол бревно надвое. Парень клацнул зубами от неожиданной боли и спрятал ладони под мышками.
Рений опустился на пенек возле парня, оставив топор на земле. Протянув руку, осторожно взял ладонь юноши и осмотрел ее. Щеки юноши порозовели от облегчения, а Рений, убедившись, что ран на ладонях нет, улыбнулся и весело взъерошил волосы на голове мальчишки.
– Не соскользнул, – пролепетал тот.
– Он и не мог соскользнуть, если ты о топоре, – улыбаясь, заметил Рений. – Ты вел себя храбро. Полагаю, это стоит чаши горячего вина.
При этих словах раб просиял, забыв об ушибленных ладонях.
Мужчины посмотрели друг другу в глаза, вспоминая о былом и радуясь за парня, с честью прошедшего испытание, потом взялись за тележку и начали спускаться с холма к поместью.
– К тому времени, когда вернется Юлий, Перворожденный должен стать самим собой, – сказал Брут у самых ворот поместья.
С крутого склона горы Юлий и Гадитик внимательно разглядывали сквозь листву кустарника крошечное судно, стоявшее на якоре далеко внизу, в тихой естественной гавани в центре острова. Они проголодались и страшно хотели пить, но мех с водой давно опустел, а римляне решили не возвращаться, пока не стемнеет.
Потребовалось гораздо больше времени, чем они ожидали, чтобы взобраться по склону почти к самой вершине. Всякий раз, когда казалось, что она уже близка, перед ними вырастал новый подъем, а рассвет заставил их прекратить восхождение и затаиться в кустарнике. Пока римляне не заметили корабль, Юлия неотступно преследовала мысль: а не солгал ли капитан пиратского судна, чтобы спасти свою шкуру? В течение всего долгого плавания к острову тот сидел за веслом, прикованный к скамье собственного корабля. Похоже было, что он спокоен и считает, что купил жизнь за сведения о зимней стоянке Цельса.
Куском древесного угля Юлий зарисовал на пергаменте все, что увидел в гавани, дабы по возвращении показать набросок товарищам.
Гадитик молча наблюдал за ним, и лицо его мрачнело.
– Это невозможно… Нет никаких шансов, – пробормотал центурион, еще раз посмотрев вниз сквозь кустарник.
Юлий перестал рисовать, поднялся на колени и тоже посмотрел на гавань. Доспехов они не
