Наоми Френкель - Дети
– Значит, вы были, дед...
– Этакой рыбой. «А фиш а-мешуга». Сумасшедшей рыбой.
– Именно.
– Так чего удивляться этой девочке? Все мои внуки моей крови и плоти, моего духа. Невестка моя была точно такой. Так получилось, что внуки немного унаследовали от их отца.
– Он был похож на Альфреда?
– Не совсем... Он был больше Леви. Да, Артур все же был Леви, несмотря на то, что обрел некоторые качества от матери. Но внуки – нет. Они сыны Леви, как я, Зерах. Мой буйный нрав перешел к ним. В общем, это не совсем в порядке. Что-то ненормальное было в моих желаниях, и это выявилось у моих внуков. Все годы! Но теперь поздно об этом думать. Я уезжаю, Зерах. Еще немного, и уходит мой поезд.
– Еще немного, и вы вернетесь, дед?
– Ах, Зерах, всю мою жизнь я кружил вместе с ветром. А куда он направляется, я никогда не спрашивал. Вернусь, ты говоришь, Зерах. Куда может вернуться такая сумасшедшая рыба, как я? Если моя маленькая Иоанна будет среди вас, тебе следует объяснить им там, что из-за меня она такая сумасшедшая рыбка. Всю вину следует возложить на меня. Вся вина на мне.
Дед с трудом поднимается, надевает шубу, движения его медлительны, лицо печально.
– А-а, почти забыл небольшую вещь. Сделай доброе дело: напомни Гейнцу – отвезти моего сына Альфреда к оптику. Если он не побеспокоится заказать ему новые очки, тот так и будет ходить без очков и тереть глаза.
– Я побеспокоюсь, дед, о новых очках.
– Как там у вас благословляют в дорогу, у Генисаретского моря? – дед, улыбаясь, протягивает руку.
– Шалом, дед.
– Шалом, Зерах!
Дед исчезает. Зерах оглядывает комнату и видит, что дед оставил на столе портсигар. Хватает его и бежит в переднюю. Между зонтиков и тростей не видно трости деда, покрытой черным лаком и с серебряной рукояткой.
* * *Агата встречает деда на вокзале. Сколько ее помнит дед, одежда на ней не изменилась. Черное пальто с серым заячьим воротником, черная шапка, украшенная букетом фиалок из бархата. Черные бархатные ленты привязывают шапку к ее круглому подбородку. Это согревает сердце деда, и он целует руку Агате, как приветствуют знатную даму. Кучер, держащий в руках вожжи, управляющие хромым конем Вотаном, деду не знаком. Раньше дед его не видел. Выпрямив спину, дед сидит в своей карете. Агата рядом. Хмурое лицо деда соответствует делу, ибо он желает проехать через городок на своей карете, напоминая жителям, кто он такой.
– Через рынок! – приказывает дед кучеру. – Едем через рынок!
Кучер не подчиняется. Агата тычет его в спину.
– Кто этот гой?
– Он не гой, уважаемый господин, его зовут Гузман.
– Говори тише, Агата.
– Нет в этом необходимости, уважаемый господин, он и так ничего не слышит, он абсолютно глухой.
– Ты наняла этого Гузмана вместо Руди?
– Он одолжен мной.
– Что значит, одолжен? У кого ты его одолжила?
– У барона, нашего соседа. Эта собачья морда, Руди, оставил меня, и некому заниматься на усадьбе животными, и невозможно найти человека, который бы этим занялся. Люди совсем спятили, и не хотят работать у евреев. Боятся, уважаемый господин таких, как эта собачья морда, Руди. Пошла я к нашему соседу, барону и сказала:
– Барон, сказала я ему, барон, если у вас осталась хоть капля христианской души, пожалуйста, помогите нам. Были у нас хорошие дни, я пекла вам баранки, готовила вам вкусные блюда, приносила вам из погреба бутылки превосходных вин, вы пили с моим господином стакан за стаканом за соседство и дружбу, не изменяй нам в плохие дни, помоги. И барон, уважаемый господин, помог, послал мне Гузмана.
Карета движется вдоль древней стены. Огромные плакаты с физиономией Гитлера покрывают ее. Стена кричит огромными буквами: Хайль! Карета проезжает между двумя серыми башнями, над которыми развеваются красные флаги со свастиками. Полотнища хлопают, словно возвещают о приезде деда рыцарям в стальных доспехах и с мечами, находящимся за толстыми стенами башен. Откуда-то доносится звучание труб и дробь барабанов.
– И так целый день, – роняет Агата, – трубят и стучат, и дергают нервы.
Батальон штурмовиков вернулся с маневров. Нацисты расселись вокруг старого колодца посреди рынка, под сенью трех оголенных от старости деревьев.
– Сегодня ветреный день, – говорит дед самому себе.
Взгляд его убегает к старому, полуразвалившемуся зданию муниципалитета. С двух сторон у входа стоят, как бы на страже, две скульптуры небесных ангелов, и в их руках вырезанные навечно на каменных листах принципы морали:
До самой могилы веру храни в груди,С Божьих путей никогда не сходи.
Каменные ангелы протягивают ладони к двум большим флагам, висящим на воротах по обе стороны двустишия. Гузман поворачивает голову к Агате, и кивает. Это означает, что он спрашивает, надо ли остановиться здесь. Агата отрицательно качает головой. Вотан ковыляет дальше. У входа в бакалейный магазин стоит его хозяин господин Пумпель с трубкой в зубах, и облик его говорит, как всегда: «Здесь филиал Создателя, и если я и не сотворил небо и землю, этот город, несомненно, создал я». В витрине, между клубками ниток, иголками и нижним бельем, большой портрет Адольфа Гитлера. Дед снимает шапку, приветствуя друга, господин Пумпель не отвечает. Внимательно и сердечно следит он за бойцами СА, расположившимся привалом на рынке. Агата снова ударяет кучера в спину и поднимают руку, что означает, гони скорее ковыляющего Вотана. Перед ними опускается шлагбаум. Приближается «Луизхен». Уже слышны пыхтение и постукивания. Дважды в день пересекает город «Зеленая Луизхен», так ласково называют жители города свой поезд из-за зеленого цвета и тяжких старческих его движений. Шлагбаум закрыт, с двух сторон от пути замерли в ожидании телеги и кареты. Рядом с каретой деда телега с решетками, за которыми тесниться скот, приготовленный на бойню, наполняющий воздух мычанием.
– Эта скотина, – сердится дед, – ревет, как скотина.
– Верно, – соглашается Агата.
Многие годы прерывает «Луизхен» своими свистками разговоры и размышления жителей городка. Сегодня свистки поезда смешиваются со звуками трубы на рынке. Труба возвещает людям СА об окончании привала.
– Еще немного, и будем на усадьбе, уважаемый господин, – Агата прикасается к руке деда.
Вечная лужа грязи и навоза во дворе усадьбы затянута льдом. Деревья покрыты снегом. Поломанная телега под одним из деревьев. Гора рухляди. Воздух пахнет влажным снегом. Малорослый, но широкий в тазу кучер Гузман подгоняет Вотана, голова которого опущена.
– Да, уважаемый господин, состарился он, мышцы ослабели. Больше ест, чем работает. Потому, кстати я продала гусей и свиней.
Клетки, в которых дед откармливал гусей, пусты. Ветер стучит в их поломанные дверцы.
– Уважаемый господин, нечего огорчаться из-за гусей и свиней. В конце концов, они всего лишь гуси и свиньи. Но всех кур и козу я оставила. Это хорошие животные. Кучер вместе с ковыляющим Вотаном исчез в конюшне. Коза горько блеет.
– Сейчас Гузман займется ею. Коза просто голодна.
– Я тоже, – говорит дед.
Снег осыпается ему на голову, и он поднимает голову к дереву. Ворон, качающийся на ветке, стряхнул снег на деда. Дед сжимается в своей шубе, опирается на трость внезапно поникшей спиной. Он пересекает двор, шаги его и трость стучат по снегу. Коза перестала блеять. Гузман занимается ею. Тишина в воздухе. Ворон издает хриплое карканье, ветер стучит по обломкам баков. Спина деда не разгибается по всему пути через двор.
Огонь клокочет в кухне Агаты. Горы кастрюль, ковшей, сковородок. Ароматный густой пар поднимается над плитой. Дед сбрасывает шубу, шапку, шарф, и торопится к плите. Поднимает крышки кастрюль одну за другой, вдыхая запахи.
– Ах! – наслаждается дед.
– Клецки с мясом, уважаемый господин, – палец Агаты переходит от кастрюли к кастрюле, объясняя: телячья грудинка, гуляш, уважаемый господин, кисло-сладкая красная капуста, куски свинины от последней нашей свиньи.
И когда дед почти охмелел от всех этих запахов, опускается на сиденье у стола, Агата продолжает свои объяснения:
– В холодильнике я приготовила вам свежий лимонный крем.
Но когда все это обилие подано деду, он вовсе не набрасывается на него, пробует от всего понемногу, облизывает губы после каждой вкуснятины и не заканчивает ни одного блюда. Так же и с вином, наливает в стакан, немного отпивает, покручивает в руке и только рассматривает. Снег покрывает двор, голодные воробьи толкутся снаружи, на подоконнике. Дед открывает окно, кладет ломоть, чтобы утолить их голод. Но лишь сильный ветер врывается в жаркую кухню Агаты. Воробьи разлетаются.
– Что вам пришло в голову, уважаемый господин, откармливать воробьев?
– Совсем забыл, Агата. Принес тебе небольшой скромный подарок.
Агата открывает маленькую кожаную коробочку, поданную ей дедом, и глаза ее расширяются от удивления. В коробочке золотая цепочка с золотым медальоном в виде сердечка, в середине которого красный камешек.
