Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин
Грек чувствовал, что рядом с ним находится какая-то тайна. Она в самом этом движении, и в ней мирородный ум и великие умопредставления. Но тайна ускользала от него, по крайней мере пока.
В городе меж тем озоровали. Слуга с испугом рассказал, что на посаде нашли двух убитых голландцев. Они загуляли в кабаке и припозднились. И вот какие-то холопы вместе с безродным Ванькой-душегубом убили голландцев, вместо того чтобы просто ограбить.
Грек поблагодарил слугу, но всё равно не оставил привычки ходить по ночам, потому что ночью время измеряется иначе – по звёздам. А русские звёзды отличались от греческих и были им недостаточно изучены.
Однажды он брёл по пустой дороге, мимо изб. У Чарторыя из кустов к нему вышли трое, и грек спросил главного, знает ли он предел своего времени. Разбойник удивился, потому что человек перед ним не плакал и не просил пощады, а задавал непонятные вопросы. Он не сумел ответить, и тогда грек махнул посохом справа налево, отчего время потекло медленно.
После этого Христофор поинтересовался, каково имя разбойника. Тот удивился: зачем оно монаху?
Грек ответил: «Для молитв», но, уже угадав сам, пробил посохом его горло. Луна точно так же, как в случае с волками, светила ему в спину. Путник даже посочувствовал русским, что надеялись на лёгкую добычу. Потом он встал над телами и закончил молитву: «…раба Божьего Иоанна и двух, имена которых ведаешь Сам».
В нём не было сожалений: время этих людей закончилось, а он был лишь слугой, что убрал миски со стола. Он догадывался теперь, как плыть в этом растворе бытия в ту или другую сторону. Не беда, что река всё равно была сильнее и несла его только в одну сторону. Разгадка была близко, как и угрюмая тёмная московитская зима.
Осенью он поехал с патриархом в дальний край. На месте старого села московиты основали монастырь. Он стоял на насыпанном холме, который нарекли горой Сион. Рядом были Ермон и Фавор, меж ними тёк Кедронский поток, превращающийся в Иордан.
Они сидели с патриархом на поляне, что теперь называлась Гефсиманским садом. Сад был пуст, гол и напоминал ледяной ад.
Патриарх сидел на свежем пне, а напротив, на таком же обрубке, – грек, именем Христофор.
– Мне нужно время, время! – тревожился патриарх. – Мне нужен порядок, а для него – время. Богослужебные книги уже исправляются, но люди волнуются. Волнения лечит только время. Мной недовольны, они говорят, что Иерусалим один-единственный – там, на юге. А Небесный Иерусалим возникнет только в конце времён. Но я не повторяю того Города, что где-то далеко, в Палестине, я создаю икону, которая даёт русским надежду на спасение. Константин строил храм, а про него говорили, что он строит Новый Иерусалим. Одна икона бывает четыре вершка на шесть, а моя измеряется не вершками, а шагами. Так и здесь будет Святая земля: два часа ходьбы в одну сторону и час – в другую. Я уже послал людей на юг, что измерят храм верёвками с узелками и принесут нам его числовую суть. Тут я поставлю магнит, что притянет сходящий с небес горный Иерусалим. Но мне нужно время.
– Я близок к разгадке, – сказал грек. – Всё можно замедлить. Действия будут быстры, а время – медленным. Иерусалим – это не место, а ожидание приобретения. Но мне нужно предупредить тебя, что люди никогда не движутся с одной скоростью: замедлишь одних, и тогда другие налетят на остановившихся, и начнётся Смута.
Патриарх только махнул рукой. От этого движения со стены монастыря взлетела стая ворон и, загалдев, закрыла небо чёрным одеялом, так что люди перестали видеть друг друга.
Минул месяц, и пришлось вновь носить три шубы. За этот год грек выяснил, что русские часы одинаковы лишь в марте и сентябре, а зимой ночной час длиннее летнего вдвое. Летом всё наоборот, поэтому Христофор велел делать на циферблатах солнечных часов семнадцать делений, а не двенадцать.
Он давно приучился спать дважды в день: после ужина и после обеда, потому что русские так распознают своих. Когда из Польши пришёл Самозванец, то быстро обнаружилось, что он не умеет спать днём. Тогда Самозванца засунули в одну из тех пушек, которыми ведал толстый боярин, и выстрелили им обратно.
Весной патриарх сказал ему, что царь хочет переменить обряд шествия. Грек сразу сообразил, что речь идёт о хождении к храму с вербами.
Когда снег начал таять, он вновь обнаружил себя на Соборной площади, но там уже никого не было.
Грек вышел из Кремля и увидел ослятю, украшенного ковром, у пёстрого и многокупольного храма.
Шествие поменяло своё направление: теперь Кремль стал Городом, и туда въезжал Спаситель на осле, притворившемся лошадью. Всё стало иначе: в соборе пели, царь и патриарх вышли оттуда и двинулись к воротам Кремля. Спаситель двигался в город, как полторы тысячи лет назад, возвращая время прошлого.
Пели отроки, дудели дудки, гулко ухнул на башне колокол, а когда процессия вошла в Город, то зазвонили все колокола. Колокольный звон был такой густой, что птицы вязли в нём, как в киселе.
До старой истории, в конце которой смерть и воскресение, было рукой подать, получилось, что она не в прошлом, а происходит сейчас. И в этот момент грек понял, что нужно делать. Перед ним крутится Божественный винт, и вопрос был в том, как его крутить вернее – посолонь или наоборот. Этот винт был подобен регулировочному винту в бездушных английских часах на башне, только в тысячи раз сильнее.
Он вошёл в покои патриарха и поклонился.
– У вас много часов, – сказал грек прерывисто, как добежавший гонец. – Просто вы их не видите.
Патриарх молчал.
– Вы не видите их, – уже медленнее повторил грек, – но пользуетесь ими. Вы ходите вокруг церквей по часовой стрелке и против неё.
Грек читал старые книги и напомнил Патриарху, что двести лет назад московский митрополит уже повёл крестный ход противосолонь и это не понравилось русскому царю. Царь тогда хотел, чтобы люди шли по часовой стрелке, по солнцу. «По солнцу» звучало лучше, но один игумен отвечал, что противосолонь ходят греки на Афоне. А греческая земля ближе к Иерусалиму, чем русская. Царю это опять не понравилось, но священники бормотали своё, и их слова сплетались в мутное серое облако, которое накрывало другую сторону, как огромная вязкая перина. Царь остался в меньшинстве, но за ним была сила меча, которую он не
