Джонатан Гримвуд - Последний пир
— Прости, — извиняется Шарлот, когда мы возвращаемся в наши смежные комнаты. Одна — спальня Шарлота, а вторая — его же гардеробная, которую освободили по случаю моего приезда. Теперь в ней стоит огромная кровать, тумба с тазом для умывания и большое напольное зеркало.
— За что?
— Сам знаешь. За моих родных.
— Сестры всегда приседают перед тобой в реверансе?
Шарлот всерьез задумывается над моим вопросом, словно бы никогда его себе не задавал — вполне допускаю, что так и есть.
— Во время первой встречи с отцом я кланяюсь ему, а маме еще и целую руку. Сестрам я тоже кланяюсь, но только после их реверанса. Ничего, завтра будет лучше, вот увидишь. Завтра нас оставят в покое. Первый день всегда такой.
Я покидаю Шарлота — пусть грустит в одиночестве, — и долго смотрю во двор, любуясь бронзовой богиней. Ее стрела направлена прямо на мое окно. Я улыбаюсь. Впереди еще целых два месяца, и за это время я непременно успею поднять настроение Шарлоту.
Утром мы встаем ни свет ни заря, быстро умываемся ледяной водой и одеваемся. Шарлот хочет мне что-то показать.
— Вон она, — говорит он, когда мы подходим к неровному берегу озера рядом с замком.
В камышовых зарослях привязана к столбу небольшая лодка с деревянной сошкой на носу. Шарлот эффектно вытягивает из кармана ключ и подводит меня к невысокой хижине, которую сразу и не заметишь: она покрыта торфом. Внутри царит кромешный мрак, покуда Шарлот не находит задвижку, и верхняя часть стены, выходящей на озеро, с грохотом падает на улицу.
— Это для света, — поясняет он, — потом обратно поставим.
Старый стул, кувшин, сколотые кубки, копье для охоты на кабана и охотничий кинжал, использованные пороховницы, грязная охотничья куртка на крючке…
— Глянь-ка!
Шарлот указывает на длинную, темную и немного заржавленную трубу, припертую к стене. Это, несомненно, ружейный ствол — невероятно длинный, с железными проушинами по бокам, с помощью которых он крепится на деревянную сошку.
Мой друг широко улыбается.
— Погоди, ты ее еще не слышал! Всех соседей перебудим!
Передо мной стоит совсем другой Шарлот, нежели тот, что хмуро пережевывал пищу за вчерашним столом.
Лодка очень мала; мы вытаскиваем ее на середину камышовых зарослей и кое-как залезаем внутрь.
— Теперь надо ждать.
Камыши не только служат нам укрытием, но и не дают лодке свободно плыть. Ветер приносит запах далекого болота. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы развеять последние клочки тумана, за которыми скрывались поросшие елью склоны холмов. Шарлот первым замечает нашу добычу, ведь он знает, что искать. В небе появляется аккуратный клин черных точек.
— А вот и птички!
Он с силой дует на свитый, уже тлеющий фитиль, и его кончик разгорается.
— Ты у нас изучаешь артиллерию, — говорит Шарлот, — вот ты и стреляй.
Ближе к озеру гуси начинают снижаться, но и на этой высоте их никакое оружие не достанет — даже с таким длинным стволом. Я вопросительно смотрю на Шарлота, и он показывает мне на горизонт: оттуда в нашу сторону двигаются новые клинья.
— Откуда они летят?
— С другого озера, наверное. Какая разница? Главное, они здесь.
Час спустя я наконец решаюсь на выстрел. От нашего фитиля осталось всего ничего, и по вздохам и ер занью Шарлота я догадываюсь, что он начал терять терпение.
Я пропустил несколько хороших моментов: мне казалось, что птицы еще слишком высоко и рисковать не стоит. Лишь когда дюжина гусей садится на озеро и, испугавшись нашей лодки, пытается взлететь снова, я произвожу единственный верный выстрел.
Взрыв получается мощный: я даже успеваю испугаться, что ружье соскочит с сошки и потопит нашу лодку. Лодка врезается в берег, а Шарлот — в меня. Он хохочет.
— Сколько же пороха ты туда засыпал?
— Сколько влезло. Этому ружью лет сто! — говорит он. — В следующий раз попробуй насыпать меньше.
Шарлот хватает меня за плечи, встряхивает и обнимает.
— Молодец! А теперь поплыли собирать добычу.
На поверхности воды плавает около дюжины гусей, убитых и раненых — последние еще бьют крыльями. Мертвых мы легко подбираем, живым скручиваем шеи и бросаем их на груду мертвых. Затем плывем обратно к хижине, снимаем с рогатины ружье, поднимаем откинутую стенку и с трудом возвращаемся в замок — каждый тащит на плечах полдюжины гусей.
Встречать нас выходит сам герцог.
— Достойная добыча, — с улыбкой говорит он.
Шарлот краснеет от удовольствия и остаток дня пребывает в чудесном расположении духа.
Итак, жизнь налаживается. Мы стреляем гусей на озере и голубей в лесу. Мы ловим гольца в озере и жарим его на костре с маслом и любыми дикими травами, которые мне удается найти. Эти два месяца мы неразлучны. Стремления Шарлота просты и понятны. Он хочет в будущем стать хорошим герцогом, хочет, чтобы отец его любил. Надеется найти верную жену, которая будет ему не только женой, но и подругой. Словом, он мечтает о простой и приятной жизни.
Мы купаемся голыми в мельничной запруде, а однажды на спор переплываем озеро: сперва, тяжело отдуваясь, добираемся до дальнего берега, а затем из последних сил плывем обратно, потому что отступаться уже поздно. Мы боремся на импровизированной арене — лесной поляне — и рассказываем друг другу о своих мечтах, лазаем по деревьям, спорим, кто выше помочится и кто дальше выстрелит. Марго, которую мне по-прежнему велено называть Маргаритой, подчеркнуто вежлива с младшим братом, — так и подобает общаться с будущим герцогом. Однако в ее глазах тлеет безмолвное презрение. Она уже взрослая и на нас смотрит как на детей.
Мы не просто дети, мы — шумные, всюду сующие свой нос, несносные хулиганы, которым лишь бы шутить, смеяться и строить козни. Однажды я подслушиваю их разговор с Виржини: та боится, что я плохо влияю на брата. Шарлот убежден, она нарочно сказала это так громко, чтобы я услышал. Виржини вообще меня не замечает. Меня как будто нет в замке де Со. Когда мы случайно встречаемся на террасах, где гуляем перед ужином, она вежливо кивает брату, а на меня и не смотрит. Одна лишь Элиза хочет со мной дружить. При каждой встрече она делает неуклюжий реверанс и принимается хихикать.
— Не обращай на них внимания, — говорит Шарлот со смирением в голосе: он привык, что численное превосходство всегда на стороне сестер. Его мать мы почти не видим, зато отец, похоже, одобряет нашу дружбу. — Он может себе это позволить, — замечает Шарлот. — Он ведь де Со: если он захочет тебя полюбить, никто ему не помешает. Вот матушка не так уверена в пользе нашей дружбы…
— Марго?..
Шарлот вздыхает.
— Марго слишком задается. Она хочет выйти замуж за принца, жить в Версале, днями напролет играть в карты и слушать клавесин. Она считает, что я должен привозить мальчиков старше, знатней.
— И богаче…
— Ты дворянин, это главное.
Он, Шарлот, маркиз де Со и будущий герцог, может позволить себе такие речи.
Завтра должна состояться грандиозная охота, которую устраивает его отец в честь нашего отъезда. На границе лесов завелся волк, который крадет ягнят с пастбищ, и завтра нам предстоит поймать зверя. Спать сегодня ляжем пораньше, чтобы встать с первыми лучами солнца.
Меня будит стук в дверь. Шарлот уже оделся: на нем простые клетчатые штаны и кожаная охотничья куртка, на бедре кинжал, а в руке — длинное ружье. Он терпеливо ждет, пока я умоюсь в тазу, скину ночную сорочку и переоденусь в его старую одежду, из которой он вырос в прошлом году (если не в позапрошлом). Первая неожиданная весть: Элизе разрешили ехать с нами на охоту, при условии, что ее будет сопровождать одна из сестер. Поскольку Марго наотрез отказывается, эта обязанность ложится на Виржини. Когда мы впопыхах сбегаем вниз, она встречает нас хмурым взглядом.
— Опаздываете.
— И тебе доброе утро, дорогая сестра!
Она краснеет, раздраженно приседает в реверансе и отворачивается. Я широко улыбаюсь Элизе, та улыбается в ответ и встает рядом с Шарлотом.
— Ты будешь защищать меня от волков? — вопрошает она.
— Я должен помогать папе. Жан-Мари будет защищать вас обеих, с ним вам ничто не грозит.
Виржини так чернеет лицом при этих словах, что я уже хочу предложить Шарлоту поменяться местами, однако он закидывает на плечо мушкет, щелчком пальцев подзывает собаку — на каникулах та, по всей видимости, принадлежит ему — и убегает вслед за остальными охотниками, оставив нас на краю лужайки.
— Я возвращаюсь домой, — заявляет Виржини.
— Нет! — хнычет Элиза. — Мама велела тебе за мной присматривать!
— За тобой присмотрит господин д’Ому.
— Так нельзя, — громко возмущается Элиза. — Я уже не ребенок!
Ей одиннадцать, она как раз ребенок, и личико у нее до того по-детски упрямое, что я отворачиваюсь, пряча улыбку.
