Джонатан Гримвуд - Последний пир
Через несколько минут все уже кончено.
Шарлот встает посреди комнаты, нетронутый, без ссадин и шишек. Рядом встает Жером — у него опухла губа, а глаза горят свирепым огнем, руки стиснуты в огромные кулаки. Он похож на ломовую лошадь. Я тоже встаю рядом — отнюдь не свирепый и изрядно побитый, зато крепко держусь на ногах и готов ко всему. Остальные сгруживаются за нашими спинами и ждут, что будет дальше.
Вперед выходит мальчик с длинными кудрями до плеч.
— Ты, — говорит он Шарлоту. — Как тебя зовут?
— Де Со. А это де Коссар и д’Ому…
Мальчик хмурится, пытаясь запомнить наши лица и имена.
— А это «Ришелье», — говорит он, имея в виду братство, к которому мы приписаны. — Мы побеждаем. Всегда. Подведете нас — и мы вернемся.
— А мы будем готовы, — грозно произносит Жером.
— Мы не подведем братство, — заверяет Шарлот длиннокудрого мальчика.
Он решает, что Шарлот говорит от имени всех нас, — и это его устраивает, поскольку он сам поступает так же. Старшие молча выходят из нашей спальни, и мы слышим на лестнице их шаги. Здравый смысл подсказывает нам не терять бдительности: вдруг это хитрость, и сейчас они вернутся, чтобы закончить начатое. Впрочем, нет, сражению конец. Наутро никому из учителей нет дела до наших распухших губ и подбитых глаз, но однажды в конце коридора я замечаю полковника: он улыбается.
В этой школе уроки ведут разные учителя. Почти все они военные, очень строгие, однако от нас им нужна лишь прилежная учеба. Я беру пример с Шарлота и читаю книги, которые мне еще не по возрасту, а к урокам готовлю только то, что могут спросить. Оценки у меня хорошие. В седле я держусь из рук вон плохо, как и Эмиль, но день ото дня все лучше. Мне нравится биться на мечах: слушать лязг стали и крики, а после занятий — умываться, болтать и чувствовать праздное бессилие. Спуску нам не дают. Ни в чем.
Рождество я встречаю с Эмилем и его семьей. Тихая неделя полна расспросов об академии и новых друзьях. Мадам Дюра остается довольна нашими ответами и приятно удивлена тем, как беспечно Эмиль болтает о маркизе де Со, виконте де Коссаре и прочей знати — словно они его лучшие друзья. Иногда я чувствую на себе его тревожный взгляд. Он словно опасается, как бы я не встрял и не сказал, что на самом деле они мои друзья. К концу недели Эмиль становится уверенней: в конце концов, почему он не может дружить с дворянами? Мы везде ходим вместе, и хотя Шарлот иногда поглядывает на Эмиля с любопытством, точно на интересную особь… Что ж, он часто смотрит так на людей, иногда и на меня. Я философ навозной кучи, без дома и родителей, притом вполне доволен своим положением (как он считает).
Шарлот, разумеется, живет в огромном замке. Его семье принадлежит несколько таких замков. Его мать красива, отец храбр, семья немыслимо богата. Будь он менее знатен, его праздное хвастовство покоробило бы любого. Но Шарлоту все к лицу. Он с достоинством принимает наше поклонение и взамен небрежно нас защищает. Если младших из «Ришелье» начинают донимать старшеклассники, Шарлот вступается. Со всеми он ведет себя как с ровней, даже с учителями. Лишь в третьем семестре я наконец замечаю, что слуг Шарлот практически не видит, не обращает на них никакого внимания. Еще один семестр уходит на то, чтобы заметить то же самое в остальных. Сквозь слуг научился смотреть даже Эмиль. Как-то раз я заговариваю с рыженькой прачкой — та от неожиданности и ужаса заливается краской и убегает. Она совсем юная, моя ровесница, не старше. В следующий раз, завидев меня издалека, она разворачивается на полушаге и скрывается из виду.
Тут же меня окликают Шарлот и Жером.
— Нельзя дружить с холуями, — распекает меня Шарлот.
— А ты думаешь, он дружить с ней собрался? — дразнится Жером.
Я краснею.
— Она тоже человек!
Шарлот закатывает глаза. Жером ухмыляется. В следующий раз, встретив прачку, они оба ведут себя подчеркнуто любезно, и она убегает в слезах.
— Ей только философов подавай, — решает Жером.
На этом все и заканчивается. Она больше ко мне не подходит.
На следующее лето Эмиль уезжает к своей тетке, а я остаюсь в школе, радуясь, что могу наконец отдохнуть от его семьи и побыть один. Я сам готовлю себе еду, и повара сначала надо мной посмеиваются — пока до них не доходит, что я свое дело знаю. В перерывах, чтобы порадовать полковника, я составляю порошки, которые горят, дымятся и взрываются. Однажды, набив бумажную трубку тремя видами пороха, я случайно поджигаю ее раньше времени и едва не остаюсь без пальцев. Моя следующая трубка снабжена картонными перегородками и несколькими фитилями, соединенными друг с другом.
Однажды на мои труды приходит посмотреть полковник.
— Добавь цвета, — говорит он.
К чему? К вспышке, дыму или взрыву? Знать бы… В итоге я добавляю цвета ко всему, и у меня получается нечто вроде фейерверка: трубка вспыхивает красным, дымит ярко-розовым, а затем мощно взрывается алым. К возвращению Шарлота, Жерома и Эмиля я создаю трубки, которые дымят и взрываются красными, зелеными и синими цветами. Полковник убежден, что меня ждет блестящее будущее в артиллерийском полку.
— Показуха, — заявляет Шарлот.
Жером заливисто хохочет.
— Не слушай его! — После каникул нормандский акцент у него стал еще сильней. — На самом деле он завидует!
— Да мне просто скучно было, — говорю я. Надеюсь, сойдет за оправдание — ничего лучше придумать не удалось.
— Следующим летом поедешь ко мне в гости, — беспечно роняет Шарлот. — Будешь развлекать моих сестриц.
Проходит еще год, наступает лето. Шарлот то ли забыл о своем приглашении, то ли просто пошутил надо мной. Каникулы он проводит в замке Жерома. Я провожу их в школе. Все остальные разъехались, и рыжая прачка больше не бегает от меня, даже позволяет мне запустить руку под юбки. На пальцах остается ее острый и крепкий вкус. Рокфор по сравнению с молодым бри Жанны-Мари. Оба вкуса вместе с датами я записываю в блокнот и решаю в следующий раз попробовать белокурую девушку — может, у нее тоже будет особенный вкус. В конце лета прачка исчезает, и я случайно узнаю, что она вышла замуж. К тому времени ученики уже возвращаются в академию: все они говорят только о жестокосердых красавицах, без которых не мыслят своей жизни. Шарлот — исключение. Он по-прежнему сидит, праздно раскинувшись на ветхом стуле, и ничего не рассказывает. Только об охотах и торжественных приемах, описания которых можно найти в любом романе.
Его дружба с Жеромом утратила былую непринужденность. Шарлот поглядывает на приятеля с некоторой опаской. Наш нормандский медведь выглядит теперь очень грозно: он возмужал, плечи стали шире, живот втянулся. Он весел, опасен и слегка отстранен, словно не имеет отношения к происходящему. Горничные на него заглядываются и прячут глаза, если он случайно обращает на них внимание. Некоторые мальчики тоже. По сравнению с праздным солнцем Шарлота он — черная тень. В первый же учебный день мы заводим беседу о планах на будущее. Шарлот выдает остроумную тираду о растлении молоденьких горничных и охоте на кабанов, и Жером тут же набрасывается на него с критикой:
— И это все?! О такой жизни ты мечтаешь?
Я восхищен, что Шарлоту хватает честности это признать, но Жером презрительно отворачивается. Остальные беспокойно ерзают на стульях.
— А ты бы чего хотел? — спрашиваю я Жерома.
— Чего хочет любой мужчина? Оставить свой след. Мне надо было родиться во времена моего дедушки. Тогда мужчина мог добиться истинного величия.
— Наш век гораздо лучше. У нас есть наука. Есть мыслители и ученые. Предрассудки и суеверия отмирают. Мы строим хорошие дороги, новые каналы…
— Для чего? Для перевозки яблок в те края, где и так есть яблоки? А суеверия не умрут никогда. Они у черни в крови.
Эмиль краснеет и отворачивается. Интересно, сколько поколений отделяет его от черни — три? Дедушка — религиозный отступник — был чернью? Неизвестно. Зато про себя я все знаю. Я дворянин во втором поколении. Жером счел бы мою мать простолюдинкой. А если бы ее пощадил, то уж деда отнес бы к черни без малейших сомнений. Одна из повешенных герцогом Орлеанским преступниц была двоюродной сестрой моей матери.
Меня спасает только то, что отец был дворянином в исконном смысле этого слова, ибо он был потомком рыцарей. По меньшей мере половина нашего класса — это знать, заслужившая дворянский чин гражданской службой.
Жером перечисляет то, что необходимо Франции: сильный король, как наш Людовик Возлюбленный (ему сейчас двадцать, он уже устал от безобразной полячки, на которой его женили, и начал делить ложе с добрыми француженками). Сильный король, сильная казна, сильная армия. Франция — почти наверняка самое могущественное государство в Европе.
— Так и есть, — мягко соглашается Шарлот.
