Владимир Микушевич - Воскресение в Третьем Риме
В театре «Реторта», как теперь водится, не было занавеса. Декораций тоже не было. На сцене стоял просто дощатый стол и три почему-то венских стула. Главное действующее лицо сидело за столом в кожане, подчеркнуто напоминающем черный кожан Ярлова. Черная бородка клинышком и пенсне позволяли или даже заставляли узнать главное действующее лицо спектакля. Конечно, это был легендарный революционный вождь, большевистский идеолог Михаил Львович Верин. Его настоящая фамилия была Варлих, и он таким образом как бы просто перевел ее на русский язык. Брат Михаила Гавриил перевел свою фамилию несколько иначе, назвавшись Правдин. В первые месяцы после октябрьского переворота эти братья фигурировали в карикатурах как сиамские близнецы, именовавшиеся «Братья Верин-Правдин», но газеты, где появлялись подобные карикатуры, были скоро закрыты большевистской цензурой. Ирония заключалась в том, что Гавриил Правдин отнюдь не был коммунистом, хотя и пришел к религиозной философии через марксизм, подобно многим своим интеллигентным современникам. В целом ряде трудов Гавриил Правдин исследовал проблематику православия, но говорили, что он так и не был крещен. Главный труд Гавриила Правдина назывался «Диалектика Ветхого и Нового Завета» (в двух томах). В монументальном исследовании Гавриил Правдин доказывал, что диалектика основывается не столько на эллинской традиции, сколько на ветхозаветном откровении и находил интенсивнейшее влияние Талмуда не только у Спинозы, но и у Гегеля. Гавриил Правдин полагал, что в марксизме талмудическая линия окончательно берет верх, что и побуждает интеллигентных марксистов возвращаться к религиозной традиции, но истинной диалектикой, согласно Гавриилу Правдину, оставалась каббала, которой он и уделял пристальнейшее внимание, обнаруживая ее следы не только у Джордано Бруно и Якова Бёме, но и у самого Гегеля, что приводило в особую ярость Михаила Верина, выпустившего в свет не менее монументальный труд «Диалектика классовой борьбы». К тому же манера писать у обоих братьев была сходная, если не одинаковая: стиль, напоминающий то Герцена, то Писарева, исступленная аналитическая трезвость, избегающая афоризмов и четких формулировок, чтобы противнику не за что было уцепиться, пафос непререкаемости, маскирующейся скепсисом. Неудивительно, что Михаил Верин видел в Гаврииле Правдине метафизическую пародию на свою бескомпромиссную революционность и выдворил его из России вместе с другими религиозными философами. Списки лиц, подлежащих выдворению, составлялись Михаилом Вериным, вероятно, за тем столом, где он сидел теперь в театре «Реторта». Перед этим столом и предстал – тогда или теперь? – Платон Демьянович Чудотворцев.
Хотите – верьте, хотите – нет, у меня определенно появилось ощущение, что к столу Михаила Верина подошел сам Чудотворцев своими шаркающими и в то же время широкими шагами. Конечно, он был гораздо моложе того Платона Демьяновича, которого знал я, но это был он, вне сомнения, слегка сутулящийся оттого, что слишком высок ростом с редкими светлыми волосами, которые никогда не поседеют, как бы седые заранее, с глазами водянисто голубыми, в которых вспыхивают колючие иголочки или шпилечки, то ледяные, то обжигающие, и вечная ироническая полуулыбка никогда не смеющегося скептика, он же фанатик в своем роде.
Между Михаилом Вериным и Платоном Демьяновичем Чудотворцевым произошел разговор, образующий пьесу в театре «Реторта». Полагаю, что в основе пьесы лежат подлинные протоколы этого разговора-допроса, наверняка сохранившиеся и доступные Ярлову. Я не умею стенографировать, но на память пока не жалуюсь. Передаю фрагменты этого разговора, как они мне запомнились.
В е р и н (показывая на стул). Садитесь, Платон Демьянович.
Ч у д о т в о р ц е в. Благодарю.
В е р и н. Извините. (На некоторое время он углубляется в изучение бумаг, лежащих перед ним, пока Чудотворцев не прерывает молчание.)
Ч у д о т в о р ц е в. Могу я узнать, чему обязан?
В е р и н. Дело в том, что нам с вами пора объясниться.
Ч у д о т в о р ц е в. И для этого меня доставляют к вам ночью под конвоем?
В е р и н. Ну, какой там конвой… Просто охрана, которой вы, несомненно, заслуживаете. Вы же в некотором роде культурная ценность.
Ч у д о т в о р ц е в. Весьма польщен. Значит, «не арестантский, а почетный держали караул при ней».
В е р и н. Извините, это из кого? (Надо сказать, что Михаил Верин, любивший щегольнуть философской эрудицией, иногда проявлял озадачивающую неосведомленность, когда речь заходила о поэзии, особенно о русской.)
Ч у д о т в о р ц е в. Из Тютчева, Михаил Львович, из Тютчева.
В е р и н. А из какого стихотворения, можно узнать?
Ч у д о т в о р ц е в.
Веленью высшему покорны,У мысли стоя на часах,Не очень были мы задорны,Хотя и с штуцером в руках.Мы им владели неохотно,Грозили редко и скорейНе арестантский, а почетныйДержали караул при ней.
В е р и н. Что это значит: у мысли стоя на часах?
Ч у д о т в о р ц е в. Видите ли, стихотворение связано со службой Тютчева в Главном управлении по делам печати, иными словами, в цензурном комитете.
В е р и н. Хотел бы я обладать вашей памятью. При моей нынешней службе это было бы кстати.
Ч у д о т в о р ц е в. А может быть, и лучше, что при вашей нынешней службе память вам иногда изменяет? Не перст ли это Божий?
В е р и н. Вполне возможно. Особенно если считать, что перст Божий замешан в контрреволюции.
Ч у д о т в о р ц е в. По этому поводу вы меня и вызвали?
В е р и н. В общем, да.
Ч у д о т в о р ц е в. Значит, в моем случае Тютчева надо перефразировать, и за мной пришел караул именно арестантский.
В е р и н. Не будем опережать события, Платон Демьянович. Но не скрою: цитируя стихотворение о цензуре, вы попали в точку.
Ч у д о т в о р ц е в. Чем же я погрешил против цензуры, Михаил Львович?
В е р и н. В грехах вы будете каяться на исповеди, что вы и делаете более чем регулярно, насколько нам известно. Ваши связи с тихоновцами – особый вопрос. Его мы касаться пока не будем. Но должен сказать, что вы действительно научились чрезвычайно ловко обходить цензурные запреты.
Ч у д о т в о р ц е в. А не есть ли это лояльность по отношению к новой власти?
В е р и н. Диктатура пролетариата не нуждается в лояльности. Да такая лояльность в принципе невозможна, ибо пролетарская диктатура есть отрицание старой, буржуазной законности. Пролетарская диктатура требует сознательной приверженности, а не предательской лояльности. Сами посудите: какой приверженности можем ждать мы от господина профессора по фамилии Чудотворцев?
Чудотворце в. Я бы сформулировал ваш вопрос несколько иначе: стоит ли отказываться от Чудотворцева, когда можно его использовать?
В е р и н. Ничего не скажешь: вы научились подлаживаться под коммунистическую фразеологию или, вернее, под газетные штампы. Но прошу вас принять к сведению: идеология и фразеология не одно и то же, и штампами вы от нас не отделаетесь.
Ч у д о т в о р ц е в. Но разве я не сотрудничаю с вами, с вашими учебными заведениями, с вашими издательствами?
В е р и н. Повторяю, с нами нельзя сотрудничать, к нам нужно принадлежать, слиться с пролетарскими массами, на что вы явно не способны.
Ч у д о т в о р ц е в. Вы решительно отказываете мне в такой способности?
В е р и н. Поверьте мне, я слишком ценю вас для того, чтобы думать, будто вы на это способны. Сами подумайте, кому нужен Чудотворцев, слившийся с массами? Кому нужен такой Чудотворцев?
Ч у д о т в о р ц е в. Кто знает, может быть, кому-нибудь и нужен. Иногда я позволяю себе думать, что нужен вам.
В е р и н. Действительно, я и раньше ценил возможность поговорить с вами откровенно. Правда, мы слишком редко находили время друг для друга.
Ч у д о т в о р ц е в. С Гавриилом Львовичем я общался чаще.
В е р и н. Надо прямо признать: буржуазный философ Гавриил Правдин обязан своей карьерой вашему влиянию. Не уверен только, может ли это являться для вас предметом гордости.
Ч у д о т в о р ц е в. Я прочитал «Диалектику Ветхого и Нового Завета» с не меньшим интересом, чем вашу «Диалектику классовой борьбы».
В е р и н. Комплимент сомнительный… Но для меня новость, что вы читаете труды по марксистской философии. Трудно вообразить вас, читающего «Диалектику природы».
Ч у д о т в о р ц е в. И воображать нечего. Вот я перед вами, а я всю жизнь работаю над одной темой: диалектика бытия. Неужели вы думаете, что я не изучаю литературу, относящуюся к этому вопросу?
В е р и н. Ваша диалектика пахнет метафизикой. А впрочем, я не сомневаюсь, что из вас может выработаться марксистский начетчик. Но их у нас и без вас хватает. Если хотите, я пригласил вас, чтобы уберечь от этой участи.
Ч у д о т в о р ц е в. Уберечь от марксизма?
В е р и н. Мне хотелось бы сохранить уважение к вам. А приспособленчество не просто настораживает меня, оно вызывает у меня презрение. Ну, сами подумайте, Платон Демьянович, какой из вас марксист?
