Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута
— Особенно, — Хори ахает, потому что джин обжигает ему пищевод, — за даму господина Огавы. Господин Огава женился в этом году на красивой женщине. — Локоть Хори испачкан муссом из ревеня. — Каждую ночь, — он изображает скачущего всадника, — три, четыре, пять заездов!
Смех оглушителен, но на лице Огавы кислая улыбка.
— Вы попросили голодного, — говорит Герритсзон, — напиться до пуза.
— Господин Герритсзон хочет девушку? — Хори сама любезность. — Мой слуга приведет. Скажите, какую хотите? Толстую? Худую? Тигрицу? Нежную сестру?
— Нам бы всем нежную сестрицу, — жалуется Ари Грот, — но где деньги, а? Можем только заплатить в сиамском борделе за кувырок с нагасакской шлюшкой. Вы уж не обижайтесь, господин Ворстенбос, но Компания могла бы выдавать субсидии на это дело. Взять беднягу Оста: с его официальным жалованьем, немного, знач… женского утешение обойдется ему аккурат в ту сумму, которую он получает за год.
— Воздержание, — отвечает Ворстенбос, — никому не повредит.
— Но, господин директор, вы же понимаете, на какие грехи может пойти голландец с бурлящей кровью, лишенный возможности удовлетворить естественные потребности.
— Скучаете по своей жене, господин Грот? — спрашивает Хори. — Она дома, в Голландии?
— «Южнее Гибралтара, — цитирует капитан Лейси, — все мужчины становятся холостяками».
— Широта Нагасаки, — указывает Фишер, — конечно же, гораздо севернее Гибралтара.
— Никогда бы не подумал, — говорит Ворстенбос, — что ты женат, Грот.
— Он бы предпочел оставаться холостяком, — объясняет Оувеханд, — коль об этом зашел разговор.
— Мычащая стерва из Западной Фрисландии, — повар облизывает свои коричневые клыки. — Когда я о ней думаю, господин Хори, то молюсь, чтобы Османская империя захватила Западную Фрисландию и увела ее в рабство.
— Если не нравится жена, — спрашивает переводчик Ионекизу, — почему не развестись?
— Легко сказать, трудно сделать, — вздыхает Грот, — в этих так называемых христианских странах.
— Зачем тогда вообще жениться? — Хори выкашливает табачный дым.
— О-о, это длинная и печальная сага, господин Хори, совершенно неинтересная…
— В последний приезд господина Грота домой, — вступает Оувеханд, — он обхаживал одну молоденькую богатую наследницу, которая жила в городском доме в Ромоленстрате[22], и она рассказала ему, что ее больной, не имеющий наследников папаша желает увидеть свою молочную ферму в руках честного и благородного зятя, но везде, ворковала она, ей встречались лишь прохиндеи, прикидывающиеся добропорядочными холостяками. Господин Грот согласился с ней, что в море Романтики полно акул, и пожаловался на предвзятое отношение, с которым приходится стакиваться молодому человеку из колоний: как будто ежегодный доход, который приносят плантации на Суматре — деньги второго сорта по сравнению с заработанными в Голландии! Голубков обвенчали за одну неделю. На следующий день после свадьбы хозяин таверны представил им счет, и они одновременно сказали друг дружке: «Оплати счет, сердце мое». Но к их общему ужасу, ни один не мог, потому как и невеста, так и жених потратили свои последние гульдены на ухаживания друг за другом! Плантации господина Грота испарились; дом в Ромоленстрате служил силком; больной тесть оказался разносчиком пива, и очень даже здоровым, и при этом с наследниками, но зато без волос, и…
Рассказ прерывает отрыжка Лейси: «Прощенья просим, это яйца с пряностями».
— Заместитель директора ван Клиф? — Гото в тревоге. — Османцы вторглись в Голландию? Этой новости нет в последнем отчете фусецуки…
— Господин Грот… — ван Клиф стряхивает крошки с салфетки, — выражался образно.
— «Образно»? — Самый усердный молодой переводчик хмурится и моргает глазами. — «Образно»…
Купидо и Филандер начинают играть «Тихий воздух» Боккерини.
— Становится грустно, — в размышлении произносит Ворстенбос, — когда начинаешь думать, что эти комнаты навсегда опустеют, если Эдо не разрешит увеличить медную квоту.
Ионекизу и Хори изображают скорбь; лица Гото и Огавы остаются безразличными.
Большинство голландцев уже спросили Якоба: а не блеф ли этот необычный ультиматум? Он отвечал каждому, что с этим вопросом надо обращаться к директору, зная, что никто не осмелится на подобное. После того как в прошлом сезоне «Октавия» затонула вместе с грузом, многие могут вернуться в Батавию более бедными, чем до отплытия в Нагасаки.
— Что за странная женщина, — вопрошает ван Клиф, выжимая лимон в стакан из венецианского стекла, — появилась на складе «Колючка»?
— Госпожа Аибагава, — отвечает Гото, — дочка врача и сама изучает медицину.
«Аибагава, — Якоб растягивает каждый слог. — А-и-ба-га-ва».
— Магистрат разрешил ей, — говорит Ивасе, — учиться у голландского доктора.
«А я назвал ее помощницей блудницы», — вспоминает Якоб, и его передергивает.
— Как спокойно вела себя эта странная Локуста, — говорит Фишер, — во время операции.
— Прекрасный пол, — изрекает Якоб, — может демонстрировать не меньшую выдержку, чем непрекрасный.
— Господин де Зут должен издать в печати, — пруссак ковыряет в носу, — свои блестящие изречения.
— Госпожа Аибагава, — вносит свою лепту Огава, — акушерка. Она привыкла к виду крови.
— Но, насколько мне ведомо, — говорит Ворстенбос, — женщине запрещено ступать на Дэдзиму, если только она не куртизанка, не ее служанка или не закадычная подруга кого‑то в гильдии.
— Запрещается, — негодующе подтверждает Ионекизу. — Не было прецедента. Никогда.
— Госпожа Аибагава, — продолжает Огава, — очень хорошая акушерка, принимает роды и у богатых, и у бедных, кто не может платить. Недавно она помогла родиться сыну магистрата Широямы. Роды были тяжелые, и другой доктор отказался их принимать, но она не отступилась, и женщина благополучно разрешилась от бремени. Магистрат на радостях согласился выполнить одно желание госпожи Аибагавы. Она пожелала учиться у доктора Маринуса на Дэдзиме. Магистрат выполнил обещание.
— Женщина учится в больнице, — восклицает Ионекизу. — Это не к добру.
— Крови не испугалась, — вспоминает Кон Туоми, — говорила на хорошем голландском с доктором Маринусом и погналась за обезьяной, когда студенты-мужчины выглядели так, будто сейчас упадут в обморок.
«Я бы задал дюжину вопросов, — думает Якоб, — если б осмелился: дюжину дюжин».
— Разве женщина, — спрашивает Оувеханд, — не возбуждает мужчин, оказавшись в их компании?
— Не с таким куском бекона, — Фишер осушает стакан с джином, — прилипшим к ее лицу.
— Как грубо, господин Фишер, — говорит Якоб. — Вам должно быть стыдно за такие слова.
— Нельзя же притворяться, будто кожа у нее на лице чистая и гладкая, де Зут! В моем родном городе мы называли таких «поводыркой», потому что, конечно же, только слепец может дотронуться до нее.
Якоб представляет себе, как ломает челюсть пруссаку делфтским кувшином.
Свеча мерцает, воск стекает по подсвечнику; капли застывают.
— Я уверен, — говорит Огава, — придет день, когда госпожа Аибагава выйдет замуж и обретет счастливую семью.
— Какое самое верное средство от любви? — спрашивает Грот. — Женитьба, разумеется.
Мотылек влетает в пламя свечи, падает на стол, бьются крылышки.
— Бедный Икар, — Оувеханд давит мотылька кружкой. — Так он ничего и не понял.
Ночные насекомые трещат, скрипят, тикают, сверлят, звенят, пилят, жалят.
Ханзабуро храпит в крошечной нише за дверью Якоба.
Якоб лежит без сна, завернутый в простыню, под сетчатым пологом.
Аи — открывается рот, ба-встречаются губы, га-кончиком языка, ва-губами.
Он вновь и вновь вспоминает сегодняшнее происшествие.
Он корчится, кляня себя за то, что предстал перед нею хамом, и переписывает сцену заново.
Открывает веер, оставленный ею на складе «Колючка». Обмахивается им.
Бумага — белая. Ручка и распорки из адамова дерева.
Ночной сторож стучит деревянной колотушкой, отбивая японский час.
Разбухшая луна в клетке его наполовину японского, наполовину голландского окна…
…стеклянные панели растапливают лунный свет; бумажные — фильтруют его, выбеливают пыль.
Скоро рассвет. Бухгалтерские книги 1796 года ожидают его на складе «Колючка».
«Это же дорогая Анна, которую я люблю, — повторяет Якоб, — и я, которого любит Анна».
Он потеет, и без того покрытый потом. Простыни мокрые насквозь.
«Госпожу Аибагаву нельзя представлять себе, как ту женщину… — Якобу кажется, что он слышит звуки клавесина. — …за которой он следил через замочную скважину в доме, такое выпадает лишь раз в жизни…»
