Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

Степень хаотичности, безначалия и беззакония лучше всего выражена в природе второго Самозванца. Если первый отбивался от тени Григория Отрепьева, то второго считали литвином по фамилии Богданов. О нем распространяли слухи, что он принадлежал к крещеным евреям. Многие опровергали факт крещения. Тушинского вора пытались превратить в сына Курбского. Замечу, кстати, что молодой князь, один из героев пушкинского «Бориса Годунова», был вымышлен великим поэтом, который, однако, сим литературным персонажем удостоверил, что между князем Андреем Курбским и Лжедмитрием I есть определенная духовно-историческая связь и преемственность. Исторически осторожный и честный Пушкин назвал летопись князя Андрея Курбского «озлобленной», а между тем на нее безоговорочно ссылаются и нынешние исследователи эпохи Иоанна IV.

Честность великого поэта просвечивается везде сквозь поэтический текст. Вот возьмем хотя бы образ Пимена. Пушкин превозносит черты характера автора летописи, но как он стал таким и каков был тернистый путь его познания? В келье Чудова монастыря Григорий Отрепьев, обращаясь к Пимену, говорит:

— Как весело провел свою ты младость!Ты воевал под башнями Казани,Ты рать Литвы при Шуйском отражал,Ты видел двор и роскошь Иранна!Счастлив!

Вспомним, кто был счастлив в Иоанновы времена, и мы содрогнемся от той бездны, куда заглянул Пушкин, создавая благостный образ Пимена.

Но возвратимся к Тушинскому вору. Кое-кто утверждал, что следы его ведут в Киев и что Лжедмитрия II отыскал путивльский поп Воробей. Были люди, которые верили, что его выслала в Москву жена Мнишека. Некую, впрочем, достаточно выявленную осведомленность объясняли тем, что он учил детей в Шклове и Могилеве и происходил из Стародуба.

На роль тушинского самозванца претендовал и Михаил Молчанов, который своими собственными руками задушил дочь Малюты царицу Марию и умертвил царя Федора Борисовича, внука опричника. Кроме того, он поставлял живой товар Лжедмитрию I, и драматическая судьба прелестной Аксиньи, превращенной Самозванцем в наложницу, на его совести. Каков характер, мимо которого, к сожалению, прошли сотни писавших о начале XVII века! Пресекающий род Малюты и выдающий себя за Лжедмитрия II! Стоит на мгновение еще задержаться на палачах малютинского рода. В «Борисе Годунове» Пушкин вывел своего предка Гаврилу Пушкина, пособника Самозванца. Это пособничество имело свое объяснение, о котором, опять к сожалению, мы мало знаем. Гаврила Пушкин между тем относился к тем дворянам, которые хотели изгнать Бориса Годунова с незаконно захваченного им трона. Никто, кроме Лжедмитрия I, не сумел бы осуществить подобный замысел. Хоть с дьяволом, но против царя Бориса! Другой Пушкин в «Борисе Годунове», Афанасий Михайлович, считался почему-то тоже вымышленным образом, как и сын князя Андрея Курбского, однако Евстафий (Астафий) Михайлович Пушкин имел чин вреводы, был употребляем по дипломатическому ведомству, выполнял обязанности посла в Речи Посполитой и участвовал в бранчливых переговорах со шведами в 1594 году. Известно также, что Астафий Пушкин выполнял поручения Бориса Годунова, одно из которых бросает мрачную тень на его личность. Он пытал в Астрахани ведунов накрепко разными пытками, по свидетельству одного из летописцев, однако ни до чего не допытался. Несомненно, Афанасий Михайлович и исторический Астафий Михайлович есть одно и то же лицо. Слишком много совпадений! Пушкинский Афанасий Михайлович обладал связью с Краковом, к нему племянник Гаврила Пушкин прислал гонца, и, наконец, он демонстрирует прекрасную осведомленность в хитросплетениях польского заговора.

Еще один человек, причастный к гибели малютинского рода, был дворянин Шерефединов. А вот что мы обнаруживаем в автобиографических заметках поэта: «Мы ведем род свой от прусского выходца Радши или Рачи… От него произошли Мусины, Бобрищевы, Мятлевы, Поводовы, Каменские, Бутурлины, Кологривовы, Шерефединовы [разрядка моя. — Ю. Щ.] и Товарковы». Этот Шерефединов в «Борисе Годунове» вместе с Мосальским, Голицыным и Молчановым изображен в сцене «Кремль. Дом Борисов». Он появляется однажды и делает свое черное дело, после которого Мосальский выходит на крыльцо и обращается к народу. Все эти тонкости и нюансы имеют отнюдь не литературоведческий характер, а сугубо историко-литературный, то есть жизненный. О них надо рассуждать и их надо знать, тогда мы лучше узнаем и саму эпоху Иоаннову, и судьбу Малюты, и самого Пушкина.

Иногда Пушкин допускал и ошибки. Так, например, Курбский в сцене «Краков. Дом Вишневецкого», представляясь Самозванцу, говорит:

«Мой отец//В Волыни провел остаток жизни,//В поместиях, дарованных ему Баторием…»

Князь Курбский получие в дар Ковель и другие поместья от Сигизмунда-Августа. Стефан Баторий был избран польским королем лишь в 1576 году, когда пик деятельности князя Андрея Курбского уже миновал.

С особой симпатией Пушкин изобразил не только Гаврилу Пушкина, но и Петра Федоровича Басманова — изменника из изменников. Если бы не Басманов, не видать Самозванцу Москвы. Пора нам задуматься над личностью сына и внука опричников Басмановых, который мог бы стать славой России. Быть может, он видел славу России в чем-то ином? Но в чем? Пока ответа нет. И боюсь, не скоро появится при нашем оценочном подходе к историческим персонажам.

Роль Басманова в похождениях второго Лжедмитрия сыграл князь Григорий Петрович Шаховской. Не было бы Шаховского, возможно, Смута приняла бы иные формы. Князь Шаховской остался за пределами пушкинского «Бориса Годунова», хотя он являлся одним из самых рьяных сторонников Лжедмитрия I. Но Пушкин не желал использовать фамилию князя Александра Александровича Шаховского, чей предок находился в окружении Самозванца, не желая уподобляться Фаддею Булгарину, который на манипулировании фамилией Пушкина в своем романе «Димитрий Самозванец» нажил целое политическое состояние. Исторические интересы Пушкина носили ярко выраженные нравственные черты. То же мы можем заметить и о Николаев Михайловиче Карамзине, который, описывая трагедию Годуновых, подчеркивает добродетельность царицы Марии как жены и матери, хотя она и являлась любимой дочерью палача, а в порыве гнева угрожала Марии Нагой выжечь глаза, и Годунову пришлось защищать инокиню.

Вот как описывает похороны Годуновых Карамзин: царь Василий Шуйский велел «пышно и великолепно перенести тела Бориса, Марии, юного Феодора из бедной обители Святого Варсонофия в знаменитую лавру Сергиеву. Торжественно огласив убиение и святость Димитрия, Шуйский не смел приближить к его мощам гроб убийцы и снова поставить между царскими памятниками; но хотел сим действием уважить законного монарха в Годунове, будучи также монархом избранным; хотел возбудить жалость, если не к Борису виновному, то к Марии и Феодору невинным, чтобы произвести живейшее омерзение к их гнусным умертвителям, сообщникам Шаховского, жадным к новому цареубийству. В присутствии бесчисленного множества людей, всего духовенства, двора и синклита открыли могилы; двадцать иноков взяли раку Борисову на плечи свои (ибо сей царь скончался иноком); Феодорову и Мариину несли знатные сановники, провождаемые святителями и боярами. Позади ехала, в закрытых санях, несчастная Ксения и громко вопила о гибели своего дома, жалуясь Богу и России на изверга Самозванца».

Дом этот, напомню, состоял из двух ветвей в равной степени — годуновской и скуратовской. Скуратовская ветвь не просто прибилась к царской, а стала ею изначально, ибо народ, избрав на трон Бориса, вместе с ним короновал и супругу, Марию Григорьевну Скуратову-Бельскую-Годунову. И после смерти Малюта сумел добиться своего — он не просто породнился с царствующим домом, но и сделал дочь государыней великой страны.

«Зрители плакали, вспоминая счастливые дни ее семейства, — продолжает Карамзин, не вдаваясь в генеалогию правящей династии, — счастливые и для России в первые два года Борисова царствования».

Никто в те времена не утверждал, что дочь Малюты дурно влияет на нового государя. Наоборот, все восхищались недолгими месяцами правления и превозносили до небес царицу Марию и ее детей — внуков знаменитого вельможи и Иоаннова опричника.

«Многие об нем тужили, встревоженные настоящим и страшася будущего, — заключает историк о начальных годах годуновского владычества. — В лавре, вне церкви Успения, с благоговением погребли отца, мать и сына; оставили место и для дочери, которая жила еще шестнадцать горестных лет в девичьем монастыре Владимирском, не имея никаких утешений, кроме небесных».

На Ксении прервался окончательно Малютин род, рухнули все его семейные надежды, опустела даль, преждевременная смерть поглотила не только главу опричнины, но и зеленые ростки, увядшие до срока.