От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
Ночью Анастасии стало дурно, разболелся желудок, появилась сильная постоянная рвота. Двор переполошился. Иван Хлопов закручинился, догадываясь, к чему идет дело.
По дворцу побежали грозны слухи: «Черная немочь у невесты! Черная немочь!». Иван запретил дочери есть сладкое, через некоторое время болезнь утихла, но не успели друзья Хлоповых порадоваться, как рвота вновь стала мучить бедняжку.
Салтыковы были тут как тут. Они доложили царю о чрезвычайном происшествии в теремных хоромах царицы. Михаил-однолюб взволновался, приказал позвать к Анастасии доктора из иностранцев, тот осмотрел невесту и доложил, что у нее обыкновенное расстройство желудка, что это никак не отразится на здоровье невесты, что рожать она будет исправно.
Царь успокоился, но Салтыковы нашли другого врача, помоложе возрастом и поменьше рангом. Молодой (но, впрочем, опытный в дворцовых делах врач) обнаружил у Анастасии желтуху. Салтыковы, проявляя удивительное рвение, сами взялись отслеживать процесс лечения Хлоповой. Михаил Салтыков передал через Гаврилу больной какую-то водку, обещая, что это лекарство обязательно вылечить невесту.
Давали Хлоповой святую воду с мощей, камень безуй, и перепуганная девица стала поправляться.
Салтыковы, однако, не дремали. Они доложили царю о разговоре с молодым врачом, который утверждал, что невеста неизлечима. И тут-то за дело взялась сама инокиня Марфа. «Зачем же нам такая невеста, которая обязательно умрет?! – искренно удивлялась она. – В Угличе, как говорят, одна девица так же болела, а через год умерла». Марфа упорно повторяла, что Хлопову нужно удалить из дворца. Сделать это было не просто. С влюбленным сыном инокиня разобралась: что же это за сын, если он мать не слушается! Труднее обстояло дело с русскими людьми, уже признавшими Анастасию. Тут без собора обойтись было невозможно даже всесильной Марфе. Все-то она могла решить и потребовать от сына. Земский собор был ей неподвластен. Его необходимо было проводить.
Марфа и здесь нашла выход: по ее совету, то есть приказу, созвали собор из одних бояр, людей хоть и шумных порою, но в меру. Естественно, перед заседанием хорошо поработал Михайло Салтыков с товарищами. Когда пришло время говорить Гавриле Хлопову, дяде невесты, то бояре уже знали, какое решение им нужно принять. А дворянин Гаврила в тот день был хорош! Он за племянницу свою несчастную стоял, убеждал бояр в том, что болезнь-то ее совсем обычная, не страшная для здоровья ее и царских ребятишек.
Понимал Гаврила Хлопов ситуацию: или племяннице его быть царицей, или не быть ей никем, а лишь вечной затворницей. Жалел он о том дне, когда увидел Михаил Федорович дочь его брата, раскрасавицу, когда влюбился царь в Марию. Зачем все это придумала судьба? Выдал бы Иван дочку свою замуж за ровню – дворянина или купца, а то и воеводу, ну уж и за боярина можно было выдать такую красу-девицу. И жил бы преспокойно, внуков бы дождался, а то, глядишь, и правнуков. Чем плоха такая жизнь? Почему так равнодушны бояре? Неужели, люди добрые, вы не понимаете, что такое может случиться с любой сластеной, вошедшей в царские хоромы. Она очень сладкое любит. Она будет рожать крепких и здоровых детей. Не приговаривайте ее к изгнанию.
Хоть и не прирожденный оратор, но говорил Гаврила в тот день пламенно, с такой силой убеждения, что любой Демосфен и Цицерон позавидовали бы ему. Ну уж поаплодировали бы точно.
Бояре выслушали его речь молча, спокойно, может быть, потому что ничего не знали о Цицероне. И вынесли жестокий приговор: невеста «к царской радости непрочна» и свадьбы этой быть не должно.
«Ограниченная монархия» всем хороша, когда приходит ее время. Не хороша она для самих монархов. которые, оказавшись в тисках всевозможных ограничений, обязаны жить ограниченно, даже любить ограниченно.
Ничего не зная о борьбе в Боярской думе, во дворце вовсю готовились к свадьбе. Да так и не подготовились: Хлопову «разжаловали», она покинула богатые хоромы, а через десять дней ее отправили, красивую, навек испорченную словом Салтыковых, в Тобольск… Там она провела грустных четыре года. Затем царь приказал перевести ее в Верхотурье. Здесь подруге детства Миши Романова выделили хорошее помещение в богатом доме воеводы, но особой радости Хлопова (после того, как свадьба расстроилась, она вновь стала Марией) не испытывала.
В начале 1617 года переговоры со Швецией завершились, между противоборствующими сторонами 17 февраля был подписан договор о вечном мире. Русские отдавали западному соседу Иван-город, Ям, Копорье, Орешек и Корелу, обязались уплатить противнику 20 тысяч рублей.
В 1618 году начались боевые действия с Польшей. Король Владислав в августе отправился в поход на Москву, рассылая по Русской земле послания, в которых он напоминал русским людям об избрании его на Московский трон, о бедах народа при русских царях и о том, как хорошо будут жить русские люди, если он, Владислав, воссядет на престол. Он был очень щедрым в своих обещаниях. Иной раз такая щедрость подкупает, покупает людей.
Царь всея Руси Михаил Федорович Романов по привычке созвал 9 сентября Земский собор «всех чинов людей Московского государства», спросил их мнение. Многие из заседавших читали послания Владислава, видели, как тяжело русскому царю дается дело царское, как много беспорядка творится на Руси. И мнение они высказали единодушное: будут они биться с врагами, не щадя живота своего, а если битву проиграют, то будут в осаде сидеть до последнего – до последнего живого человека русского. Это был голос русского народа, немалодушного.
Владислав проиграл ту войну. 1 декабря 1618 года между двумя государствами было заключено так называемое Деулинское перемирие сроком на 14 лет и 6 месяцев. Страна Московия, как и в случае со Швецией, теряла некоторые территории, договор этот мог показаться унизительным, но, учитывая всю сложность внутриполитической ситуации, Деулинское перемирие можно назвать победой Русского государства, избравшего очень плавный, совсем не стремительный способ выхода из смертельного пике Смутного времени.
Летом 1619 года в Москву прибыл Филарет, отец Михаила Федоровича. В июне он был посвящен в патриархи.
Филарет Никитич резко отличался от своего венценосного сына. В молодости он был первым в Москве красавцем
