Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
Неприятности в сенате начались на следующий день. Естественно, скамьи популяров были полны, а само заседание превратилось в неразбериху. К этому времени Красс, Цезарь и Катилина поняли, чего добивался Цицерон; один за другим они поднимались с требованием повторить голосование. Но Цицерон не поддавался. Он подтвердил, что решение принято при достаточном кворуме, Лукулл заслуживает триумфа, а люди нуждаются в представлении, которое поднимет им настроение; поэтому он считает, что вопрос исчерпан. Однако Катилина отказался сесть и продолжал требовать повторного голосования. Цицерон спокойно попытался перейти к закону о расходах на поездки. Так как шум не прекращался, я подумал, что ему придется приостановить заседание. Однако Катилина еще не расстался с надеждой победить в загородке для голосования, а не с помощью оружия и понимал, что консул прав в одном: простым жителям всегда нравятся триумфы, и они не поймут, почему обещанный вчера триумф вдруг отбирают у них. В последний миг он плюхнулся на переднюю скамью, в злобе и отчаянии ударив кулаком по сиденью. Таким образом, все успокоились: Лукулл получит свой день славы в Риме.
В тот же вечер к Цицерону пришел Сервий. Он резко отказался от предложенного вина и потребовал сказать, верны ли слухи.
— Какие слухи?
— Слухи о том, что ты отрекся от меня и теперь поддерживаешь Мурену.
— Конечно нет. Я буду голосовать за тебя и любому, кто спросит меня, посоветую сделать так же.
— А тогда почему ты решил уничтожить все мои надежды, согласившись наполнить город легионерами Мурены на неделе выборов?
— Выбор дня триумфа полностью зависит от триумфатора, то есть от Лукулла. — Ответ Цицерона был правдой с точки зрения закона, но совершенно не соответствовал действительности. — Ты уверен, что не хочешь выпить?
— Ты что, действительно считаешь меня глупцом? — Согнутую фигуру Сервия обуревали чувства. — Это же ничем не прикрытый подкуп. Честно предупреждаю тебя, консул: я предложу сенату закон, который сделает противоправными любые банкеты или празднества, проводимые кандидатами или их доверенными лицами накануне выборов.
— Послушай, Сервий, я дам тебе маленький совет. Деньги, игры и другие развлечения всегда были частью подготовки к выборам, и так будет впредь. Нельзя просто сидеть и ждать, когда люди за тебя проголосуют. Ты должен устраивать представление. Проследи, чтобы тебя везде сопровождало множество твоих сторонников. Потрать немного денег, ведь ты можешь себе это позволить.
— Это называется подкупом избирателей.
— Нет, это называется подогреванием их любопытства. Помни, что большинство избирателей — бедняки. Они должны знать, что их голос имеет свою цену и «большой» человек готов платить за их поддержку, хотя бы и раз в году. Потому что это все, что у них есть.
— Цицерон, ты меня поражаешь. Я никогда не ожидал, что римский консул скажет подобное. Власть полностью разложила тебя. Я представлю свой закон завтра. Катон встанет на мою сторону, и я надеюсь на твою поддержку — иначе страна сделает свои выводы.
— Вот Сервий как он есть! Законник, а не государственный муж! Ты что, вправду не понимаешь? Если люди увидят, как ты собираешь порочащие сведения, вместо того чтобы убеждать проголосовать за тебя, они решат, что ты потерял уверенность в себе! А во время подготовки к выборам это самое страшное.
— Пусть думают что хотят. Решать будут суды. Для этого они и существуют.
На этом они расстались. Сервий был прав в одном: Цицерон, как консул, не мог позволить, чтобы его заподозрили в потворстве подкупу. Он был вынужден поддержать закон об изменении порядка выделения денег на подготовку к выборам, который собирались внести Сервий и Катон.
Обычно подготовка продолжалась четыре недели, но на этот раз заняла все восемь. Были потрачены невероятные средства. Патриции стали собирать деньги для Силана, и каждый сделал свой взнос. Катилина получил помощь от Красса. Лукулл выделил один миллион сестерциев для Мурены. Только Сервий нарочито не тратил ничего, а ходил с вытянутым лицом вместе с Катоном в сопровождении письмоводителей, которые записывали каждое нарушение в расходовании средств. Рим постепенно заполнялся ветеранами Мурены, разбившими лагерь на Марсовом поле. Там они находились днем, а вечером появлялись в городе, совершая набеги на таверны и публичные дома. Катилина ответил вызовом своих сторонников с северо-запада, из Этрурии. Злобные и отчаянные, они появились из девственных лесов и болот этого беднейшего края: бывшие легионеры, разбойники и пастухи. Публий Корнелий Сулла, племянник бывшего диктатора, который поддерживал Катилину, заплатил за гладиаторов, которые пришли якобы для того, чтобы развлекать горожан, а на самом деле — чтобы запугивать их. Во главе этой шайки опытных солдат и искателей удачи стоял бывший центурион Гай Манлий, который натаскивал их в полях напротив Марсова поля. Между теми и другими начались ужасные стычки. Кого-то забивали дубинками, кто-то тонул. Катон в сенате обвинил Катилину в устройстве беспорядков, и тот медленно поднялся на ноги.
— Если попытаются разжечь пожар, который будет угрожать моему благополучию, я потушу его не водой, а развалинами[54].
Повисла тишина, однако, когда смысл этих слов дошел до присутствовавших, в зале раздались возгласы: «Слушайте, слушайте!» — Катилина впервые публично намекнул, что готов к применению силы. Я записывал прения, сидя на своем обычном месте, ниже и левее от Цицерона, который восседал в своем курульном кресле. Сразу же углядев возникшую возможность, он встал и поднял руку, требуя тишины:
— Граждане, все это очень серьезно. Мы должны хорошо понимать значение того, что только что услышали. Писец, зачитай собранию слова Сергия Катилины.
Я даже не успел испугаться, когда в первый и последний раз обратился к сенату Римской республики:
— «Если попытаются разжечь пожар, который будет угрожать моему благополучию, я потушу его не водой, а развалинами».
Я произнес это как можно громче и быстро сел. Мое сердце билось так, что, казалось, сотрясается все тело. Катилина, все еще стоя на ногах и склонив голову набок, смотрел на Цицерона с выражением, которое я едва могу описать: в нем были высокомерие, презрение, неприкрытая ненависть и, может быть, даже немного страха — смесь чувств, которые могут толкнуть отчаянного человека на отчаянные поступки. Цицерон, сделав свое замечание, махнул Катону: «продолжай». Один я сидел достаточно близко к нему, чтобы увидеть, как дрожат его руки.
— Слово все еще принадлежит Марку Катону, — произнес он.
В тот вечер Цицерон попросил Теренцию переговорить с любовницей
