От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
Даже бегло осматривая сложившуюся в Русском государстве в 1610 году ситуацию, можно прийти к выводу, что самый счастливый для мирных и слегка ленивых людей (каких, в общем-то, большинство) исход, то есть ограниченную монархию, страна могла получить только из рук… иностранца! Ни один политический и государственный деятель Руси, каким бы он гениальным ни был, ограниченной монархией, которую, естественно, очень хотели бояре и дворяне, не ограничился бы, потому что смута, брожение в умах сограждан, желание всевозможных Захаров показать кому угодно, а хоть и самому царю батюшке, свои бицепсы и трицепсы были еще очень сильны. И не было (в 1610 году) той скрепляющей народ идеи, духовной и душевной точки опоры, с помощью которых гневливые успокаиваются, ленивые думать («все пошли царя сбрасывать, и я пошел») призадумываются, неуравновешенные обретают внутренние тормоза, добрые перестают бояться самих себя, злые слегка добреют, и этого вполне хватает для их собственного счастья и, главное, для счастья окружающих… В конце двадцатого века подобное состояние нации назовут национальной идеей, представляющей собой сложный «раствор» , скрепляющий великое множество самых разных людей в единое целое – в народ.
Бояре, дворяне, духовенство, с одной стороны, были рады тому, что наконец-то осуществилась их вековая мечта о «думском ограничителе», а с другой стороны, вольно или невольно, самим актом избрания иностранца-иноверца они поторопили появление той самой национальной идеи, в которой так нуждался во времена Смуты русский народ.
Жители Москвы, те, что попроще, кому в Думе не выступать и думскими вопросами не заниматься, очень быстро разочаровались в действиях боярства. Недовольных избранием на русский престол Владислава становилось все больше. Люди стали все чаще вспоминать Василия Шуйского. Бояре заволновались. У Шуйского появился шанс. Если бы судьба вновь вытолкнула его на вершину власти, да рукой народа, то, естественно, ни о какой «ограниченной монархии» мечтать уже не приходилось бы. А Василий IV Иванович, хоть и не проявивший себя за годы правления (трудные то были годы для любого правителя), некоторыми своими действиями, смелостью показал, что при сопутствующих условиях он бы вполне мог стать настоящим монархом, не нуждающимся ни в каких ограничениях. Народ, с которым легко нашел общий язык Иван IV Грозный, теперь – сам! без подсказки! – стал переходить на сторону Шуйского.
Это было очень опасно для всех думцев.
Бояре не на шутку перепугались. Страх так подействовал на некоторых из них, что они, не шутя, предложили перебить весь род Шуйских. Гетман Жолкевский (о нем многие историки отзываются очень хорошо, крупный был политик) прекрасно понимая состояние трусоватых бояр, взял дело в свои руки, объявил, что Сигизмунд потребовал беречь бывшего царя. Думцы спасовали перед отцом их «ограниченного» монарха и разрешили Жолкевскому взять Шуйских под свою опеку, что он благополучно и сделал, переправив Василия и жену его под Смоленск, где поляки, изнурив защитников города упорной осадой, готовились к решительным действиям. 3 июня 1611 года они взяли крепость, а в конце октября король Сигизмунд торжественно въехал в Варшаву. То был триумф польского оружия. Поляки радовались, гордились, и по праву.
Гетман Жолкевский ехал вслед за Сигизмундом, в войске находились русские пленные: бывший царь Василий IV Иванович Шуйский, его супруга Марья Петровна, братья, воевода Смоленска Шеин, послы Голицын и Филарет… На Шуйского смотрели все поляки. Он был усталый до предела, красные больные глаза его суровым взором оглядывали мир, в них не было страха, но было лишь мрачное осознание свершившегося, трагичного и безысходного для него, Василия Шуйского, но не для страны, которой недавно он властвовал.
В тот же день состоялась аудиенция знатных пленных польскому королю. Сигизмунд восседал на троне. Он гордился успехами подданных, но ненавидел Жолкевского, который в Москве проявил своеволие (с точки зрения здравого смысла – благоразумие) и тем самым не дал самому польскому королю воссесть на русский престол.
В зал вошли пленные во главе с худым и, казалось, отреченным от мира сего, ушедшим в себя и свою печаль Василием Шуйским. Гетман Жолкевский, блестящий оратор, сказал пламенную речь, закончившуюся следующим пассажем: «…Ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии».
Далее бывший русский царь должен был упасть на землю, вскинуть руки к Сигизмунду и молить, молить о пощаде… О какой пощаде? Василий Шуйский в пощаде не нуждался. Его не пощадил собственный народ, его унизил Захар Ляпунов. От Шуйского отказались бояре. А духовенство в лице патриарха Гермогена лишь исполняло свою роль, без особого вдохновения защищая иной раз царя. От него отказалась русская земля. Что мог дать ему Сигизмунд?
Василий IV Иванович поклонился, придерживая левой рукой большую шапку из черной лисы, дотронулся пальцами правой пола, «поднес их к губам». В красных больных глазах его печаль уже остыла. Это спасло царя от слез. Братья поклонились вслед за ним три раза. Иван Пуговка не выдержал и расплакался. За всех: за неудачника-царя, за родных его, за Русь. Правильно он сделал, что не стал зажимать в себе боль: кто-то должен был плакать в тот день в тронном зале. Потому что это – естественно: плакать, когда унижают тебя не твои победители (поляки благодаря Жолкевскому вели себя достойно), а твои собственные ошибки и ошибки твоего собственного народа.
Сигизмунд отнесся к Василию хорошо, отправил его вместе с родственниками в Гостынский замок, где пленники не бедствовали. Но Василий IV Иванович жить уже не мог. Печаль свела его, хоть и пожилого, но еще крепкого здоровьем, в могилу через несколько месяцев. Такие люди в неволе не живут. Золотые клетки придуманы не для них.
Затем неволя и стыд свели в могилу брата Дмитрия с его женой Екатериной. Марья Петровна нашла в себе силы вернуться на родину. Умерла она в Новодевичьем монастыре инокиней Еленой в 1625 году.
В 1620 году Сигизмунд повелел построить в Варшаве богатый мавзолей, куда торжественно был перенесен гроб с телом пленного царя. Это тешило самолюбие польского короля, но вскоре он умер.
В 1635 году, когда на Руси были совсем иные времена, царю Михаилу Федоровичу удалось договориться с королем Польши Владиславом о возвращении на родину тела Василия Шуйского и его родственников. (Не последнюю роль в этом деле сыграли сибирские
