Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
Приблизительно в это же время Теренция стала намного более заметной в публичной жизни Цицерона. Часто люди недоумевали, как он мог жить с ней уже более пятнадцати лет. Она была очень набожной, некрасивой и совсем лишенной обаяния. Однако у нее имелось редкое достоинство — сильный характер. Она вызывала чувство уважения, и с годами Цицерон все чаще и чаще прислушивался к советам жены. Теренция не интересовалась философией или литературой, плохо знала историю, да и вообще была плохо образованна. Однако, свободная от книжных знаний и врожденной деликатности, она обладала редкостной способностью видеть все насквозь, будь то какое-либо дело или человек. И не стеснялась говорить то, что думает.
Начну с того, что Цицерон ничего не сказал ей о клятве Катилины убить его: не хотел беспокоить супругу понапрасну. Однако, будучи женщиной умной и проницательной, Теренция скоро сама узнала об этом. Как жена консула, она была покровительницей культа Благой Богини[51]. Не могу сказать, что это подразумевало: все, связанное с богиней и ее храмом, полным змей, было скрыто от мужчин. Знаю только, что одна из жриц богини, женщина из благородной семьи и радетельница за отечество, однажды пришла к Теренции в слезах и предупредила, что жизнь Цицерона находится в опасности — ему надо быть начеку. Больше она не пожелала сказать ничего. Но Теренция не могла оставить этого так и, применив сочетание лести, умасливания и угроз, которое сделало бы честь ее мужу, постепенно вытянула из женщины всю правду. Сделав это, она заставила несчастную прийти в дом Цицерона и рассказать все консулу.
Я работал с Цицероном в его комнате для занятий, когда Теренция распахнула дверь, не постучавшись, — она всегда делала так. Будучи состоятельнее хозяина и происходя из более знатной семьи, Теренция предпочитала не рассуждать о том, кто главнее в доме. Вместо этого она объявила:
— Здесь человек, с которым ты должен встретиться.
— Не сейчас, — ответил Цицерон, не поднимая глаз. — Пусть придет позже.
Но Теренция продолжала настаивать.
— Это… — она назвала имя, которое я не буду приводить: не ради этой женщины (она уже давно мертва), а ради ее потомков.
— А почему я должен с ней встретиться? — проворчал Цицерон, в первый раз посмотрев на свою жену с недовольством. Тут он понял, что Теренция не собирается отступать, и сказал уже другим тоном: — В чем дело, женщина? Что случилось?
— Ты должен сам все услышать. — Теренция отошла в сторону, и мы увидели матрону редкой красоты, но уже увядающую, с заплаканными глазами. Я хотел уйти, но Теренция решительно приказала мне остаться. — Это лучший мастер ведения записей в мире, — объяснила она посетительнице. — И ему можно полностью доверять. Если он посмеет проговориться, я прикажу содрать с него кожу живьем.
Теренция посмотрела на меня таким взглядом, что я понял: она обязательно это сделает.
Во время встречи оба чувствовали себя неловко: и Цицерон, внутренне стыдливый, и женщина, которой пришлось под давлением Теренции признаться, что несколько последних лет она была любовницей Квинта Курия, нечестивого сенатора и друга Катилины. Уже изгнанный однажды из сената за распутство и банкротство, Курий был уверен, что его опять выкинут оттуда при составлении очередного списка сенаторов. Из-за этого он находился в отчаянном положении.
— Курий в долгах столько лет, сколько я его знаю, — объяснила женщина. — Но сейчас все невозможно плохо. Его имения перезаложены уже несколько раз. То он клянется убить нас обоих, чтобы избежать банкротства и позора, то говорит о прекрасных подарках, которые купит мне. Прошлой ночью я посмеялась над ним. «Как ты можешь купить мне что-нибудь? Ведь это я всегда давала тебе деньги», — подначила я его. Мы крепко поспорили. Наконец он сказал мне, что к концу лета мы не будем ни в чем нуждаться. Именно тогда он рассказал мне о замыслах Катилины.
— В чем они заключаются?..
На какое-то время она задумалась, а затем выпрямилась и посмотрела Цицерону прямо в глаза:
— Убить тебя, консул, и захватить власть в Риме. Отменить все долговые обязательства, отобрать имущество у богатых, разделить государственные и религиозные должности между своими сообщниками.
— Ты в это веришь?
— Да.
— Но она не сказала самого ужасного! — вмешалась в разговор Теренция. — Чтобы связать всех по рукам и ногам, Катилина заставил своих сообщников поклясться на крови и для этого убил мальчика. Зарезал его, как барана.
— Да, — признался Цицерон. — Мне это известно. — Он вытянул руку, чтобы утишить негодование Теренции. — Прошу прощения. Я не знал, насколько все это серьезно. Мне казалось, что не стоит расстраивать тебя по пустякам. — Он повернулся к женщине. — Ты должна назвать мне имена всех участников заговора.
— Нет, я не могу.
— Раз начала, надо продолжить. Мне нужны их имена.
Она поплакала, видимо понимая, что попала в ловушку.
— Ты обещаешь мне, что защитишь Курия?
— Обещать не могу, но посмотрю, что можно сделать. Ну, давай же: имена.
— Корнелий Цетег, Кассий Лонгин, Квинт Анний Хилон, Лентул Сура и его вольноотпущенник Умбрен… — Она помолчала какое-то время, а когда заговорила, то ее было еле слышно. Неожиданно имена полились потоком, словно она хотела приблизить конец своих мучений: — Автроний Пет, Марк Лека, Луций Бестия, Луций Варгунтей.
— Подожди! — Цицерон смотрел на нее в изумлении. — Значит, Лентул Сура, городской претор, и его вольноотпущенник Умбрен?
— Публий Сулла и его брат Сервий.
Она неожиданно остановилась.
— И это всё?
— Это сенаторы, которых упоминал Курий. Но там не только сенаторы.
— Сколько всего? — повернулся Цицерон ко мне.
— Десять, — сосчитал я. — Одиннадцать с Курием, двенадцать с Катилиной.
— Двенадцать сенаторов? — Я редко видел Цицерона таким потрясенным. Он надул щеки и опустился в кресло, будто его ударили по голове, потом шумно выдохнул. — Но ведь Сура и братья Сулла не могут оправдываться тем, что разорены. Это измена отечеству, видная невооруженным глазом. — Внезапно он вскочил, не в силах сидеть на месте. — О боги! Да что же происходит?!
— Ты должен задержать их, — потребовала Теренция.
— Конечно. Но если я вступлю на этот путь — пока я этого сделать не могу, но допустим, что могу, — куда он меня приведет? Мы знаем о двенадцати, а сколько их всего? Начнем с Цезаря: что он тут делает? В прошлом году он поддерживал Катилину на выборах, и мы знаем, что он близок с Сурой, — не надо забывать, что Сура дал приговорить Рабирия. А Красс? С ним что? Он наверняка замешан. А Лабиен — трибун Помпея, выходит, и Помпей участвует в этом?
Он ходил по комнате взад-вперед.
— Они не могут быть твоими врагами все до
