Маргарет Джордж - Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Для ночлега мне предоставили верхнюю спальню в задней части дома. Там стояла удобная кровать с периной и меховыми покрывалами. Должен признаться, что к тому времени я уже шатался от усталости и едва не спал на ходу. Я мог бы заснуть даже на алтарных плитах.
— Благодарю вас, Томас, — тихо пробормотал я.
Как только дверь закрылась, я доплелся до кровати и упал на нее, не имея сил даже раздеться, и тут же провалился в глубокий сон. Мне хотелось подумать о Томасе и его очевидном пренебрежении к моим словам, но все мысли улетучились сами собой.
Посреди ночи я вдруг пробудился с ощущением такой бодрости, словно проспал пару недель. На столике у двери трепетал огонек небольшой свечи. Она уменьшилась вдвое с тех пор, как я зажег ее. Сколько же часов или минут она горела? Я потерял чувство времени.
Спать больше не хотелось. Я был преисполнен необычайной бодрости и решил встать с постели. Спустив ноги на пол, я поискал свои башмаки. Они стояли у кровати, холодные и жесткие, левый на месте правого, так как я сбросил их в сонном изнеможении.
Я тихо прошел по комнате, взяв подсвечник, чтобы с его помощью отыскать молитвенную нишу. Ибо моя душа жаждала молитвы. Я не молился уже несколько дней. Подняв свечу, я осветил комнату. И конечно, сразу увидел нишу с низкой скамеечкой и ликами святых: существенный атрибут жизни Томаса Мора.
И вдруг, бросив взгляд в окно, я заметил, что ночную тьму озаряет яркий желтый свет. Он исходил откуда-то снизу. Может, слуги уже развели огонь на кухне? Рановато для утренней стряпни. К тому же у Мора и повара-то не было.
Свет шел из Нового дома. Может, туда забрались воры? Мор не захотел объяснить мне, ради чего построено это здание. Уж не прятал ли он там свои сокровища? Возможно, он не так беден, как показывает.
Неважно; главное, что туда могли залезть мошенники. Не стоит будить Мора, я сам сумею справиться с ними.
Приведя в порядок одежду, я накинул теплый плащ, потом, стараясь не шуметь, спустился по еле видной в темноте лестнице и прошел в Большой зал, откуда можно было выйти во двор.
Бедняга Мор. Он отказался от доходной должности, предпочел бедность, а какие-то негодяи все равно решили ограбить его. Считалось, что любой человек, даже отдаленно связанный с королевским двором, скрывает огромные богатства.
Вскоре я дошагал до домика и тихонько тронул ручку двери, с облегчением обнаружив, что она не заперта. Я вошел внутрь и прикрыл ее за собой.
Итак. Очевидно, я попал в избранное грабителями помещение. Мысль о том, что я сейчас расправлюсь с ними или попросту спугну негодяев, отчасти успокаивала мою совесть. Я довел Мора почти до нищеты (или он сам себя довел?), но сейчас мог предотвратить еще большее бедствие для его семьи. Пусть этот поступок искупит или смягчит мою вину (назовем это так) перед Мором.
В Новом доме я страшно озяб — внутри было холоднее, чем снаружи. Это удивило меня. Тихо продвигаясь по коридору, я поплотнее запахнул плащ. Где же источник света? Пока я блуждал в полной темноте. Возможно, воры уже погасили светильники.
Я добрался до первой внутренней двери и осторожно, чтобы не скрипнули петли, приоткрыл ее. Тьма слегка рассеялась. Видимо, свеча горела за углом.
Прижавшись к стене, я заглянул туда, ожидая увидеть воров, набивающих мешки скудными пожитками Мора. Представлял, как они посмеиваются, перебрасываясь вещами, издеваясь над их потрепанным видом и прикидывая, как они потратят выручку.
Но грабителей там не оказалось. Только сам Мор. Обнаженный по пояс, он стоял на коленях на убогом тюфяке.
На плече его темнел хлыст. Необычный хлыст. Я сразу узнал в нем орудие самобичевания: на конце его имелось металлическое кольцо с пятью цепями, и каждая цепь заканчивалась острым крючком. Пока я осознавал происходящее, он медленно и ритмично хлестал себя и неустанно твердил:
— Во имя Твое, Господи, во имя Твое… Избави меня от грешных мыслей, от суетных воспоминаний. Во искупление страданий Твоих, Боже, во искупление…
Он раскачивался взад-вперед на коленях, монотонно повторяя молитвы и охаживая себя бичом.
Верхняя часть его тела уже кровоточила. Спину покрывали многочисленные порезы. Они перекрывали старую сеть воспаленных багровых шрамов. Всю грудь и спину страстотерпца усеивали желтоватые гнойники, словно распустившиеся бутоны зла. Кожа воспалилась до красноты. На окровавленном торсе Мора уже не было живого места.
— Прости меня, Господи, ибо несоизмеримы мои страдания с Твоими муками, — тихо завывал он. — Укрепи бичующую длань мою, позволь снискать милость Твою…
И он, вновь взявшись за хлыст, принялся стегать себя. Судорожно вздыхая после каждого удара пятиконечной плетки, Мор упорно продолжал истязать свою плоть. Кровь, брызнувшая из открывшихся ран, стекала вниз и капала на пол.
— Не в силах я постичь глубину страданий Твоих, о Господи, — бормотал он. — Муки мои по-прежнему подобны суетным забавам. — Он хлестал себя до тех пор, пока его спина не превратилась в сплошную рану. — Они мелки и ничтожны! — вскричал он, простираясь на земле. — Я не способен вынести тяжесть Твоего креста. Ниспошли же силы моему слабому духу.
Я не заметил никакого распятия перед ним, однако Мор, должно быть, видел святой образ.
Его рука — уже трясущаяся, но послушная сильной воле — опять сжала орудие пытки. Вытянув его перед собой, он стегнул себя по лицу.
— Да будет воля Твоя, Господи, да будет воля Твоя…
Кровь брызнула из ран и, сбегая по щекам на грудь и плечи, растеклась каким-то непристойным узором.
— Я готов вытерпеть больше, Господи, — впадая в транс, прошептал он, и пятихвостка вновь хлестнула его по лицу.
Я испугался за его глаза.
— Больше, о Иисус…
Очередной удар.
Кровь, словно полноводный весенний поток, текла по шее.
Внезапно Мор опять простерся перед святыней, представшей его внутреннему взору.
— Достаточны ли муки мои? О Господи… испытай меня… Я готов принести Тебе любую жертву.
Долгие минуты несчастный лежал без движения, но вот тело его дернулось, и он с трудом поднялся на колени.
— Да будет воля Твоя, Господи, — повторил он и пополз к темневшей рядом с тюфяком одежде.
Натягивая ее, он снова простонал:
— Да будет воля Твоя, Господи!
Я разглядел безрукавку, не доходящую до пояса. Власяница. Тогда я понял, отчего у Мора такая красная, воспаленная кожа и откуда эти ужасные гнойные язвы. Грубые и колючие концы волосяного облачения уже через несколько часов истирали в кровь даже здоровый кожный покров добровольного мученика. Власяницы изготавливали специально для того, чтобы они терзали плоть страстотерпцев.
Одетая поверх испоротого, истерзанного тела, она, должно быть, причиняла страшные страдания! Но видимо, слишком легкие для Мора и его истязающего Бога.
Льняная рубаха скрыла нательную власяницу. Неужели он постоянно носит ее? Каждый день? И давно ли он стал бичевать себя? Я не смог узнать ответы на эти вопросы, поскольку Мор не открыл своих тайн, а я не решился спросить о них.
Но я узнал ответ на другой терзавший меня вопрос. Мор не просто причиняет себе адскую боль — он старается сполна получить законное наказание. И именно я, в силу сложившихся обстоятельств, буду избран для того, чтобы он принес Небу последнюю жертву.
В тот момент я возненавидел его — за то, что он сделал меня своим карающим мечом. И это было все, чем мне оставалось довольствоваться: его терзаниями, его искушениями, его испытаниями. Он воспринимал меня уже не как человека, а как абстрактную кару, земное отражение одной из его заумных платонических идей. Он никогда не пытался понять меня самого, я был для него лишь символом, проводником высшей воли.
Я с презрением взглянул на страдальца. Он стал безумным слепцом, превратившим живых людей в призраков, угодных его отвлеченным понятиям о чести.
«Прощай, Мор, — мысленно сказал я ему. — Можешь наслаждаться самобичеванием. Только не забывай, что это твой выбор, а не мой. Я хотел сохранить тебе жизнь. Перед моим внутренним взором ты представал совсем другим человеком…»
* * *Я незаметно выбрался из этого ледяного скита и глубоко вдохнул свежий прохладный воздух. Вернувшись в свою спальню, я бросился на кровать, а когда опять проснулся, за окнами давно рассвело и в небесах радостно сияло солнце.
— Добрый день, ваша милость, — сказал Мор за завтраком. — Надеюсь, вы спали хорошо.
— Разумеется, — сказал я. — Так же, как вы.
— Тогда вы провели спокойную ночь, — сказал он. — Ибо я впервые спал сном праведника.
Он отрешенно улыбнулся.
— Желаю вам провести еще много столь же прекрасных ночей, — вяло ответил я.
LX
В канун майских праздников я прибыл в Оксфорд, чтобы проверить, как обстоят дела с Кардинальским колледжем. Его строительство, разумеется, забросили после смерти Уолси. Я размышлял о том, стоит ли спасать начинание кардинала, взяв на королевское финансирование, или лучше предать его забвению. Великолепные, но еще не завершенные здания, обрамляющие просторный четырехугольный двор, за четыре зимы изрядно пострадали. Необходимо восстановить разрушенное и как можно скорее закончить работы, пока это имело смысл.
