Антон Дубинин - Выпьем за прекрасных дам
— Вы — Эрмессен де Капулет, взятая по подозрению в колдовстве?
— Да, это мое имя. — Она отвечала так, будто делала одолжение.
— Судя по фамилии, вы дворянка?
— Если бы я была дворянкой, что с того?
— Я не играю с вами в вопросы, Эрмессен де Капулет. Я следователь инквизиции, и спрашиваю вас, дворянка ли вы.
— Ответь я «да», это изменило бы ваше или мое положение?
— Хорошо, допросом займемся позже, — Гальярд отвернулся и отступил на шаг, освобождая женщине проход. — Фран, проведите подозреваемую в камеру. Дочь моя, взяли ли вы свои вещи?
— О моих вещах, господин инквизитор, вам лучше будет спросить вашего друга тюремщика. Или вашего друга сержанта… как бишь его там звали… Достойного человека и католика.
— Все врет, — пробормотал Фран, наливаясь краской. — Ничего при ней не было, кроме тряпья, что на ней! Как доставили, так и посадил. Давай, пошла, — грубо прикрикнул он на Эрмессен, скрывая раздражение. И даже протянул руку — подтолкнуть ее; Антуан почувствовал краткий прилив возмущения — нельзя так с женщиной! — но та позаботилась о себе, ловко уклонившись от руки тюремщика и выходя вперед.
— Я пойду сама, мой неизменно любезный страж. Указывайте дорогу, солдат.
Одноглазый охранник — Ферран? Марти? — молча указал ей место перед собой. Он чувствовал, что женщина в черном говорит с ним приказным голосом — но ему было, по большому счету, все равно. Еретическая шлюха корчит из себя королеву. Бывает. И не такое бывает. Пороть пока не за что.
Эрмессен уже двинулась по коридору, по-графски высоко держа голову. Товарки из камеры провожали ее сочувственным ропотом; кто-то приблизился было к решетке, даже руку протянул сквозь прутья — но быстренько отскочил, встретившись со взглядом Франа. Эрмессен обернулась через плечо, ища глазами одно конкретное лицо.
— Дочь, может быть, мы больше не увидимся. Будь тверда, и да благословит тебя Бог.
Величественная твердость Эрмессен внушала невольное уважение. Что-что, а держалась она благородно — для женщины, попавшей в тюрьму, быть может, и по ошибке… У Гальярда было такое лицо, будто под нос ему попало что-то очень вонючее. (Вонь ереси, сказал он далекому Гильему-Арнауту, вот что это такое; дай Бог мне ошибиться, но, кажется, с нею уже все понятно… осталось только убедиться. И побороться за ее душу сколь возможно, да, отец).
Та, к кому так церемонно — дочь — обратилась красавица, звук шагов которой уже утихал в направлении лестницы вниз, — уже стояла у выхода, и стояла прямо. Но это была не естественная и величественная прямота ее наставницы: вторая подозреваемая выглядела, будто палку проглотила (было у Антуана в деревне такое словечко…) На голову ниже Эрмессен. Совсем девчонка, как посмотреть — лет шестнадцать, а то и меньше. Тонкая, какая-то встрепанная, черная, как галчонок, с проблесками рыжины. И глаза галчиные — круглые и вытаращенные. Не то от испуга, не то всегда такая. Девчушка тоже была в темном, каком-то коричневом — но балахон ей явно велик, с чужого плеча, что ли?
И это — еретичка? В чем тут ересь держится…
— Грасида Сервель, — обратился к ней Гальярд, слегка наклоняясь вперед. Голос его был таким же спокойным, разве что чуть помягче.
Девчонка сделала крохотный шажок вперед и не ответила. Наоборот — плотно сжала губы.
— Отвечайте, дочь моя. Ваше имя — Грасида?
От слова «дочь» она дернулась, словно Гальярд на нее замахнулся. Облизнула губы, будто готовясь сказать речь. И вдруг, широко раскрыв рот, запела во всю глотку — да так неожиданно, что даже Фран подпрыгнул на месте, звонко уронив наконец-то ключи.
— Gardo ta famillo, Biergo de Prouilho, Tu que sios la fillo d'en Dious tout puissant! Gardo ta famillo, gardo tous picheres…[10]
Девушка Грасида — а это, несомненно, была Грасида, спрашивал Гальярд для проформы — пела, яростно уставившись в лицо инквизитору и сжав кулачки. Так, наверное, кричали «Тулуза и Фуа» в лицо франкам обреченные на повешение партизаны в годы войны! Так франки кричали свое «Монфор» в битве с превосходящими силами, так первые христиане на арене в голос открывали толпе имя своего Спасителя… Антуан не знал, что и подумать: он снова остался в стороне, залп ненависти летел в его наставника, а он одного понять не мог: почему она именно это поет?
Древний, еще до-домиников гимн Святой Деве Пруйльской! Гимн, который не далее чем вчера напевала, разливая им вино, старенькая монахиня, матушка Катрин!
Эта девица совсем сумасшедшая? Или… или она пытается таким образом оправдаться, объявить себя католичкой? Но тогда почему она поет так?
— Tu que sios la fillod'en Dious Pietadous,
— неожиданно оборвал ее Гальярд, договорив куплет за нее. — Довольно пения, Грасида. Это хороший гимн, я был рад его слышать, хотя, признаюсь, и не ожидал. Теперь же вас отведут в новую камеру, и завтра же с утра мы с братом Антуаном придем вас расспросить.
Девушка-галчонок совсем выдохлась. Вид у нее был несколько ошарашенный — будто она ожидала побоев или хотя бы ругани за свое песнопение, а получила едва ли не похвалу. Такой — ошарашенной — ее и увел в сторону лестницы второй охранник, помоложе, с постриженными по моде, но невыносимо грязными волосами. Девочка шла так прямо, что даже под ноги не глядела — и споткнулась на порожке у ступеней. Сквозь маленькое окошко под потолком доносился призывный звон Сен-Мишеля.
— Что же, Франсиско, благодарю вас за помощь, — сдержанно сказал Гальярд. — Как вы поняли, мы придем на дознание завтра после Мессы. А сейчас, слышите, нам уже звонят к вечерне.
Он косо взглянул на Антуана, казавшегося несколько подавленным и погруженным в себя. — Идемте, брат. Общинная молитва и немного подготовки. И отдых. Он вам понадобится.
— Значит, завтра с утра ожидать вас, господа-отцы? Как вы скажете, мы вам подготовим все, что надобно, столик достанем, чтобы писать удобнее, опять же перекусить вам…
— Мастер Фран! А, мастер Фран! Скажи Марии, что Гауда не будет в готовке помогать, живот у нее схватило! Я в ее очередь пойду! — донесся сзади, из-за решетки, просительный женский голос…
Продолжалась обыденная тюремная жизнь. Может, и не сильно отличная от монастырской. Когда в Жакобене еще не было келий и братья спали в дормитории — запах там стоял не лучше, чем в общей камере! Но Антуан, оказавшись на улице, чувствовал себя так, будто вырвался на свет с неволи — будто он побывал по другую сторону решетки. Пахло водой с реки Од… тополями, молодыми листьями тополей… Теплым камнем, живым, а не как в тюрьме… И почему-то тяжелым стыдом.
Только возле самого собора Антуан вспомнил то, что его было оставило, отошло. Вспомнил, когда молчаливый Лоп вложил ему в руки позорно позабытую им в тюрьме — на столе тюремщика! — кожаную папку с материалами по двум еретичкам. Деревня Верхний Прад!
И ему стало совсем неладно. Господи Христе, вот оно, значит, каково — быть инквизитором.
5. «Грязная история». Брат Гальярд рискует
Допрос дамы Эрмессен прошел ужасно. Честно сказать — хуже некуда. Невольно вспоминалась старая инквизиторская шутка, доставшаяся Гальярду еще от Бернара де Кау: «Следователь: а правда ли, что катары всегда отвечают вопросом на вопрос? — Подследственный: а кто это вам сказал такую глупость?»
Эрмессен лгала. По-катарски, изворотливо и привычно; переводя разговор на другую тему, то прикидываясь обиженной и несправедливо оскорбленной, то, напротив же, горделиво заявляя о неких своих правах — гражданки, женщины, христианки… Эрмессен — если это, конечно же, было ее настоящее имя: подобные ей часто принимали в секте другие имена, а это имечко, популярное среди «совершенных» катарок, означало «бездетная» — для сектантов признак особой чистоты… Гальярду уже не требовалось ничего доказывать. Как он ни говорил себе самому, что всегда есть возможность ошибки — вся его многолетняя практика, вся интуиция ясно заявляли, что эта женщина еретичка, из Совершенных, но не мученица по натуре — будет пытаться любой ценой избежать костра. Значит, горделивого признания, подобно тем, какие порой получали инквизиторы от готовых к «смерти за веру» Совершенных, от Эрмессен скорее всего не добиться. Ее нужно именно ловить на слове, загонять в логический тупик, где врать уже будет невозможно. Как же Гальярд не любил этого процесса… Хотя Раймон дю Фога, епископ и бывший доминиканский провинциал, утверждал, что Гальярд в нем весьма искусен.
— Эрмессен де Капенду, это ваше настоящее имя?
— Меня так зовут люди. Что такое «настоящее имя»?
— Имя, данное при крещении, — ляпнул Гальярд и сам себя обругал: вопрос поставлен совершенно неправильно. Еретики ведь считают свой обряд «утешения» духовным крещением, так что совсем не удивительно, если эта женщина ответит «да». — При водном крещении, совершаемом католической церковью, — быстро поправился он, и Антуан успел дописать. От старания юноша чуть высунул кончик языка и трудился, не разгибая спины; но пока справлялся со скорописью.
