Владимир Архипенко - Ищите связь...
К этому моменту Полетаев вообще ничего не соображал. Голова стала тяжелой, словно чужой. Он встряхивал головой, тер веки, бил себя по щекам, но ничего не помогало. Даже когда он говорил с метранпажем стоя, его язык внезапно заплетался, глаза сонно стекленели.
Никогда еще Полетаев не чувствовал такого непреодолимого желания спать. Все вокруг воспринималось сквозь какую-то пелену. Даже радость от того, что машина заработала, показалась нереальной. Превозмогая себя, он сказал товарищам, что отпечатанную газету надо немедленно выносить, не дожидаясь, пока пришлют в типографию визу цензора. Каждый, кто кончил работу, пусть уносит пачку. Наконец, не выдержав, он почти на ощупь добрался до стола в конторке, сел, опустил отяжелевшую голову на руки и мгновенно погрузился в блаженство сна.
Разбудила его чужая властная рука, безжалостно толкавшая в плечо. Громкий голос назойливо трубил в ухо:
— Милст… государь… извольте проснуться… от имени закона…
Полетаев резко тряхнул головой, открыл глаза и увидел перед собой пышноусого полицейского пристава, глядевшего на него грозно и непреклонно. От этого совсем не райского видения Николай Григорьевич мгновенно пришел в себя, с максимальной вежливостью осведомился, чем бы он мог быть полезен.
— Милст… государь… член Госдарственн… думы! Распоряжением господина цензора из комитета по печати… номер газеты, именуемой «Правда», арестуется!
— Арестуется?!
— Так точно-с! Целиком весь тираж!
— А на каком, собственно… — начал было Полетаев, по тут же осекся. Спорить с приставом было бесполезно — тот лишь выполнял установленные правила. Но вот тираж… Как мог он проспать тираж?
Полетаев уже начал было произносить уничижительный внутренний монолог, направленный исключительно против себя самого, но вовремя заметил, что печатники, стоявшие неподалеку за спинами городовых, как-то странно поглядывают на него и улыбаются. Он перевел взгляд в угол и увидел, что там, где обычно штабелями лежали пачки газет, остались три-четыре связки. И он понял: успели вынести до прихода полиции!
А остальное, черт побери, не страшно!
Подходя к нужному ему дому, Думанов заметил человека, стоявшего в подворотне на другой стороне улицы, и понял, что перед ним шпик. Причем внимание его было явно обращено на парадную дверь того самого дома, куда направлялся Тимофей. Думанов миновал подъезд и пошел дальше по улице. Тут он заметил второго шпика, одетого, как и первый — то же суконное пальто, надвинутая на глаза фуражка, смазные сапоги… Сомнения не оставалось — дом взят под наблюдение.
Что делать? Конечно, он сам, поскольку не вошел в подъезд, не остановился около него, не должен был попасть в поле внимания шпиков — мало ли прохожих появляются на Николаевской улице. Наверное, это так, но как же все-таки связаться с товарищами?
Свернув на Загородный проспект, Думанов вскоре наткнулся на маленькую пирожковую, разглядел сквозь мутноватое стекло, что внутри сидели только двое посетителей — здоровенные бородатые мужики в поддевках. Видимо, ломовые извозчики, наверное, это их телеги стояли на мостовой напротив входа в пирожковую. Лучше места для того, чтобы приткнуться и обдумать положение, ему не сыскать. Он вошел, взял у краснолицей бабы, стоявшей за прилавком, два пирожка с ливером, стакан крепкого чаю и сел за столик в уголке, положив шляпу на соседний стул.
Обдумывая создавшееся положение, он пришел к выводу, что присутствие шпиков возле дома, где помещалась редакция «Правды», было делом неизбежным. Несомненно, им дано задание «засекать» нелегалов, но уследить за всем потоком посетителей, идущих в редакцию, невозможно. Его в лицо они не могли знать, о том, что он прибыл из Гельсингфорса, тоже не знали, а потому не надо обращать внимания на их присутствие и идти в редакцию не скрываясь.
И Думанов, вернувшись на Николаевскую, не таясь вошел в подъезд дома под номером тридцать семь. Грязная каменная лестница вела наверх. Он миновал несколько выходивших на лестничные площадки дверей, пока не нашел нужную. Она была полуоткрыта, а стало быть, ни звонить, ни стучать не было необходимости. Пройдя узкий квартирный коридор, он вошел в комнату, до того полную сизого табачного дыма, что сразу запершило в горле. За столом, заваленным бумагами, сидел человек атлетического сложения, с косматыми бровями и почти запорожскими усами. Рядом с ним стоял высокий худощавый человек в пальто, видимо, только что пришедший с улицы. Оба вопросительно взглянули на Думанова. Он спросил у них, может ли увидеть кого-нибудь из сотрудников редакции.
— К вашим услугам, — отозвался человек за столом, на короткое время вынув трубку изо рта. — Я заведующий редакцией. Еремеев. Чем могу служить?
— Я приехал из Гельсингфорса, — заговорил Думанов, — и мне необходимо видеть депутата Государственной думы Полетаева… Он ведь издатель вашей газеты.
— Да, — подтвердил Еремеев. — Но если вы насчет материала для номера, то скорее со мной дело иметь.
— Нет, это не связано с газетой. Я по делу гельсингфорсских матросов.
Он успел заметить, что Еремеев и высокий человек быстро переглянулись.
— Вы меня поймите… — продолжал Думанов.
— Ну ладно, — прервал его Еремеев, — можете и прямее говорить. Этот товарищ, которого вы видите, член Государственной думы. Шурканов. Может быть, слышали? Тоже рабочий депутат.
Думанов с любопытством посмотрел на высокого. Вот он какой, Шурканов — депутат Государственной думы! Среди думских деятелей, о которых немало писали российские газеты, рабочих была малая горстка. И один из них — рабочий петербургского завода «Новый Айваз», член социал-демократической фракции — стоял сейчас перед ним. Впрочем, фамилия Шурканова была хорошо знакома связному Гельсингфорсского комитета, он встречал ее не раз на страницах газеты «Звезда» — предшественницы «Правды». Думанов еще в Париже слышал о том, что два большевистских депутата — Полетаев и Шурканов, используя свое положение и неприкосновенность, ведут в Петербурге большую работу, осуществляют связь между подпольными и легальными организациями, помогают изданию социал-демократических газет и журналов.
— Очень приятно, — сказал Думанов, — в таком случае могу сказать, что к Полетаеву меня Горский направил. По делу совершенно безотлагательному.
Он назвал ту самую фамилию, которую посоветовал назвать ему Шотман.
— Горский? — переспросил Шурканов, скользнув по лицу Думанова цепким взглядом. — Доводилось мне о Горском слышать. Так, значит, ты от него?..
— Не только от него лично. Но раз вы о нем слышали…
— Э, — поморщился Шурканов, — кончай церемонии, вижу же, что свой брат рабочий и не просто рабочий, а наверняка партиец. Так что давай не будем друг другу «выкать».
— Давай! — легко согласился Думанов.
— Я, конечно, понимаю, что зря человека Горский в Петербург не пошлет, и понимаю, что дело деликатное — не всякому расскажешь. Но вот как раз сейчас я собираюсь идти в типографию, где в данное время находится Полетаев. Могу и тебя проводить. Так ведь, дядя Костя? — добавил он, обращаясь к Еремееву.
— Конечно же, проводи.
— А коли так, то пошли.
— Но… — замялся Думанов, — там внизу наружное наблюдение, сам видел филеров, когда шел сюда.
Еремеев с Шуркановым снова переглянулись, но на этот раз с улыбкой. Заведующий редакцией встал из-за стола, подошел к окну, поглядел на улицу, ткнул мундштуком трубки во что-то видимое ему.
— Вон он стоит, голубчик. Но только ты, товарищ, не обращай на него никакого внимания. Если бы мы на них смотрели, то и газету нельзя было бы выпускать. К нам за день сотни людей приходят, с заметками, с предложениями, за всеми не уследишь… Ну а тебе, как приезжему, в случае чего поможем следы замести. Так что ступайте прямиком. Впрочем, если есть желание, идите через черный ход. Но, по-моему, это хуже, подозрительнее покажется.
Провожая Думанова на Ивановскую улицу, Шурканов успел рассказать коротко об обстановке: рабочие окраины столицы кипят, политические забастовки вспыхивают одна за другой, и почти все — по поводу ленских событий. Такой накал наблюдался, пожалуй, лишь в преддверии революции, семь лет назад. Он поинтересовался, как обстоят дела в Гельсингфорсе, кто из старых партийцев ведет сейчас пропаганду у местных рабочих, есть ли связи с финскими социал-демократами.
Так незаметно дошли до типографии. Но Полетаева на месте не оказалось. Разделавшись с формальностями, связанными с наложением ареста на первый номер газеты, он подписал протокол, распрощался с полицейскими, а потом уехал, не сказав куда, но предупредив, что вернется в типографию к концу дня. Шурканов попробовал тут же из кабинета хозяина типографии позвонить Полетаеву домой. Но звонок оказался безрезультатным — телефонистка сказала, что номер не отвечает. Тимофей заметно приуныл, потому что дорог был каждый час, а время встречи с кем-нибудь из Петербургского комитета отодвинулось по крайней мере до вечера.
