Ефим Гальперин - Бешенство подонка
За столиком граф Мирбах и Радек.
– Я вызвал вас, герр Радек… – говорит Мирбах. – Что-то надо предпринимать. Мы сделали ставку на Ульянова. Деньги поступают регулярно. Вы не представляете, сколько наших оперативных групп в поте лица зачищают Петроград. И Москву. На всех уровнях. От правительства до рабочих комитетов на заводах. А он гуляет по парку, бомбардирует свой ЦК и Совет кучей директив! Учит их, как надо. Но отсюда! И ведь устроился-то как! Жена и Инесса Арманд. По очереди. Фрау Арманд, та вообще… Играет ему по вечерам Бетховена. Особенно эту…«Патетическую сонату». Понимаете, герр Радек… Мы ориентированы на конец октября. То есть, меньше месяца осталось. Что примечательно… Герр Ульянов гуляет в парке вдоль ветки железной дороги в сторону Петрограда. Смешно?
– Ну, что я могу? – пожимает плечами Радек.
– Простите, но через вас, герр Радек, идут все денежные потоки. Ваша шея еще больше под топором, чем моя.
Объясните ему, наконец, на своем партийном языке. Он всё-таки ваш учитель, наставник. Скажите ему. Ну, хотя бы на идиш, – оба смеются, – Сегодня не надо. Там как раз играется «Патетическая». Бетховен и Ульянов… Ульянов и Бетховен… Завтра! А пока познакомьтесь…
К столику подсаживается Смилга.[53]
– Смилга Ивар Тенисович, – представляет гостя граф Мирбах. – Председатель Областного комитета армии, флота и рабочих Финляндии.
– Карл Радек.
– Наслышан о вас от Владимира Ильича, – говорит Смилга.
– Мы ведь встречаемся буквально ежедневно.
– У герр Смилги чудные ребята! – восхищенно говорит граф Мирбах. – Все как на подбор. Гвардия. «Шюцкор», До трех тысяч штыков!
– Да. У нас у всех отличная физическая подготовка. Высокие результаты по стрельбе.
– А дисциплина какая! И наличие мотивировки! – добавляет граф Мирбах. Поднимает бокал, – За независимую Финляндию!
Они выпивают. Стоя.
Хельсинки (Гельсингфорс).
Дом начальника полиции. Утро.
Ленин, Эйно Рахья, Радек. В руках у Радека огромная корзина, полная шведских деликатесов. Сверху бутылка французского коньяка. Он оглядывается:
– Ну, вы отлично устроились, Учитель. Под крылом у полицмейстера.
– А вы прекрасно выглядите, Карл. Ну, просто крупный банкир. Повернитесь-ка. Чудные башмаки! Какие ранты! Какая кожа!
– О чем разговор! – Радек снимает башмаки. – Дорогому Учителю!
– Ну, что вы, что вы, Карл! Хотя, знаете… Снимайте, снимайте! Вы себе еще купите. А мне в революцию надо в чем-то вступать! Сейчас мы вам пока что-нибудь подберем из старого. Эйно, поглядите там…
Ленин натягивает башмаки. Проходит гоголем.
– Теперь мне не страшны булыжники Петрограда. Но перейдем к делу. Отчитывайтесь, банкир!
Они уходят в глубину квартиры. Радек идёт босой.
ФЛЕШФОРВАРД:
9 ноября 1918 года.
Берлин. Улицы. День.
Грузовики с вооруженными солдатами и рабочими. Революционные события. Как черно-белая кинохроника. Только флаги и повязки на рукавах красные.
Карл Радек с группой боевиков идут сквозь те же величественные коридоры и залы Генштаба, что в эпизодах с Лениным.
Под дулом пистолета ведут чиновника – того самого, что требовал в начале истории подписи Ленина на контракте.
Он показывает, где в архиве все документы по России.
Ящики с папками, на которых крупно выведено «Операция "Лорелея"» выволакивают в оранжерею и сжигают.
Чиновник, глядя обезумевшим взглядом, как поступают с документами, падает замертво.
– Вот архивная крыса! – смеется Радек. – И патрона тратить не надо!
КОНЕЦ ФЛЕШФОРВАРДА.
КОММЕНТАРИЙ:
Радек Карл (Собельсон). В 1936 году будет арестован по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра». 30 января 1937 года приговорен к 10 годам. Убит в тюрьме по приказу Сталина. Официальная версия – гибель во время драки заключенных.
Ленин, поскрипывая новыми башмаками, возвращается на кухню, прихватывает привезенную Радеком корзину с продуктами. Двери в комнату закрываются.
Полдень. Условный стук в двери дома. Эйно Рахья открывает. Входит Смилга.
На цыпочках они проходят по коридору и приникают к замочной скважине. Там в комнате Радек, расхаживая перед Лениным, читает что-то с бухгалтерских листов. Вздымает палец к верху, как опытный торговец. Ленин, развалившись в кресле, потягивает коньячок и закусывает балычком. Благодушно кивает головой в такт.
Хельсинки (Гельсингфорс). Окрестности.
Лес. День.
Ленин, Смилга, Радек и Рахья высаживаются из пролетки. Видно, что старые башмаки Ленина Радеку жмут. Он прихрамывает.
КОММЕНТАРИЙ:
Весь этот день пройдет под попурри: «Патетическая» Бетховена и разухабистая ария «Без женщин жить нельзя на свете, нет!» из оперетты «Сильва» Кальмана. В принципе это главные музыкальные темы всей этой истории.
Смилга демонстрирует Ленину и Радеку своих бойцов. Стрельбы, строевые приемы.
А в конце занятий сто молодых финнов, членов гражданской гвардии «Шюцкор», строем, старательно печатая шаг, идут под знаменем независимой Финляндии.
А Ленин, Радек и Смилга, стоя на холмике, принимают парад.
Смилга суров и сдержан, держит руку у козырька.
КОММЕНТАРИЙ:
Смилга Ивар. 10 января 1937 года Военной коллегией Верховного Суда СССР в возрасте 44 лет за «участие в троцкистской контрреволюционной террористической организации» приговорен к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение в тот же день.
Хельсинки (Гельсингфорс).
Парк возле железной дороги. Вечер.
Уютный провинциальный парк. Ленин со Смилгой, Радеком и Эй но Рахья гуляют вдоль железнодорожных путей.
Ленин доволен: башмаки, коньяк, парад в лесу.
Мимо, маня огнями и обдавая ветром, в сторону России проходит поезд.
Ленин в мигающем свете вагонных окон, перекрикивая стук колес:
– А знаете, я ведь созрел! Я готов драться! Эйно, мы едем в Петроград!
Поезд Стокгольм – Петроград.
Вагон. Вечер.
Удивительно, как Бог раскладывает пасьянсы… Именно в этом, проносящемся мимо поезде, возвращается в Петроград Терещенко с компроматом на Ленина.
В купе он и Марго. Адъютант поручик Чистяков, расчищая на столике место для ужина, пытается взять в руки папку с досье.
– Ну, знаете, дорогой Чистяков, это не трогайте. Это я сам!
– говорит Терещенко, убирая папку.
Петроград.
Квартира Терещенко.
Утро.
Терещенко сидит в кресле у кофейного столика, с сигаретой в руке. Точь-в-точь, как на очень известном портрете художника Александра Головина. На диване Рутенберг рассматривает документы.
В дверях возникает мать Терещенко.
Рутенберг почтительно встает.
– Позвольте представить, маман. Петр Моисеевич Рутенберг, – говорит Терещенко, – Моя мать Елизавета Михайловна.
Мать Терещенко меряет Рутенберга взглядом. Кивает. Уходит молча.
– После прочтения этого… – говорит Рутенберг, – нормальный человек не должен был бы уже возвращаться.
– Почему?
– Боюсь, мы опоздали с этими бумагами. Месяца на два! Паралич! В Петрограде вовсю хозяйничает Совет депутатов. Шайка с Троцким во главе. Тысячи митингов. Уже шутка гуляет «При Романовых мы триста лет молчали и работали, теперь будем триста лет говорить и ничего не делать». Какое-то поветрие! Все выступают и говорят, говорят… Причем все без исключения несут полную херню! От Троцкого до последнего солдатского депутата. Нет на них генерала Корнилова!
– Мы можем продемонстрировать бумаги на очередном заседании Совета министров! – предлагает Терещенко.
– Какие министры? Власть правительства распространяется разве что на дворников у Мариинского дворца. А Керенский… Не удивлюсь, если окажется, что он тоже инфицирован немцами. И что, на него тоже могут быть такие же бумаги.
– Следственное управление? Прокуратура?
– Дупель пусто! Импотенция полная!
– В прессу? Сразу в несколько газет!
– Газеты?! – морщится Рутенберг.
– Но не листовки же на стены. Уж очень специфический материал. Транши, договор с Лениным. Всё ведь на немецком языке.
– Армия! Но кто? – бормочет Рутенберг, – Краснов под арестом, генерал Духонин в Могилеве мнется…
– Послушайте, Петр Моисеевич, здесь в Петрограде генерал Лечицкий. Очень авторитетен среди офицеров. Давайте поедем к нему! – предлагает Терещенко.
– Нет. Вы сами. Встречаться с ним должен славянин.
Петроград. Смольный.[54] Штаб.
Комната председателя Петроградского Совета Адольфа Иоффе.
Утро.
Карта города. Торчат флажки, закрашены некоторые участки. Иоффе в бухгалтерских нарукавниках ставит еще один флажок.
