Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
А чего мне это стоило?.. Да ну их всех к черту, право! Жизнь и так коротка… Давайте веселиться, господа.
– Полностью с вами согласен, – поддержал генерала Оболенский. – А не посетить ли нам «раки…»
– Поняли, поняли вас, сударь, – остановил напрашивающуюся рифму Нарышкин. – Вспомним молодость, господа, и навестим «Трактир у Мойши».
При слове «молодость» Давыдов то ли с насмешкой, то ли с завистью глянул на конногвардейцев и со вздохом покрутил усы.
Однако одноименного трактира более не существовало.
По тогдашнему российскому закону, который Аракчеев не только всецело поддерживал, но и заставлял генерал-губернатора рьяно его исполнять, жиды не имели права проживать в столицах, и кому-то вовремя не подмазавший руку Мойша был с треском выдворен из Петербурга.
Об этом узнали от одноглазого гренадера, у которого благополучно и провели вечер.
«Видимо, в честь себя заведение назвал, – догадался Давыдов. – Ишь дьявол! А вот коли мне пришлось бы трактир назвать, что бы я придумал?» – наморщил он лоб и поднял глаза к потолку.
Взглянувший на него Рубанов благоговейно подумал, что поэт обнаружил в клубах поднимавшегося вверх дыма свою музу и сейчас сочиняет стихи.
«Ушлый партизан, – между тем размышлял Давыдов. – Слишком вызывающе звучит… Генеральская выпивка! Нет, нет. Будто нижние чины не пьют.
Не такое это простое дело – назвать ресторацию. Разумеется, лучше всего подходит "Храбрый Давыдов", однако, сразу подумают, что хвастаю».
Остановившись на мысли, что трактир следует назвать «У Дениса», он прислушался к разговору за столом.
Что делается в нашей России, господа! – возмущался Нарышкин, вспоминая злосчастную участь Мойши.
– Вполне правильные вещи! – не соглашались с ним друзья.
– Может, этого жида сделать министром?.. – ржал князь. – Представьте только, господа, Мойша – министр, и мы должны ему кланяться… Это же парадокс, нонсенс и чушь собачья!..
Когда такое случится – погибла Россия! Да этого и не может быть!..
Затем как старший по чину Денис Давыдов взял инициативу в свои генеральские руки.
– Едем, господа, в театр – к балеринам.
– Мне нельзя, я женатый, – стал отказываться Нарышкин.
– А коли женаты, так даже обязаны поехать туда. Первые поэты России слагают вирши в честь стройных ножек танцовщиц. Хоть с поэтами пообщаетесь…
Однако к окончанию представления они опоздали, не застав ни только поэтов, но и юных балерин.
– Ничего страшного, – успокоил гвардейцев оптимистичный Давыдов, – я заранее разведал, где находится дом, в котором проживают воспитанницы театрального училища… Одна плясунья на это повлияла, – скромно потупился он.
Тайно, партизанскими тропами, компания подъехала к мрачному строению, битком набитому хорошенькими служительницами муз.
– Вон видите огромный зеленый фургон? Это на нем возят девиц на репетиции. Но, к стыду своему, должен сознаться, господа, что даже для меня, бравшего штурмом города, есть проблема.
Молодые ротмистры недоверчиво глядели на старшего друга.
– Мне ни разу не удалось проникнуть в этот дом! Лишь только в фургон перед репетицией. Может, с вашей помощью?..
– Да кто же вам мешает? – с удивлением поинтересовался Нарышкин.
– Хранитель юных дев бывший актер Церберов. Настоящую фамилию вечно забываю. Сговориться с ним не представляется никакой возможности, – уныло заключил Давыдов. – Даже на ассигнации не реагирует… Всю жизнь на сцене злодеев играл…
– Да полно вам! – не поверил Оболенский.
Нарышкин уже не жалел, что отправился с друзьями. Приключение начало захватывать и его. Вздрогнув от ночной прохлады, он приблизился к постучавшему в дверь Давыдову и еще раз вздрогнул, рассмотрев злобное и мрачное лицо, бледневшее в сумраке растворившегося маленького окошка. Хриплый голос насильника и убийцы поинтересовался, чего им надо.
– Попасть внутрь! – ткнул в нос сторожу крупную ассигнацию Давыдов.
После короткого грозного рыка окошко захлопнулось, а ассигнация полетела на землю.
– Клянусь рясой монашки Матильды, господа, это сущий пес Цербер и ненавистник мужчин, особливо офицеров.
Оболенский донышком бутылки постучал в деревянное окошко, которое снова распахнулось, и огромная ручища, вырвав бутылку, швырнула ее на дорогу, моментально закрыв деревянную створу.
Князь даже не успел среагировать.
– Ну и ну! – поразился он. – Экая скотина.
– Всей душой вжился в амплуа злодея!.. – грустно сообщил Давыдов. – Его уже не перевоспитаешь.
До самого утра офицеры пытались попасть внутрь «курятника», но на бывшего актера не действовали ни угрозы, над которыми он сатанински хохотал, ни деньги, которые он мял и бросал под ноги господам, ни уговоры, на которые он плевал.
– Это надо же так вжиться в роль! – поразился Нарышкин.
Так и не проняв злодея, друзья поехали к Оболенскому.
– Ничего, господа, завтра погуляем с цыганами.
После двух недель русского куража, французского шампанского и цыганских песен наступило затишье.
Генерал Давыдов получил назначение состоять заместителем при командире 1-й драгунской дивизии и отбыл в Брест.
Нарышкин срочно уехал в Москву, получив послание от родителей, что скоро станет отцом.
Нагулявшийся Рубанов занял двухкомнатную квартирку в конногвардейских казармах – ни от кого не зависишь и от службы недалеко. Тяжелый саквояж с золотыми червонцами он поставил за диван и накрыл скатертью. На жизнь ему пока хватало и своих денег. О завещании де Сентонжа Максим не рассказал даже друзьям.
Осенью Петербург начал заполняться прибывающей из имений и вотчин аристократией. В Зимний приехала царская семья. По дворцу сновали пажи и хихикали незнакомые Рубанову молоденькие фрейлины.
«Черт-дьявол! – думал Максим, инструктируя начальника караула поручика Сокольняка. – Сколь много случилось изменений в сей жизни. Я – ротмистр и провожу инструктаж, полностью отвечая за жизнь их величеств».
Из Рубановки пришло письмо, начало которого до отказа было забито приветами, а конец – слезными жалобами: «Барин, ваше высочайшее благородие, – самолично писал Изот, – вот вам Крест Святой, как только поставлю винокуренный заводишко, так сразу вышлю целую тышшу…»
«Как же, жди от него! – рассмеялся Рубанов, скользнув взглядом за диван. – Следом какую-нибудь фабрику по производству удобрений задумает организовать, а там и людишки понадобятся, так и придется в сентонжское наследство залезть. Новую шинель к зиме надлежит справить и вицмундир…»
– Вашскародь?! – отвлек его Шалфеев, протягивая конверт. – От их превосходительства генерала Голицына послание.
В субботу, надев парадную форму, Максим отправился с визитом к Голицыным. Князь Петр встретил его с распростертыми объятиями, чего нельзя было сказать о княгине Катерине. Ее напряженное лицо не могло скрыть тревоги, хотя она старалась выглядеть беззаботной и приветливой.
Это заметил даже князь: «Как супруга от Рубанова отвыкла», – подумал он, и тут в комнату вбежал мальчик, а следом – испуганный гувернер-француз.
Увидев сына, княгиня вздрогнула и растерянно глянула вначале на мужа, затем на Максима.
– Голицын-младший! – нежно погладил по светлой головке сына князь Петр. – Поздоровайся с гостем, – легонько подтолкнул его к Рубанову, и Максим увидел себя в детстве.
Лишь родинка на щеке была поменьше и с другой стороны.
Мальчик смело поклонился гостю и тут же обнял отца.
– Сколько же лет будущему генералу?
– На Рождество пять стукнет, – похвалился князь Петр. – Растет наследник.
Да-а, кстати, ротмистр. Сегодня званый обед дает мой дядя, Александр Николаевич. Вы непременно должны посетить его. Тем более что в бытность свою корнетом были представлены ему.
Максим глянул на опустившую глаза княгиню Катерину и решил отказаться, вспомнив, как она встречала его раньше.
– С удовольствием, князь! – неожиданно для себя произнес он.
«И зачем мне это?..»
– Возобновление знакомства весьма полезно для вашей карьеры, – словно ответил на его мысленный вопрос Голицын. – Ведь верно, Катеринушка? – поцеловал в лоб жену. – Ну иди, дружок, – потрепал по щеке сына и, взяв под руку Максима, повел в кабинет.
Царский друг и любимец встретил Рубанова приветливо и, с удовольствием оглядев его статную фигуру в белом мундире, похвалил за верную службу отечеству и императору.
Максим, разглядывая маленького лысенького царедворца, сморщил лоб, думая, чем бы ответить на комплимент и похвалу.
Не найдя в его внешности ничего примечательного, а в душе – никаких талантов, кроме умения мирить государя с любовницей, решил не то чтобы ругнуть, но несколько унизить или, точнее, уязвить влиятельного врага и конкурента на царские милости графа Аракчеева.
– Так точно, ваше сиятельство. Российский самодержец справедлив, в отличие от Алексея Андреевича, и щедро награждает верных слуг.
