Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– Пошто?
– Покоя ищет. Остарел. Захватил всего много под руку свою. Растерять боится да и к Рыму ухо склоняет. Нелады у него с цесарем германским и его сыном, королем рымским.
– Так и яз о нем мыслю, – сказал Иван Васильевич. – Что ж там наиглавное, за рубежами нашими?
– Рым и Царьград, – горячо заговорил дьяк Курицын. – Папа Иннокентий токмо денег ищет везде для ради кормления множества жен и детей своих. Ядовито про него рымляне бают: «Святейший отец наш – отец всех детей в Рыме!» Для сего и новый поход на султана проповедует, и великую казну собирает. В то же время и с султана турского великую дань берет за брата его родного, которого в заключении держит у собя в Рыме, дабы тот не мог Баязета с престола скинуть. Сам же султана на думу наводит. Возможно-де, когда крестовый поход начнется, то и брат его пойдет с крестоносцами.
– Хитер, нечестивец, – заметил Иван Васильевич, – а Баязет-то все сие добре разумеет?
– Разумеет, государь, – ответил дьяк, – посему и на нас оглядывается. Султан-то и ратную пользу от нас, и торговую весьма ценит. Иннокентий же круг собя всех христианских и неверных государей путает. Круля Казимира он совсем в свои руки взял, помочь ему обещает против Москвы. С Ганзой дружит, а через нее – с господой новгородской. Везде у него лазутчики и соглядатаи из монахов ордена святого Доминика, инквизиторов: в Польше, в Литве, в Ливонии, и у татар, и у нас в Москве, и в уделах, и в Новомгороде, и возле всех рубежей наших. Опричь монахов, много у него и светских соглядатаев из греков и фрязинов. Ко всем государствам рука папы тянется, чтобы кровь человеческую лить, смутами народ зорить, а собе злато собирать. Есть даже доброхоты у папы и среди епископов и попов наших, которых мечта блазнит такую же власть иметь, какая у Рымской церкви есть. Хочет государствовать над всей Русской землей.
– На сие у них зубов нет, – мрачно проговорил Иван Васильевич, – а монастырских темниц у нас хватит. Ну, а как же ты сам обо всем мыслишь?
– Яз, государь, еще в полоне будучи, все видя и слушая, уразумел главное. Все зло для Руси идет из Рыма, от папы. Повел яз единожды речи и с турскими пашами о зле рымском, а те сему рады. Бают, что им зло тоже из Рыма и что сам султан давно о дружбе с Москвой думает.
– Ну, а как Баязет о государствовании и о силе нашей разумеет? – спросил Иван Васильевич. – Видал ты его, беседовал с ним?
– При отпущенье своем видал, и была у меня краткая беседа с ним. Видом он не похож на татарских ханов. Одеяние его и шапка – как у царей грецких были. Волосы у него долги, усы и борода клином. Важен вельми и величав. Почитает он нашу державу сильней всех прочих. Спрашивал меня, пошто мы купцов своих не пущаем в турские земли, от сего царству его ущерб, да и Москве тоже. Дружбы с нами хочет…
– А о Литве и о Польше что он сказывал?
– От сего уклоняется, – ответил Курицын, – но предлагает любовь и дружбу для-ради торговли меж нашей и его державой, и яз, государь, по разумению своему, мыслю: сие будет нам на пользу и даже в делах с папой и с христианскими королями…
– Верно, Федор Василич, верно! – одобрил государь. – А Бог даст, мы, может, потом с султаном-то и ратное докончанье свершим. А как христианские короли о нас мыслят?
Курицын насмешливо улыбнулся.
– Смеху подобно, – сказал он, – одни нас все еще данниками татар почитают, а иные мыслят, что мы под рукой короля польского, с Литвой путают. Ничего о нас точно не ведают и ни за какую державу не считают. Более иных о нас ведают король Матвей угорский да воевода Стефан молдавский, и то быль с небылицами плетут.
– Ну, сие пока на пользу нам, – молвил Иван Васильевич.
– А папе еще более на пользу, – заметил Курицын.
– Пошто?
– По то, – ответил дьяк, – что папа о нас более всех правды знает, но от других таит, дабы легче государей иноземных за нос водить…
Иван Васильевич задумался и тихо проговорил:
– Умен ты, Федор Василич, вельми умен…
– У папы-то на словах, – продолжал Курицын, – уния и крестовые походы для всего латыньства, а на деле – через Польшу, Ганзу и немцев поглубже в Русь когти свои запустить. Мыслит он Польшу великой державой изделать, а нас, яко Литву, под руку ее поставить.
– На сем подавится! – резко заметил Иван Васильевич и закончил: – Днесь за обедом ничего сего не сказывай про наши с тобой думы. Говори токмо о докончанье с королем Матвеем да о дружбе с султаном. О главном же мы еще втроем подумаем, когда сын мой из Твери пригонит.
Государь помолчал и улыбнулся.
– Когда ты со мной, Федор, – промолвил он, – разум мой глубже, а душа возвышается до любомудрия. Много яз мыслил о минувшем, о днешнем и о грядущем. И вот в сей часец враз все уразумел. Наше – токмо минувшее. Днешнего нет – всякий миг оно от нас непрерывно уходит в минувшее. Грядуще нам не ведомо, о нем токмо гадать можем.
– Ты, государь, грядущее всегда точно угадываешь! – воскликнул Курицын.
– Сие бывает, Федор, токмо в делах ратных и государственных, – грустно заметил Иван Васильевич. – В своих же делах человечьих ведаем мы с тобой, как и все люди, токмо минувшее.
– В котором и живут все радости и все горести наши, – тихо добавил Курицын. – С каждым днем растет минувшее-то позади нас, пока мы сами не уйдем в него навеки. Мое-то вот минувшее уже на двенадцать лет длинней твоего.
Собеседники замолчали и задумались каждый о своем. Взглянув на Курицына, Иван Васильевич слегка усмехнулся.
– Все же, Федор, не подобает мудрецам уныние, – сказал он. – Древо жизни на земле вечно, а мы – токмо листья, которые меняет оно по воле Божьей. Отпадем мы от древа все, ныне сущие, а дети и внуки нас сменят, потом и они друг друга сменять станут, и так вот будет на вечной смене Русь наша жить вечно.
На четвертый день марта, в самый грачиный прилет, соправитель государя Иван Иванович выехал в Москву, оставив в Твери свое семейство, а «собя вместо» для государевых дел назначил своего престарелого наместника, князя Василия Федоровича Образца-Симского.
На другой день после приезда сына Иван Васильевич устроил у себя, под видом тайного совещания по делам государственным, из ближних бояр, воевод и дьяков, торжественный обед в честь возвращения в Москву дьяка Федора Васильевича Курицына. На этом пиру из семейства государя, кроме соправителя его, никто не присутствовал, и государыня Софья Фоминична, к досаде ее, не могла быть приглашена.
Собрались на думу все в трапезной Ивана Васильевича за столами уже накрытыми, но только с винами, без всяких кушаний. Рядом, по левую руку сына своего, посадил государь на этот раз Курицына. Остальные все сели так, как обычно садились на думе государевой.
– Наперед думы нашей, – сказал Иван Васильевич, – почтим возвращение из турского полона дьяка Федора Василича, поздравим его. Первую здравицу…
Государь взял кубок с вином из рук дворецкого.
Взволнованный Курицын вскочил с места и воскликнул:
– Не можно сие, государь! Окажи мне милость, разреши мне первую здравицу сказать, как подобает слуге твоему.
Иван Васильевич улыбнулся:
– Говори, Федор Василич.
Курицын дрожащими руками принял кубок, налитый ему одним из слуг, и произнес:
– Милостью Божией и заботами государей моих снова яз на Москве. Бога и вас, государи, благодарю и земно вам кланяюсь. Будьте здравы, государи, на многие лета вы и семейства ваши!
– Будьте здравы, государи! – закричали все, вставая со скамей.
Курицын же, обернувшись к государям, отдал им глубокий поклон. Дворецкий по знаку Ивана Васильевича наполнил кубки обоих государей.
– Будь здрав и ты, Федор Василич, – молвил старый государь, и такое же приветствие повторил молодой государь.
– Будь здрав, Федор Василич! – заговорили за ним и все присутствующие.
Курицын, приняв новый кубок, ответил по обычаю:
– Во здравие государей и всех бояр, воевод и дьяков, здесь сущих!
Иван Васильевич сделал знак к молчанию и сказал:
– Садитесь. Федор Василич будет сказывать нам о всем, что вызнал и что изделал в чужих землях.
Рассказ Курицына был весьма любопытен и вызвал много расспросов. Сначала он доложил про договор с королем Матвеем угорским о дружбе и о взаимопомощи в военных делах согласно воле государя московского. Потом Курицын насмешил всех ловкостью папы Иннокентия, который на крестовый поход против султана Баязета деньги собирает, а у самого Баязета вымогает немалую дань за охрану его престола от посягательства сводного брата султана, живущего в Риме. Пересказывал потом Курицын много злых насмешек и шуток римских о многоженстве и многочадии «святого» отца.
В конце беседы, ставшей весьма оживленной, большую радость вызвало сообщение Курицына о желании султана быть в дружбе с Москвой.
