Гюстав Флобер - Зороастр
После второго привала огорченный отец сделался еще откровеннее. Он жаждал мести и предполагал, что такое же чувство должно было зародиться и в нем, который попал в беду из более высшего положения в государстве, чем то, которое занимал смотритель царских конюшен. Последний рассказал, что у него была невеста, принадлежавшая к наложницам фараона, и вот через нее-то удалось затеять заговор против фараона в доме затворниц. Теперь, вероятно, ему хочется знать, кого женщины желают посадить на место Менефты.
Иисус Навин вопросительно посмотрел на своего собеседника, а тот прошептал:
— Синтах, племянник фараона, и его мать стоят во главе заговора. Раз я буду свободен, то вспомню и о тебе; моя невеста меня никогда не забудет.
Затем он пожелал узнать, за что Иисус Навин ссылается в рудники, и тот рассказал ему также все откровенно.
Когда египтянин узнал, что его сковали вместе с евреем, он сильно рванул цепь и проклял свою судьбу; но скоро его гнев несколько успокоился, тем более, что Иисус Навин смиренно переносил его брань; зато бывшей смотритель царских конюшен не досаждал ему более вопросами и жалобами.
А Иисус Навин предался своим мыслям и старался проверить свои чувства, овладевшие им в последние дни.
Это размышление принесло ему пользу; он несколько успокоился и на следующем же ночлеге крепко заснул.
Когда он проснулся, небо было усеяно звездами и это напомнило ему ночь в Суккоте и то горестное для него утро, когда его возлюбленная, отказавшись от него, заставила его служить Богу и народу. И теперь над ним возвышался звездный небесный свод и Иисусу Навину казалось, что он никогда еще не чувствовал так близости Бога, как в ту минуту. Он стал думать о безграничном могуществе Господа и пришел к тому убеждению, что Всемогущий Творец неба и земли, избравший евреев своим народом, не даст им погибнуть от руки египтян.
Но тут он вспомнил о своем несчастном положении, что, быть может, ему придется скоротать весь свой век в рудниках; но опять луч надежды закрался в его сердце и он стал думать, что Бог не допустит его до такого ужасного несчастия и избавит его от рук врагов.
Утром осужденные шли по пустынной местности и достигли, наконец, первого укрепления. Здание укрепления возвышалось на каменистой почве и вокруг него не было видно никакой растительности; укрепление было обнесено валом и деревянным забором; в здании и около него суетились вооруженные воины; туда уже дано было знать о намерении евреев пробиться сквозь укрепления на перешейке и потому-то там приняли приближавшихся осужденных за передние отряды евреев, но когда преступники подошли ближе, то их узнали: тем более, что уже старший надзорщик послал гонца к начальнику укрепления с бумагою от высшего начальника относительно пропуска преступников через укрепление.
Осужденных впустили в ворота и отсюда им уже нельзя было убежать, если бы даже и ушли все сторожа. Забор был слишком высок, а если бы кто вздумал влезть на крышу здания и оттуда спуститься вниз, то его поймали бы раньше, чем он успел бы скрыться за валы укрепления.
Когда-то Иисус Навин был сам военачальником в этом укреплении. Здесь ждали теперь евреев, так как Моисей не вернулся в Египет, на юг он тоже не мог идти, потому что там были озера, а как перевести сотни тысяч народа через глубокие воды? Затем Иисус Навин слышал, как начальник укрепления говорил старшему надзорщику, что евреи свернули к югу и теперь, вероятно, бродят по пустыне; об этом уже дано знать в Такие, но там фараону пришлось отложить выступление войск, пока не кончится семидневный траур по наследнику престола. Это послужило на пользу странствующим евреям; недавно прислано с голубем письмо, что Моисей со своим полчищем расположился станом у Пигагирофа, так что войску нетрудно будет их сбросить в воду, как стадо скота, так как им нет хода в другие стороны.
Надзорщик с удовольствием выслушал все эти новости и затем указал на Иисуса Навина начальнику, давно узнавшему в нем своего бывшего товарища по оружию. Начальник взглянул на него и сказал так громко, что осужденный мог его слышать:
— Закон воспрещает нам говорить с государственными преступниками, но я пошлю этому человеку вина и ты его с ним разделишь.
Когда они подошли к воротам, то надзорщик рассказал начальнику о побеге Ефрема и прибавил, что Осия содействовал в этом своему родственнику.
Тогда начальник провел рукою по волосам и заметил:
— Я с удовольствием бы сделал ему что-нибудь приятное, хотя он мне и без того много обязан, но если он не стоит этого, то уж оставим лучше вино, вы и так довольно промешкали в дороге.
Сердитый и недовольный отошел надзорщик от начальника и стал готовиться со своими осужденными в дальнейший путь через пустыню по направлению к рудникам.
Теперь Иисус Навин шел с поникшею головою; он знал, что евреи, и между ними его отец находятся в беспомощном состоянии, а он, Иисус Навин, не может им помочь. О, он сумел бы провести их через пустыню, ему знакома была эта дорога. И вот в нем сильнее прежнего закипела злоба ко всему, что звалось египетским. Он вспомнил недостойный поступок начальника укрепления и его взорвал еще более сильный гнев, но он должен был молчать и таить все в себе до поры до времени. Как-то он совершенно машинально взглянул на старшего надзорщика и заметил, что у того горят щеки и блестят глаза каким-то странным огнем, и он понял, что и этого человека не пощадила лихорадка, жертвою которой сделались многие осужденные во время пути.
Когда наступили сумерки, осужденные остановились ночевать в пустыне; в душе у Иисуса Навина поднялась целая буря и это ужасное состояние духа вполне гармонировало с окружающей его природой. Кругом все было мрачно; с севера надвигалась туча и, прежде чем она успела разразиться молнией, громом и дождем, сильные порывы ветра со свистом и ревом закрутили в воздухе горячий песок и буквально засыпали им спавших осужденных. Сторожа связали им руки и ноги и держали концы веревок. Ночь была темная, а костер погас от дождя и кто бы согласился преследовать беглецов в такую ужасную погоду?
В то время как египтяне дрожали от грома и молнии, считая это явление природы гневом их разъяренного бога Зефа, Иисус Навин даже и не помышлял о бегстве, а мог бы воспользоваться этою удобною минутою, чтобы избавиться от своих мучителей. В эту бурную ночь Иисус Навин как будто окончательно сознал, что Бог призвал его быть щитом и мечом Своего народа и от этого сознания грудь его гордо поднималась.
XX
Буря, разразившаяся с наступлением сумерек, свирепствовала также и над перешейком. На озерах поднялись громадные волны, море также сильно бурлило.
Даже севернее, где войско фараона, защищенное одним из самых сильных укреплений по линии Этама, только что расположилось лагерем, вихрь гудел с большою силою, крутя в воздухе песок, так что у палаток фараона и знатных лиц постоянно были в движении молотки, так как рабочие все глубже и глубже вбивали колья палаток в землю, в виду того, что сильный ветер угрожал сорвать палатки.
На севере висела грозная туча, однако, месяц и звезды время от времени выплывали из-за туч и дождя в этой полосе земли также не было; везде горели огни, у которых жались друг к другу воины.
Хуже всего приходилось часовым; воздух был томителен, несмотря на северный ветер, дувший прямо в лицо и засыпавший песком.
В северной части лагеря было поставлено всего два часовых, ходивших взад и вперед, и этого было совершенно достаточно, так как, вследствие дурной погоды, никто не выходил из лагеря и не входил в него. Только три часа спустя после захождения солнца подошел к лагерю высокий стройный человек, еще юноша, он показал часовым письмо и просил их указать ему палатку принца Синтаха.
Этот новоприбывший, казалось, пришел издалека, так как его вьющиеся волосы были в страшном беспорядке, а ноги в пыли и грязи; он не возбудил ни малейшего подозрения, потому что держал себя совершенно свободно и с полным достоинством; его значок гонца был в совершенном порядке, письмо же, принесенное им, было, действительно, адресовано на имя принца, что подтвердил из зернового склада писец, сидевший вместе с другим Служащим и одним из военачальников у ближнего костра.
Наружность юноши многим понравилась, и так как он пришел из Таниса и принес, вероятно, много новостей, то ему тотчас очистили место у огня и предложили ужин, но посланный торопился.
Он поблагодарил, отказался от приглашения и попросил дать ему проводника, что и было тотчас исполнено. Однако, юноша скоро узнал, что добраться до члена царской семьи было не так легко, как он думал, потому что палатки фараона, его родственников и сановников находились в середине лагеря и были окружены тяжеловооруженными воинами и, когда юноша достиг до них, то его пересылали от одного к другому, рассматривая письмо и его значок гонца; проводника отпустили, а вместо него явилось знатное лицо, которого называли очами и ушами фараона; этот сановник взял письмо и хотел было осмотреть печать, но юноша решительно воспротивился этому и потребовал письмо обратно, сказав, что ему приказано его лично отдать принцу; тогда юноше указали две палатки, сильно качавшиеся от ветра: одна из них принадлежала принцу Синтаху, а другая Казане, дочери Горнехта; тогда гонец обратился к придворному, вышедшему из первой палатки, показал ему письмо и просил отвести его к принцу; но придворный заявил, что он домоправитель Синтаха и сам передаст письмо своему господину; Ефрем — гонец был он, — согласился сделать угодное царскому домоправителю, если только тот доставит ему пропуск в палатку молодой вдовы.
