Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
Каролина почти не обратила внимания на это сообщение, будучи поглощена иной заботой. Она сердилась даже на себя: как она могла допустить, чтобы эта девочка стала ее соперницей, зная отношение ее королевы к Рикардо. Она чувствовала себя и тут униженной, возвратилась в карету и забилась в угол.
В этот критический момент один из конвойных калабрийцев осмелился предложить такую комбинацию. Он берет на себя сопровождать и защищать молодую герцогиню, которая должна будет сесть верхом на одного из каретных мулов. На другом же муле уедет сама королева в сопровождении полковника Рикардо. У него хороший конь; мул под королевой тоже прыткий; они наверняка спасутся от англичан.
Королева ожила: Рикардо будет с ней. Времени терять нельзя было, она быстро пересела на мула. Рикардо был мрачен: и совесть, и сердце мучили его, что он ради Каролины покидает Альму в большой опасности. Теперь едва ли не впервые он почувствовал, как сильна, отрадна, чиста его юношеская любовь к этой девушке, как порочна его чувственная страсть к Каролине. Но он ничего не мог изменить и задумчиво, машинально сел на коня.
В эту минуту издали раздался ружейный выстрел.
— Скорей, скорей, нечего медлить! — вскричал один из калабрийцев.
Каролина хлестнула своего мула и поскакала в обратный путь, по-видимому, совершенно забыв об Альме, а, может быть, и сознательно жертвуя ею, чтоб обмануть неприятеля. Зато Рикардо, не двигаясь с места, обратился к Альме:
— Я не могу вас оставить одну...
— Ваше место при королеве, — резко отозвалась она. — Прежде всего надо заботиться, чтоб ее величество благополучно доехала домой...
Напрасно уговаривал ее молодой человек. Альма оставалась непреклонной. Ему ничего не оставалась, как догонять королеву. Его конь шел быстрее ее мула, и он скоро поравнялся с нею. Издали до них долетали звуки редких выстрелов, но все-таки англичане их не нагнали, и Каролина со своим провожатым благополучно достигли Кастельветрано.
У ворот парка ее ожидал неусыпный и преданный негр; она проворно соскочила с мула. Полковник отстал от нее на несколько шагов. Она осталась ожидать его на пороге лестницы.
— Смею надеяться, что ваше величество простит мою смелость, — сказал он, подскакав к государыне минуты через две и спешившись. — Я должен доложить вам, что, по-моему, ваша молодая подруга находится в серьезной опасности. Я вглядывался в дорогу с вершины этого холма и не мог увидеть никого в долине... тогда как...
— Идите вперед по лестнице, — повелительно прервала его королева.
Они поднялись и вошли в небольшую комнату, стены которой были увешаны портретами австрийских императоров и императриц. Она опустилась на широкую оттоманку. Молодой человек, которому она знаком приказала затворить дверь, почтительно оставался у порога.
— Садитесь, — приказала королева, видимо, сдерживая себя и стараясь быть спокойной.
— Я имел честь докладывать вашему величеству, что есть серьезные основания тревожиться за...
— Садитесь, — настойчиво повторила она, бросив на калабрийца проницательный, гневный взгляд.
Он повиновался, с трудом сдерживая свое негодование. Он был жестоко возмущен.
— Помните, в Черной башне вы рассказывали мне, сколько бедствий и опасностей вам пришлось пережить и одолеть для исполнения данной вами клятвы всю жизнь оставаться мне верным? — начала королева. Побледневшие губы ее дрожали; голос звучал резко, невзирая на все ее усилия казаться спокойной. — Я тогда трепетала от радости, от сознания, что наконец мне удалось встретить человека, неограниченно мне преданного, прямодушного, готового идти без колебаний на все, лишь бы помочь довести до конца великое дело справедливости. Я видела в вас тогда избранника Провидения.
В голосе Каролины стала проступать оскорбительная для ее рыцаря ирония. Он начинал все более и более возмущаться в душе.
— Помните ту роковую ночь в Неаполе?.. Да... Я поступила тогда под влиянием женского капризного увлеченья и только... Все, что я сделала для вас, было последствием моей уверенности, что вы человек, выходящий из ряда вон; один из тех избранников, коим суждено совершить великие деяния. И я, чувствуя к вам большое расположение, — я не скрываю этого, — решилась содействовать вашим стремлениям к идеалу... Но нынче, не взыщите, я с горечью в сердце вынуждена сознаться в моей ошибке.
Рикардо встал; ему словно дали пощечину. Однако, сдерживая свое раздражение, он спросил возможно спокойнее:
— Смею спросить ваше величество, почему вы полагаете, что ошиблись?
Королева, перейдя на «ты», осыпала его упреками за заботы об Альме, за любовь к Альме, за предпочтение Альмы ей, Каролине. Она говорила, что сначала не имела ни малейших подозрений, а когда подозрения стали возникать, она не верила самой себе, старалась объяснить разными соображениями. Но нынче она окончательно убедилась...
— Говори же, говори, — почти истерически восклицала она, — сознавайся: для меня или для этой девочки ты подвергал себя опасности в течение трех лет?.. Ты теперь здесь для меня или для нее? Разве ты для меня отказался от положения, которое предлагал тебе твой отец? Нет, ты просто не хотел лишить Альму богатства и титула, которыми она пользовалась с рождения, которую ты любил еще тогда, когда считался презренным плебеем, когда тебя за такое дерзкое твое чувство всякий мог выпороть на конюшне.
Он не мог более владеть собой и гордо ответил:
— Словом, ошибка вашего величества заключается в том, что вы удостоили открыть ваши объятия выросшему в грязи рабу как раз в ту самую ночь, когда он обливался кровью, пролитой для защиты вашего величества; что вместо того, чтобы приказать вашим лакеям высечь его...
Она не ожидала такого дерзкого возражения. Ее королевская гордость, резкая порывистость ее характера, злобная ревность боролись в ней против ее страсти к молодому человеку и все-таки не могли подавить страсти. Она любила его; она хотела быть его любовницей, но вместе с тем и повелевать им. Кроме того, она к самой себе относилась злобно за то, что не могла не ревновать. К кому же?.. К ничтожной девчонке, к своей чтице! Да, ничтожной! Но, с другой стороны, эта чтица — единственное существо, которому можно доверять...
Каролина не думала в эту минуту ни о своих политических замыслах, ни об англичанах. Она чувствовала, как никогда, свое одиночество. Чувство сожаления к самой себе постепенно подавило остальные. Из глаз ее, как-то окаменело уставившихся в одну точку, полились по бледным Щекам обильные слезы.
В сердце ее любовника шевельнулась искренняя жалость.
— Вашему величеству, — сказал он тихо, — угодно было жестоко покарать меня
