Беатриса в Венеции. Ее величество королева - Макс Пембертон
— Да? Только поэтому? — ответила королева. На нее подействовало объяснение, которому ей хотелось верить. Она начала успокаиваться. Но все-таки допрашивала Рикардо: может ли она быть уверена, что он никогда не променяет ее на Альму, никогда не покинет своей государыни?
— Я вам поклялся, что не покину, и слову не изменю. Что же касается Альмы, то, по известным вашему величеству обстоятельствам, между мною и существом, на которое я прежде взирал с благоговением, образовалась бездна непроходимая.
— Значит, ты сознаешься, что любил ее? — воскликнула Каролина.
— Сознаюсь, да. Но сознаюсь и утверждаю, что с той роковой ночи, когда моя монархиня снизошла до меня, а я поклялся быть ей предан до конца жизни, я решил, что и думать не смею о другой.
Такое объяснение не вполне удовлетворило ум и сердце королевы, однако она поверила, что молодой человек говорит правду и что всегда он останется предан ей. Переходы настроения у этой женщины были изумительно быстры. Ее лицо просветлело, и она ласково протянула ему свою руку, которую он крепко и горячо поцеловал, сказав:
— А теперь, согласно желанию королевы, я обязан немедленно оказать помощь тем, кто находится еще в опасности, спасти преданнейшую подругу вашего величества.
— Я вас жду, — промолвила Каролина.
Оставшись одна, она что-то долго обдумывала. Потом, пожав плечами, поднялась с дивана и почти шепотом обратилась сама к себе:
— Что же делать!.. Мы слышали немало выстрелов. Несомненно, Альма была в опасности... Может быть, случилось несчастие... Ведь не она первая погибнет за своих короля и королеву... Разве венгры не поклялись моей матери, что готовы пролить за нее свою кровь? Разве мало их погибло?..
XXIII
Фердинанд IV не в духе. — Взгляды придворных на политику. —
Английский посол и фаворитка государя. — Их козни против королевы
Утро. Фердинанд IV не в духе. Он пошел охотиться с ружьем еще на заре и подстрелил всего три куропатки да несколько перепелов. Теперь, в ожидании завтрака, он один-одинешенек бродил взад и вперед по длинной аллее обширного парка, окружающего виллу Фиккуццу.
На значительном от него расстоянии сидели на садовой скамье двое дежурных при нем придворных — граф Кастельротто и маркиз Ровелло. Они глаз не спускали с короля издали. Но он их едва ли замечал и не мог слышать ни слова из их разговора.
Король остановился в дальнем конце аллеи и нервно срывал цветы, бросая их на землю.
— Тучи собираются, — заметил Кастельротто товарищу, указывая глазами на государя. — Охота не удалась ему сегодня.
— Нет, что ж охота! — отозвался Ровелло. — Он, бедняга, не может успокоиться с самого того дня, когда к нему королева приезжала.
Граф Кастельротто недавно прибыл к сицилийскому двору и не вошел еще в курс политических обстоятельств. Он спросил:
— Она ему опять сделала сцену? Из ревности?
— Охота ей ревновать, — пожимая плечами, отвечал маркиз.
— Вы полагаете, она не ревнует его к этой... знаете?..
— И не думает. Да, кроме того, она сама себя вознаграждает и с процентами.
— И теперь еще? С кем это?
— Покуда так... только смутные слухи. Поговаривают, что за последние дни около Кастельветрано появился какой-то красивый молодой человек. Кажется, один из известнейших калабрийских атаманов. Кто-то даже видел, как он ночью пробрался на виллу к королеве.
— По-моему, в этом нет ничего особенного. Одним больше, одним меньше, не все ли равно. А она такая красавица, просто непостижимо. На последнем балу, в день святой Розалии, ее зрелая красота — по летам, конечно, зрелая — просто затмевала молодых прелестниц.
— Ну, и знаменитый атаман, о котором вы говорите, тоже, вероятно, красавец. Понятно, что она предпочитает его нашим тощим, золотушным щеголям.
— Да не в этом суть. Толкуют о каком-то заговоре против лорда Бентинка, о том, что в Сицилии высаживаются отряды калабрийцев. Уверяют, все налажено этим демоном в юбке.
— Гм-м... Все равно, без его согласия, — возразил Ровелло, слегка кивнув в сторону короля, — она ничего не сделает.
Король теперь уселся и читал газету.
— Пожалуй! Но надо иметь в виду, что она приезжала к королю несколько дней тому назад почти украдкой, уехала внезапно, и с тех пор он стал не в меру озабочен. Я упоминаю об этом в наших общих интересах. Бентинк сумел удалить почти всех остальных придворных. Если мы остались при дворе, то единственно по его милости. Если заговор удастся, то ведь и нам несдобровать.
— Милый мой граф, поверьте, что никакая мелочь не ускользает от зоркости Бентинка. Он все предусматривает. Покуда я могу сообщить вам по секрету, что дня через три-четыре в Палермо высадится около пяти тысяч английских солдат. И эти свежие силы, совместно с теми, которые уже здесь находятся, легко парализуют замыслы интриганки.
— Словом, по-вашему, мы можем быть спокойны.
— Спокойны и архиспокойны.
— Конечно, я вовсе не дорожу нынешней моей должностью; от нее немногим поживишься. Тем не менее эта проклятая революция и война так ощипали меня, что приходится даже оскорбления безропотно переносить: король едва обращает на меня внимание.
— Ну, и пусть себе. Что за беда! Сознайтесь, граф, что вы нынче состоите при дворе не ради короля, а ради самого себя...
— И-и... Вы хотите сказать — ради Бентинка?
— А хоть бы и так. Никто из нашего общества, кроме разве некоторых либеральных головорезов из дворян, не может на него пожаловаться. Он умеет быть благодарным. Либералишки кричат: «Народ страждет, народ подавлен, народ обманут!» Ведь всегда так было, и не англичане тому виною. Видно, уж Господь так мир сотворил.
Маркиз согласился и действительно успокоился.
Фердинанд
