Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
– Кто ж о том знает? – пожал плечами тысяцкий. – Людей по граду разослал, чтобы обсказать всем о том, что задумали. А сколько решит спытать судьбу, кто знает? Много, мыслю, таких, кто все еще надеется на стены…
– Ладно, сломаем ворота татарские. Пока они хватятся, наверное, большая часть успеет перейти Оку. Там, в лесах, конечно, татарам догнать нас будет непросто, но по следам все равно могут найти. В Заочье-то куда людству податься?
– Я дам проводников, – ответил Будимир. – Есть там, в Заочье, схроны, укроетесь. Те, кому повезет от татар оторваться. Больше сказать тебе нечего, воевода…
Глава 29
Подготовились к прорыву далеко за полночь. Пока набрали людей, годных к конному бою, пока подобрали для них коней, объясняли, что предстоит и что нужно будет делать, оповестили всех, собравшихся в Среднем граде и Кроме, времени прошло немало. Когда конные пастухи, набранные из смердов, начали сгонять к Подольским воротам, назначенным для прорыва, крупную рогатую скотину, коей набралось изрядно, в стены Среднего града полетели первые камни из уже собранных татарами пороков, а не слишком глубокий ров, отделяющий его от Столичного града, был почти наполовину засыпан оставшимися в живых невольниками.
Рассвет пока даже не брезжил. Поднявшийся студеный ветер сдувал с откосов лощины, в которой сгрудилась ревущая скотина, поземку из искрящихся под кровавым светом факелов льдистых снежинок. Снежинки садились, не тая, на шкуры животных, покрывая их белыми попонами, выбеливали плащи и доспехи приготовившихся к прорыву воинов, сермягу смердов.
Наконец все было готово. Ревущие быки и коровы, встревоженно мыча, топтались у ворот, с тысячу человек из горожан и смердов, решивших попробовать вырваться из обреченного города, столпились в лощине Межградья, навьюченные мешками с самым необходимым, многие с малыми детьми на руках. У Ратьши, глядя на них, защемило сердце: скольким суждено добраться до заокских убежищ? Может, вообще никому?
Он тряхнул головой, отгоняя черные мысли, оглядел конных воинов, с которыми предстояло прорываться. Таких набралось три с половиной сотни без малого. Из них полтора десятка его сакмогонов, полусотня монахов-воинов под предводительством Прозора, остальные набраны с бору по сосенке. А в личной свите Ратислава кроме его меченош опять появились княжич Андрей с оставшимся в живых ближником Воеславом и хан Гунчак, решивший, если суждено умирать, то умереть на просторе, за стенами душного для него города.
Проводить идущих на прорыв подъехал сам Юрий Ингоревич с остатками своей свиты. Обнял сына, долго смотрел ему в глаза, сказал что-то тихо-тихо, выпустил из объятий, сгорбившись, подволакивая правую ногу, подошел к Ратьше, обнял и его, шепнул:
– Сохрани сына…
Оттолкнул, заковылял к коню, отстранив кинувшихся помогать, сам забрался в седло, осмотрел все Межградье, махнул рукой – мол, начинайте – и погнал коня к воротам, ведущим в Кром. Оттуда, из высокой угловой башни, обращенной к Оке, он собирался смотреть, как пойдут дела у Ратислава.
Конные пастухи вооружились факелами и начали теснить скотину ближе к воротам, подпаливая ей бока бьющимся под ветром пламенем. Быки и коровы встревоженно заревели, выпуская пар из глоток в морозный воздух, сбились в тесную кучу, наперли на воротины. Засовы были заранее выдвинуты. Створки со скрипом выгнулись наружу, но не открылись – мешал наметенный снаружи, прихваченный морозом снег. Пастухи заголосили, засвистели, замолотили факелами по хребтам безвинной скотины. Быки и коровы шарахнулись от огня, начали вставать на дыбы, налезая друг на друга, рев оглушал. Воротины снова пронзительно заскрипели и начали расходиться в стороны, открывая узкий пока проход.
В эту узкую щель полезли обезумевшие от огня и дикой давки поставленные первыми быки. Самый мощный из них, обдирая бока и раздвигая ворота по ширине своей необъятной туши, протиснулся наружу, победно взревел и, задрав хвост, дикими скачками понесся по огороженной забором улице прямо на колья татарской городни. Следом полезли разом еще двое, расширив проход для остальных. Дальше – больше.
Обезумевшая, разъяренная скотина поперла сплошным потоком, распахнув ворота настежь, вырвавшись на свободу, заполнила всю ширину улицы от забора до забора, понеслась под горку, набирая ход. Следом за ней, визжа, улюлюкая и размахивая факелами, понеслись пастухи.
До татарской городни выскочивший первым бык добрался за десяток ударов сердца, встал перед ней, удивленно пялясь на возникшее препятствие. Мгновение спустя на него налетели не успевшие притормозить на скользкой бревенчатой вымостке бегущие следом два быка. Все трое с глухим стуком ударились тушами в бревна частокола, заставив тот вздрогнуть.
И тут до городни добралось все стадо. Еще один мощный удар по кольям, заставивший их затрещать и прогнуться в сторону реки. Задние напирали на передних, упершихся в препятствие. Коровы и быки, оказавшиеся в середине, под невыносимым напором вставали на дыбы, подминали под себя передних, лезли вперед по их телам, безжалостно топча раздвоенными копытами, оскальзывались, падали, тут же попадая под копыта быков и коров, прущих следом.
У городни образовалась куча мала в три-четыре слоя из бьющихся тел животных. По ней с победным ревом ломанулся вверх громадный бык. Проваливаясь ногами между тушами и поскальзываясь, он добрался до гребня городни, прыгнул, целясь перескочить через нее, но неудачно – повис, напоровшись брюхом на заостренные колья, отчаянно мыча. Содрогаясь от боли, он все же сумел почти перевалиться на ту сторону. Видимо, это стало последней каплей: колья затрещали, и целый участок изгороди, не вкопанный в землю, чтобы можно было отодвинуть ее для приступа, с грохотом рухнул, подняв облако снежной пыли. Остался ли под упавшей городней кто-то из татар, видно не было, но, скорее всего, вряд ли. Надо было быть сумасшедшим, чтобы не отбежать от того места, в которое ломилось взбесившееся стадо.
– Все! Пора!
Ратислав вскинул вверх копье, взмахнул еловцом, закрепленным под его наконечником, наклонил в сторону ворот и дал шпоры Буяну. Застоявшийся жеребец с места скакнул вперед и понесся следом за вырвавшейся из города скотиной. Ратьша услышал за спиной грохот кованых копыт лошадей, топот ног кинувшихся следом мирных жителей.
Буян разогнался, несясь под горку. В месте рухнувшей городни пришлось его придержать – жеребец мог поломать ноги о колья, споткнуться о туши затоптанных животных. Те коровы и быки, которые уцелели, умчались далеко вперед. Кто-то из них уже даже выскочил на лед Оки.
Слева и справа в Ратьшу полетели редкие пока еще стрелы. Он прикрылся щитом, повернул скакуна направо, решительно направил его вдоль уцелевшей городни. В темноте разглядел нескольких татарских стрелков, натягивающих луки, пригнулся: с такого расстояния ни один доспех стрелу не удержит. Стрелы свистнули поверх головы – татары по привычке целили во всадника, жалея красавца-коня.
Шпоры в бока. Жеребец яростно всхрапнул и в один прыжок достиг врагов. Копьем сверху вниз в лицо одному, второму. Двое уцелевших порскнули в стороны, вытаскивая на бегу кривые мечи из ножен. Догнал одного, вонзил острие копья в неприкрытую доспехом спину. Второй успел скрыться в темноте. Его догнали Первуша с Годеней, Андрей со своим оставшимся меченошей и Гунчак. Первуша и Годеня обогнули Буяна с двух сторон, исчезли в темноте. Послышались вскрики, лязг железа, хрипы умирающих. На подмогу меченошам ускакал Гунчак. Рванулся туда же княжич, но Ратьша придержал его коня за повод, прикрикнул:
– Помни приказ отца! Ты должен выжить!
Андрей бешено сверкнул глазами, но послушался, остался рядом с Ратиславом. Остался с ними и Воеслав, последний княжичев меченоша.
Ратьша оглянулся. Налево от пролома во тьму, которую только чуть рассеивали редкие факелы, пристроенные по гребню частокола, устремлялись рязанские всадники. Оттуда слышался шум боя. Видимо, татар в той стороне оказалось гораздо больше, чем здесь, справа.
