Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— А ну-ка следуй за мной! — он потащил его вниз.
В трюме, при свете коптилки и свидетельстве его притихших обитателей, по всей форме был составлен протокол о краже государственного имущества. Пока Никифор Григорьевич писал, он вволю поиздевался, объясняя всем, сколько за это «светит» и где Герберт будет отбывать... Никифор Григорьевич хорошо знал окрестные лагеря.
— Пять лет, минимум... — шептал кто-то в темноте.
— Отец у тебя где работал? — закончил писать Турайкин.
— Преподавал историю в институте, он профессор! Гражданин Турайкин, простите меня, я нечаянно... сам не знаю, как получилось. Мне очень стыдно! Честное слово! Разрешите, я отдам муку и... я больше не буду петь... — просил Герберт.
— Он очень голодный! — послышались голоса из темноты. — Он никогда не был вором! Зачем вы пишете?!
— Разговоры! Конвой сейчас вызову! Факт кражи государственного имущества налицо?! Налицо! А остальное он к борту волок, выбросить хотел! Он знал, что у нас муки мало! За мной проследуй! — и Турайкин полез на палубу.
— Политику шьет, — зашептались, — 58-ю могут впаять, пункт 14, контрреволюционный саботаж. Это не пять, а все пятнадцать!
Турайкин привел несчастного Герберта в каюту комсостава. Белов, Фролыч и Грач ужинали, подняли головы на стук.
— Попрошу быть свидетелями, товарищи, смотрите и слушайте! Перед вами сынок прокурора, продажного слуги латвийской буржуазии, — с места в карьер начал Турайкин, демонстрируя карман с мукой.
Герберт стоял красный, безропотно показывая муку, и невольно принюхивался к запаху каши, которую ели в кубрике.
— Сынок буржуйского прокурора и не мог поступить иначе! Если бы я случайно не увидел, он, наполнив свой карман, выбросил бы весь куль за борт, он уже начал его подтаскивать...
— Это неправда! — возмутился Герберт.
— Да-да! — почти ликующе продолжил сопровождающий. — Куль этот принадлежит команде буксира «Полярный», и я как уполномоченный обязан принять меры. Протокол готов, его должен подписать ответственный за продукты.
— От нас-то вы что хотите? — спросил Фролыч недобро.
— Чтобы вы знали...
— Мы и так все знаем, — перебил Турайкина старпом, — лучше накормите парня, чем срамить.
— Это, товарищ, вы сейчас близоруко сказали! — засверкал глазами Турайкин. — Его ждет справедливый советский суд! Вы будете свидетелями!
— Завтра! — остановил его Белов. — Завтра со всем разберемся.
Когда они вышли, Фролыч бросил ложку в кашу:
— Вот сука! Как эта мука вообще к ним попала?!
— Николюшка ему дала, сказал взаимообразно, в Сопкарге, мол, отдаст... — Грач доел свою кашу. — Я сам видел, как он его на баржу попер.
— На приманку он их ловил, тварь! Голодных! — у старпома бровь дергалась. — Как это можно, чтобы от такой гниды столько людей зависело?! Он же идиот законченный! Он их угробит!
— Нам бы, ребята, не связываться, вишь, вроде и ссыльные, а с конвоиром! Да еще колгота эта вокруг них, во всех поселках стоим. Чем-то они провинились... — Грач вытащил кисет и посматривал вокруг, где оторвать бумажку.
Наутро Турайкин пришел на камбуз к Николь:
— Здравия желаю, хотел поинтересоваться, не видели вчерашний куль? Куда делся?
— Обратно забрала, оладья стряпала.
Турайкин на секунду задумался, принюхиваясь к запаху свежих оладушек.
— Ага, хорошо, тогда подпись поставьте, — он аккуратно вытащил бумагу из портфеля.
— Что это?
— Протокол о недостаче муки!
— У кого недостача?
— У вас! Муку же украли! Тут все зафиксировано, не сомневайтесь, — Турайкин совал бумагу и химический карандаш. — Карандаш-то послюнявьте и подписывайте!
— Вы, товарищ, зачем придумываете глупости, нет у меня никакой недостачи, — она зачерпнула черпак горячего супа, подула на него, заглядывая в бумажку, и вдруг весь черпак и опрокинулся! На протокол, в портфель и на китель Турайкина.
— Уй-й-й!!! — взвопил сопровождающий уполномоченный, тряся бумагой и выскакивая из камбуза. — Ты что?!
— Вы меня простите, я тут варю суп на команду, а вы лезете... И вопросы какие-то глупые, клинья бьете, так и скажите... — Николь, валяя дурочку, выглянула наружу. — Вон уже Сопкарга, мне людей кормить, не мешайте, товарищ.
Турайкин трясущимися руками пытался стереть суп, но химический карандаш уже расплылся по бумаге. Из портфеля капало и свисала капуста. Он свирепо сдвинул брови и бросился в рубку.
— Саботаж! — распахнул дверь.
— Стоянка в Сопкарге два часа! — Белов сам стоял за штурвалом. — Прошу не опаздывать!
В поселке Турайкин, не сказав никому ни слова, первым скатился по трапу. Белов надел шинель, звезду нацепил на черный китель и отправился следом. Здесь снег уже лежал капитально и поселок выглядел чистенько, как заяц, переодевшийся к зиме. Машин в Сопкарге не водилось, дорога была укатана санками, утоптана людьми, собаками и оленями. Погода была пасмурная, но без ветра и обещала снег. Сан Саныч посматривал на небо, он шел добить этого Турайкина, прямо видел, как выведет эту тупую сволочь на чистую воду.
Турайкин оказался простым бригадиром и всю свою власть придумал сам. Но победить его, поставить на место здравым смыслом не вышло. Самоуполномоченный, благодаря тупости и житейскому цинизму, легко остался на плаву.
Эту спецбригаду в порядке рвения по службе изобрел начальник Дудинского райотдела госбезопасности. Со стороны начальства затея могла выглядеть убедительно: собрать из разных поселков проштрафившихся и отправить в наказание почти к Диксону. И похвальная строгость применена, и для отчета неплохо — заложен еще один рыбацкий поселок ссыльнопоселенцев.
Турайкина назначили бригадиром, и он, упирая на то, что ссыльные неблагополучные, требовал переведения бригады на режим лагпункта. Часть дела ему каким-то образом удалась — уже в Усть-Порту получил он одного конвойного, во всех же остальных населенных пунктах, где были радиостанции, он сочинял длинные радиограммы, в которых обосновывал и требовал.
Белов в Сопкарге дал две радиограммы своему начальству, но толку это не принесло — «Полярный», простояв два дня, взял на борт еще двух бойцов. Конвоиров стало трое, и уполномоченный бригадир Турайкин, собственным приказом на весь период работ объявил режим лагпункта. Народ в трюме пороптал, но не сильно, разница была невелика, всех больше волновало, что ждет их на новом месте, до которого осталось двадцать с небольшим километров. Берега залива давно уже по-зимнему были укрыты снегом. За кормой баржи добавились две большие
