Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Ты пьяный?!
— Я? Нет! — нахмурился Белов.
— Они не могут, не имеют права за это арестовывать! Во всех армиях мира человек, если он уже не может, обязан сдаться в плен, чтобы сохранить свою жизнь. Эту жизнь ему дал Господь, а не Сталин! Ваш Сталин может только отнять жизнь!
— Тихо, что ты! — Сан Саныч встал и прижал ее к себе. — Если бы мы сдавались, мы никогда не победили бы.
— А вы не сдавались?! — Николь оттолкнула его от себя, слезы текли по щекам. — Целыми дивизиями и еще больше! Нина два раза в окружении была. И не говори, что ты этого не знаешь! Все это знают! Вы русские совсем ненормальные — не хотите знать про себя правду! Вы — идиоты! Врете сами себе!
Она смазала слезы, нахмурилась, села, собрав в кулак передник.
— Сделать ничего нельзя? Только убежать? Может, она и сейчас убежит? — Николь глянула на Белова, будто ища поддержки, и тут же отвернулась. — О, как я ее люблю и уважаю! Почему у вас всех хороших людей надо обязательно арестовывать?
По лесенке зашуршали шаги, Фролыч встал в дверном проеме:
— Тебя в комендатуру требуют... — старпом смотрел угрюмо. — Не говори там лишнего, Сан Саныч.
Белов нахмурился, открыл шкаф и достал шинель. Одинокий орден блеснул рубиново. Он посмотрел на него, отцепил и бросил в ящик стола.
Вышли только на следующий день. На судне стояла тяжелая тишина, никто ни с кем не разговаривал, не смеялись, как будто все были виноваты в аресте Степановны.
По правому боку «Полярного» была приторочена небольшая, чуть длиннее буксира баржа-углярка. Хоть и по течению, а шли медленно, баржа была такая старая, что тянуть ее на буксире было опасно. В трюме углярки плыли спецпереселенцы. Их сопровождал уполномоченный с портфелем. Сам он жил на «Полярном». Вытребовал себе место.
Путь был неблизкий, последние полторы сотни километров предстояло пройти по Енисейскому заливу. Сан Саныч не знал, как поведет себя баржа в шторм, пошел еще раз проверить. Пожилой конвоир лежал на палубе за штабелем ящиков, курил и сам с собой играл в карты. Карабин рядом. Белов рассмотрел его, не понимая, зачем ссыльным вооруженный конвой, спрашивать ничего не стал. Вчерашние события так омрачили жизнь, что вообще ничего не хотелось. Он все время думал об аресте Нины Степановны и ничего не мог придумать. Николь ходила тихая, как будто и обиженная на него, и ни о чем не спрашивала.
Белов спустился по лестнице в кормовой люк баржи, уголь, видно, давно не возили, крепко пахло ржавой селедкой, еще чем-то несвежим, куревом. Трюм был очень темный, трехметровой высоты. Люди расположились вдоль бортов, в дальней носовой части под открытым люком было посветлее и занавешено простынями. Женщины, — понял Белов, присматриваясь к темноте.
Здесь, у лестницы под светом из широкого люка, на кое-как сколоченных нарах сидели с десяток молодых людей. Давили насекомых. Кто-то просто раззявил подштанники, искал по швам, кто-то снял гимнастерку и обрабатывал ворот. Они были так заняты, так кровожадно комментировали смерть беззащитных животных, что не обратили внимания на капитана. Сан Саныч невольно улыбнулся, слушая, как ребята считали свои жертвы, соцсоревнование у них было. Белов шагнул дальше в темноту трюма, впереди несколько коптилок чадило, надо было проверить, чтобы пожара не наделали...
— Товарищ капитан, — раздался молодой голос с сильным прибалтийским акцентом, — а куда нас везут?
Белов обернулся, соображая, можно ли им сообщать. Парнишка, лет шестнадцати-семнадцати, светловолосый и симпатичный, заправлял рубашку в явно великоватые ему штаны. Улыбался открыто. Сан Саныч опять вспомнил про арест Степановны и решительнее развернулся навстречу:
— За Сопочную Каргу, на речку Сариха, вам не сказали?
— Нам никогда не говорят... — вежливо и беззлобно пояснил парень. — Меня Гунар зовут. Это далеко?
— Километров триста пятьдесят. На рыбалку везут? — в свою очередь спросил Сан Саныч.
— Мы не знаем, вторую неделю в этой барже живем...
— Товарищ капитан! — послышался торопливый голос, опасливые сапоги спускались по лестнице, потом и их хозяин заглянул в трюм. Это был уполномоченный. — Товарищ капитан, нельзя с ними, вы нарушаете инструкцию. Они специки!
Сан Саныч поднялся на палубу.
— Сопровождающий спецпереселенцев уполномоченный Турайкин! Никифор Григорьевич! — сопровождающий уже в третий раз ему представлялся. — Я должен вас предупредить.
Турайкин был невысокий, с небольшим пузцом и гитлеровским бантиком усов. Его бестолковые глаза под кустистыми бровями ничего не выражали, а были просто неприятные отчего-то — по нему не понять было, что он хочет на самом деле. И еще этот потрепанный черный портфель в руках. Турайкин щелкнул портсигаром, угощая:
— О чем предупредить? — Белов смотрел не очень добро, не замечая портсигара.
— Товарищ капитан, спецконтингент не должен знать ни маршрута следования, ни времени в пути, экипаж не должен с ними общаться. Я своим распоряжением запретил им переходить на борт «Полярного», но кухня одна, поэтому они все равно ходят...
Пока он это говорил, Николь легко перебралась на баржу через фальшборт и быстро спустилась в трюм. Турайкин заметил это, застыл, соображая:
— Кто эта девушка?
— Наш повар, — взгляд Белова тяжелел, ему уже хотелось врезать в морду этому Турайкину.
— Запретите ей общаться с ссыльными! Я уже кочегара одного вашего выгнал, он тоже из Литвы! Вы понимаете?
— Да что я должен понимать? Что это за опасные люди и зачем вы их везете с конвоем?
— Я вам не подчиняюсь, но вы должны знать. — Он заговорил тише. — Это особо опасные ссыльные! Все изолированы в 1949-м, родственники «лесных братьев», члены семей! А кто-то и сам по лесам бегал, только доказать не удалось. Их собрали из ссыльных поселков, начиная от Дудинки, и везем подальше. Самых отъявленных! По-хорошему, их надо было сразу в каторжный лагерь!
— Женщины тоже отъявленные?
— И женщины! Вы их еще не видели!
— Там с грудными детьми есть...
— Они сами отказались сдать их в дом ребенка. Здесь все изменники...
Неожиданно из трюма раздалось пение. Кто-то громко и красиво пел романс. Белов с сопровождающим повернулись к распахнутому люку. Матрос Климов тоже перестал работать в корме, распрямился, улыбаясь.
— Это он специально! — у Турайкина ходили желваки на бледном лице. — Я ему запрещал!
