Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Не тебя, а меня он наградил!
— Тебя не за что! Ты просто жил, а я много-много терпела... я иногда не понимала, зачем терплю, и хотела убить себя. Я серьезно говорю! А теперь ясно — как бы еще я могла получить тебя! Мы ведь подходим друг другу, правда? Ты же видел нас в зеркало? У нас одинаковые глаза — карие... — она приподнялась над ним и попыталась рассмотреть его лицо. Поцеловала быстро и снова легла, прижавшись. — Не видно ничего! А ты рад, что мы встретились?
— Ты уже восемнадцать раз спрашивала... — улыбнулся Сан Саныч.
— Ты говорил, что все бы бросил ради меня. И даже свой пароход — это ты врал! А кстати, куда мы денемся осенью? Я где буду жить?
— В Игарке. Снимем комнату.
— Ты будешь разводиться?
— Что-нибудь придумаем, по работе могут быть сложности, я — кандидат в члены партии... — Сан Саныч невольно вздохнул, это была самая поганая тема. По мере приближения к Игарке он все чаще вспоминал лейтенанта госбезопасности.
— Ладно-ладно, это неважно, я могу жить, где угодно... лучше, конечно, вдвоем... а еще лучше втроем. Я такая дура, когда мы любим друг друга, я все время хочу твоего ребенка! Как сумасшедшая, только это в голове! У меня, кстати, два раза уже не было месячных...
— Да? И что? — повернул голову Сан Саныч.
— Испугался? Не знаю ничего, у меня так бывает. Когда нас везли в Сибирь, и потом, когда работали в лесу, у меня больше года ничего не было. И здесь, в Дорофеевском, когда привезли, я очень испугалась этой огромной тундры, и тоже долго не было. Может, и теперь... Я боялась уезжать из Дорофеевского, а теперь боюсь сходить на берег! Я же говорю — трусиха! — Она помолчала. — Знаешь, кого я боялась больше всего?
— Кого?
Николь молчала, закусив простынку.
— Николь! — Сан Саныч нашел в темноте ее лицо.
— Блатнячек в тюрьме! Даже сейчас страшно вспоминать о них! Я иногда глядела на этих женщин и девушек и думала, что это люди, которые попали в руки Сатаны. У них есть мозг людей, психика, чувства... но все их способности направлены на самое гадкое в человеке. Они ничего не стесняются! Избить, украсть, отнять... специально на чьи-то вещи напи́сать, тебе неприятно, прости, я нечаянно вспомнила. У всех на глазах любовью друг с другом занимались, девочек насиловали!
— Но ты же не сидела в тюрьме?
— Сидела, я была под следствием.
— Да? Ты не говорила...
— Я три месяца всего... это на Оби было, не хочу об этом. Я не пойду в Дорофеевский, ладно?
— Как хочешь, но ты не должна бояться. Ты законно работаешь на «Полярном».
— Люди завидуют. Вон Степановна, какая хорошая была, а кто-то стукнул. Выпившая могла проговориться, человек и написал.
— Ты думаешь?
— Конечно! Кто-то из своих, такие всегда есть. Врал твой лейтенант, что ее разыскивали. Стукнул кто-то, они и явились. Целый самолет прислали за «особо опасной» поварихой.
Николь затихла напряженно, потом прошептала с горечью:
— Нас много, а мы молчим! Они нас ловят, сдирают с нас шкуру... иногда и не сдирают... а мы молчим! Мы, как безголосые звери! Или это они звери?! Саня?! Нет, я знаю! И мы, и они — все уже звери! Правда?
Сан Саныч молчал. Он не знал, как мог заступиться за Степановну. Ставил себе вопросы: если бы знал заранее, предупредил бы ее? Спрятал бы? И чувствовал, что боится отвечать. Все уже случилось, вопросы были лишние.
После ареста поварихи настроение в команде поменялось.
Подходили к Дорофеевскому утром. Здесь все было, как и год назад, бригада готовилась к рыбалке, в длинной лодке был уложен невод. Люди садились в большой бот. Только теперь все были одеты в ватники и шапки, обметали лавки от снега. Поселок плотно, по-зимнему уже укрылся белым и выглядел уютнее, чем летом. Пушистые песцовые шапки лежали на крышах и стогах сена во дворах, на длинных поленницах. Дымы шуровали из труб. Колхоз готовился к долгой зиме, часть баркасов и лодок были уже вытянуты и перевернуты и тоже укрыты снегом. Бригада девчонок на берегу пилила плавник на дрова и увозила куда-то трактором. Мужичок к ним подъехал на небольшой мохнатой лошадке, запряженной в сани. Веселый смех разносился далеко по темной воде. Николь напряженно прислушивалась и всматривалась в поселок, где прожила восемь лет, потом решительно спустилась в каюту, собралась и, поцеловав Сан Саныча (он сидел, разложив бумаги), побежала к шлюпке.
Сан Саныч накинул бушлат и вышел следом. Рыбацкий бот с лодками на прицепе уплывал с неводом на пески. На румпеле восседал Айно. Узнали друг друга, Айно поднял единственную руку. Девушки, Сан Саныч не угадывал их в теплой одежде, радостно закричали и замахали ему.
От небольшой баржи, стоящей на рейде неподалеку, отделился маломощный плоскодонный катер. Вскоре он подвалил к борту «Полярного».
Это были заготовители оленей. Бригадир, здоровый, кругломордый и нечесаный мужик со шрамом через всю щеку, поднялся на борт и стал зазывать помощников — олени шли валом, и рук в бригаде не хватало. День работаешь — три туши твои! Грач начал торговаться, и бригадир поднял цену до пяти оленьих туш.
Вскоре Егор с Грачом уже сидели в катере, больше охотников не нашлось. Бригадира звали Саня, он стоял за рулем в крошечной рубке, катерок резво бежал вдоль берега на юг от поселка.
— На переправе когда-нибудь олене́й били? — обернулся на «завербованных» бригадир. — Там все просто... погода вот только говно, морозцу бы хорошего.
— Били, как не бить... — отвечал Грач, поглаживая усы. — И большой план дали?
— Восемьсот голов! Половину заготовили уже... не проквасить бы.
Вскоре вошли в устье медленной и неряшливой тундровой речки с высокими песчано-глинистыми берегами, заваленными обсохшими корягами. Винт то и дело цеплял дно и поднимал муть за кормой. Через полчаса причалили у балка, бригадир достал из рубки двадцатилитровую булькающую канистру и сошел на берег.
Весь снег вокруг балка был вытоптан до грязи, костер едва дымил, а сам балок храпел так, что Грач с Егором замедлили шаг. В пеньке у входа торчали окровавленные ножи, стояли такие же, черные от крови дубинки. Некоторые были обтянуты жестью, в которой застряли мясо и шерсть. Бригадир толкнул дверь и вошел внутрь.
— Давай
