Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп
И затаив дыхание, закрыв глаза и заткнув уши подушками, лежал на спине.
Отдаленный шум этой проклятой реки усиливался, приближался, рос. Почему так ясно теперь слышен этот шум? Возможно ли это?
Он набросил плащ и потайной лестницей поднялся на крышу дворца. Толпы народа, теснимые преторианцами на Священной дороге и на Новой дороге, обошли Палатин с юга, у подножия Целия, и ворвались в Большой цирк.
Многоголосый, хотя и не такой громкий, ропот доносился и справа, от Велабра, и сзади, с Большого форума. "Они меня обложат, как лису в норе".
Император стучал зубами. Крики, рев, звон мечей, вопли наполняли ночь.
– Долой тирана!
– Меньше налогов, больше хлеба!
– Хлеба, а не зрелищ.
– Долой Калигулу!
– Долой братоубийцу!
Луна ушла за тучи. Ночь напоминала огромную черную пасть, изрыгающую крики и проклятия. Вопли раздирали уши. Император искал убежища, метался по дворцу, звал Херею, но того во дворце не было. Это хорошо, что он там, там… Император искал места, куда не проникали бы эти ужасные звуки, и наконец нашел его. Библиотека Тиберия под сводами перистиля, самая тихая комната во дворце.
Обессилев от страха, Калигула свалился в кресло. Библиотеку освещали два светильника на подставках, там было полутемно. Пергаментные свитки заканчивались планками из кедрового дерева и висели на простых шнурках. Ни золота, ни драгоценных камней, которыми пестрели библиотеки римских патрициев. Вглядываясь в полумрак, Калигула напряженно прислушивался.
Ничего. Ничего и ничего. Он перевел дух. Повернулся к бюсту Тиберия.
Непроницаемо загадочным было лицо Тиберия, лишь Клавдиеву гордость и презрение можно было прочесть на нем. Глаза под сросшимися бровями отливали металлом.
Калигула испытующе смотрел в лицо деда. Тебя боялся весь Рим. "Пусть боятся, лишь бы слушались", – говаривал ты. Калигулу передернуло. Они слушались тебя и молчали. А меня? Меня они ненавидят. Он заскрежетал зубами: пусть ненавидят, лишь бы боялись. Но разве они еще боятся меня?
"Долой тирана!" – снова послышалось ему. Кто имеет право назвать меня тираном? Разве не все мне позволено?
Теперь рев толпы доносился и сюда. Рев дикий и остервенелый. Как будто поблизости разыгралось сражение. Калигула вскочил. Холодный страх подступал к сердцу. в висках бешено стучала кровь. Шатаясь, он рванулся куда-то, схватился за ковер на стене. Страх, безумный страх его душил.
Бежать! Да! Но куда? На Капри, как Тиберий. В Анций, Тускул или Байи. где у него есть виллы, неприступные, как крепости? Или на Сицилию, в Сегесту? Но разве это поможет? Они найдут его и на Сицилии. Может быть, спрятаться на яхте? Нет. Они разыщут его всюду. На лице Тиберия ирония и издевка: ты убил меня, но и тебе не миновать руки убийцы!
Император стал исступленно звать Херею. Вскоре префект пришел, усталый, заспанный.
– Они разбушевались еще хуже, чем в театре. Я приказал применить оружие. Крови пролилось достаточно.
Объятый ужасом, император бросился из комнаты. Он распахнул первую попавшуюся дверь. Это был один из покоев Ливиллы. Ливилла готовилась ко сну и расчесывала золотым гребнем волосы. Калигула упал в кресло.
– О, владыка мира! – усмехнулась Ливилла. – Что с тобой, Гай? Ты дышишь, как Инцитат после скачек. Что случилось?
– Ты разве не слышишь? – Калигула заскрипел зубами.
– Слышу. Ну и что? Сам виноват, братец. Ты думаешь, что сенат и народ римский будут тебя любить за то, что ты их обираешь и наслаждаешься видом пыток?
– Ливилла! Я прикажу отстегать тебя кнутом! – заорал император.
Она расхохоталась.
– Вот те на! Видали? Уж ты таков! Стоит сказать тебе правду – и ты сразу "отстегать". А в быка раскаленного не хочешь меня живьем засунуть, как делывал Фаларид? Не ерепенься. Я знаю, что ты изверг. Ведь я такая же, братец. Такая уж у нас семья.
Она подошла и провела рукой по его побелевшему лицу.
– Ну, не бойся! Не стучи так зубами! Ну и герой! Вот Луций – другое дело. Какой император вышел бы из него! Ляг, закрой уши подушкой и поспи.
– Я хочу к Цезонии, – пролепетал Калигула.
Ливилла усмехнулась:
– Вон что! Наша дорогая императрица! Прибежище покоя! Кладезь премудрости! Беги. Подожди, давай я тебя отведу.
Цезония спала. Он разбудил ее. Она, зевая, выслушала его. Улыбнулась, будто ничего не произошло, и подвинулась, чтобы он мог сесть к ней на ложе.
– Чего тебе бояться, Гай? Орут? Ну и пусть орут. Ведь у тебя есть солдаты, не так ли?
Голос у нее был спокойный, твердый. Ее решительность немного подбодрила императора.
– Может быть, ты выпьешь макового отвара и ляжешь? Уже светает. Тебе давно пора спать.
Он сидел неподвижно и молчал, раздумывая о бегстве.
– Прикажи, чтобы тебе приготовили ванну и сделали массаж. Это освежит тебя, дорогой.
Но Калигула не сделал ни того, ни другого. Занятый своими мыслями, он приказал позвать авгура и вместе с ним поднялся на крышу. Помощники авгура несли в клетках белых священных голубей.
Небо было ясное, безоблачное, над Альбанскими горами поднималось солнце. Город из мрамора и золота сверкал в его лучах. Вечный город потягивался, залитый золотым светом, и напевал обычную утреннюю песенку, как будто не было ночью никакого кровавого побоища, как будто ночью город сладко спал.
Голуби взлетели, императора всего передернуло: как в этой проклятой пьесе, только ястреба не хватает! Стая птиц полетела на северо-запад, к Рейну. Белые крылья так ослепительно сверкали в солнечных лучах, что глазам было больно смотреть. Что это? Стая летит с трудом, ах, это северный ветер, он мешает, разбивает стаю, голуби растерянно мечутся в воздухе, но вот вдруг все резко повернулись, собрались вместе и, словно серебряные стрелы, понеслись на юго-восток, в Египет.
Цезарь вскрикнул.
Авгур, исподтишка поглядывая на императора, пытался вычитать в полете птиц доброе предзнаменование.
– Это ветер им помешал, они летели прекрасно, все вместе, ты же сам видел, божественный, ты ведь сам великий авгур, – лепетал он.
Движением руки Калигула заставил его замолчать. Он уже знает то, что хотел знать. Да, да, бежать в Египет!
Давняя мечта! Перенести столицу в Александрию, сделать ее главным городом империи и центром мира. И в облике фараона, в ореоле божественности вступить на трон египетских царей! Там он будет в безопасности. Нет, не на Рейн, а в Александрию, прочь от этой горящей под ногами земли, прочь от этого римского сброда, страшный, неукротимый ураган проносится над Римом, буря может разразиться здесь в любой миг, раз уж и эта актерская мелочь отваживается… Где Луций? Где Херея? Калигула в ярости спустился вниз. Внизу Херея и Луций ждали императора с донесением.
…за ночь столько-то и столько-то убитых жителей, столько-то преторианцев…
Калигула прервал их:
– Ну, а что делается сейчас?
Херея отвел глаза в сторону, не решаясь сказать, но солгать не сумел:
– Паршивцы. Они разукрасили все стены…
– Говори!
– Надписи опять…
– Против меня? Обо мне? – неистовствовал император.
Херея смущенно кивнул, – Что за надписи? Я хочу знать!
Херея повернулся к Луцию. Тот вынул навощенную табличку и неуверенно протянул ее императору. Цезарь прочитал:
Хотел построить Август Рим из мрамора и золота,А я его построю вам из грязи и из голода.Я был когда-то Сапожком, стал Сапогом Кровавым,Поскольку, что такое власть, узнать давно пора вам!
У Калигулы вздулись жилы на висках и на шее, он задыхался, казалось, что он сейчас потеряет сознание. Луций заботливо усадил его в кресло.
Херея побежал за водой.
– О цезарь, прости меня во имя богов. Но ты сам хотел знать…
Императору удалось справиться с собой. Он жестом остановил Луция и хрипло выдавил:
– Кто… кто это написал?
Луций пожал плечами.
– Этого никто не знает и узнать невозможно. Какой-то гнусный аноним…
Но во всем виноват Фабий Скавр. Это результат его подстрекательства… – После паузы Луций спросил:
– Приказать удушить его в тюрьме?
Калигула не шевельнулся. Мысль о Египте придавала ему силы. Он ответил Луцию:
– Хочешь задушить по моему приказу? Нет. Ты говорил, что через час соберется сенат? Ты пойдешь туда и выскажешь мое пожелание.
И уже спокойно, без возбуждения, объяснил Луцию, что именно передать от него сенату. Луций смотрел на императора с восхищением.
***В ту ночь, когда римский люд толпами собирался то на форуме, то в Большом цирке, требовал устранения тирана и истекал кровью в заранее проигранной схватке с преторианцами, в ту ночь, когда впервые за много лет народ восстал против главного притеснителя, сосредоточившего в своих руках всю власть, в ту ночь, когда император в страхе метался по дворцу, боясь гнева толпы, и думал о бегстве, в ту ночь патриции римские спали так же спокойно, как и всегда.
