Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп
Телемах выводит на сцену одного за другим из хора.
Хор подсчитывает злодеяния тирана и призывает на помощь против деспота бессмертных богов.
Телемах утверждает, что боги не помогут. И рассказывает хору случай с ястребом и голубями. Хор напряженно слушает.
Зрители в театре напряженно слушают.
Приходят Фаларид и его мать.
Сегодня ночью, сын, ужасный сон мне снился:Наш светлый бог Гермес стоял возле меняИ рог держал в руках. Из рога, поднимаясь,Неудержимо била кровь. Она текла, текла,Пока не залила весь дом до самой крыши.В крови тонула я и ты тонул со мной…Сыночек мой! Сынок! Богами умоляю –Страшись насилия. Невинной крови капли не пролей…
И снова Фаларид смеялся, отвечая матери, что сон ничего не значит, что это глупый сон, поскольку он наказывает только виновных.
Плач матери перерос в рыдание, рыдали лютни. Без перерыва началось последнее действие пьесы.
Философ Пифагор обращается к тирану со смелыми словами. Упрекает его в том, что его развратные и сластолюбивые прихоти обходятся в миллионы драхм, а у народа нет денег даже на хлеб. Фаларид хочет с помощью захватнической войны подчинить себе всю Сицилию и потом Остальной мир, но народ жаждет мира. Плохим властителем стал Фаларид. Пифагор его предупреждает, поскольку мера жестокости уже перелилась через край.
Фаларид трясется от гнева и спрашивает Пифагора, как он смеет с ним так разговаривать. философ заявляет, что оракул Аполлона сказал ему, что он не умрет от руки тирана, Фаларид рассвирепел и приказал привлечь философа к суду. Он сам вынесет ему смертный приговор, и тогда Пифагор увидит, у кого больше власти – у оракула или Фаларида.
За сценой звучит очень спокойный голос Пифагора:
Если удастся кому-то страну от тирана избавить,То не тиран, а спаситель в памяти жить остается.Так Аристогитон и Гармодий вовекиНад ненавистным Гиппархом будут в анналах сиять.
Театр содрогнулся от аплодисментов. Фабий, приготовившийся к последнему выходу, слышит град рукоплесканий, чувствует, как слова, которые он написал, захватывают толпу. Чувствует, как тысячи людей с ним заодно, как они стоят за ним. Все мешается у него в голове: он сам. его пьеса, взволнованные зрители.
Удары тимпанов поддерживали флейты и кларнеты, музыка призывает к наступлению. Вся атмосфера в театре призывает к наступлению. Фабий должен говорить, но взволнованный автор забыл роль Телемаха. Он выбегает во главе хора народа на сцену. Нет, нет, он не помнит, что должен говорить Телемах, но подбадриваемый атмосферой, царящей в театре, лихорадочно и страстно выкрикивает в зал:
– Долго ли еще, народ акрагантский? Разве вы не можете избавиться от чудовища? Вспомните о ястребе, вы, голуби! Ваше спасение не в бегстве, а в наступлении!
По театру Помпея пронесся ураган. Выкрики тысяч зрителей, повскакавших с мест с поднятыми и сжатыми кулаками, звучат угрозой:
– Убить кровавого зверя!
– Долой тирана!
– Довольно судов и казней!
– Не произвол, а справедливость!
– Справедливость!
Луций подал знак претору. Рев горнов, продолжительный, дребезжащий, перекрыл крики толпы. Через все ворота в зрительный зал ринулись преторианцы с мечами в руках. Шум и смятение. Толпа бросилась на солдат.
Актеры, и с ними вместе Фабий, схвачены преторианцами раньше, чем они успели подумать о бегстве.
Ливилла медленно поднялась с кресла и через плечо кинула Луцию:
– Очень тебе благодарна за предусмотрительное вмешательство. Из-за тебя я не знаю, что произошло с Фаларидом. Вечно ты все испортишь!
Луций не ответил. Он смотрел на драку, происходившую на сцене, и злорадно наблюдал, как уводили Фабия. Этот мятежник! Устроить бунт!
Свергнуть Калигулу с трона! Луций покраснел. Если падет Калигула, падет и он. Судьба Калигулы стала теперь судьбой Луция.
– Ты не соизволил заметить, моя золотая головушка, что я тебя жду?
Мечтаешь? Видимо, тебе тоже хочется увидеть конец? – Ливилла засмеялась.
– Конец фаларидов бывает невеселым, тебе это не кажется, дорогой? Что посеешь, то и пожнешь. Ты ведь слышал, как Фабий Скавр призывал: "Не знаете, как избавиться от чудовища?"
Чудовище. Она права, эта циничная девка. Прав и Фабий. Прав и этот ревущий сброд. Но Калигула не должен пасть! Луций выпрямился, лицо его окаменело, он уверенно шагал рядом с Ливиллой.
– Не спеши так, дорогой. Мне жмут ноги новые сандалии. Сжалься над ножками боготворимой тобой Ливиллы.
Луций замедлил шаг, привел в порядок мысли. Рим ненавидит Калигулу, но боится его, говорил он себе. Он будет бояться и меня!
Глава 55
Через три часа после ареста актеров посланец Луция достиг Остии и передал императору донесение о пьесе, представлении и волнениях в театре.
Луций советовал императору вернуться в Рим и для устрашения толпы немедленно учинить суд над мятежниками. Херея советовал то же самое, и вскоре после полуночи император, сопровождаемый Хереей и отрядом преторианцев, въехал в Остийские ворота Рима. Уже на Дельфийском холме, рассекающем Авентин на две части, был слышен отдаленный рокот толпы. Перед Большим цирком императорская свита наткнулась на сборище людей. Народ узнал императора.
– Долой тирана! – орали сотни охрипших глоток.
– Долой Калигулу!
Император все это слышал. Сначала он почувствовал злобу к этому неблагодарному сброду, потом его охватил страх. Преторианцы мечами пробивали ему дорогу на Палатин. Калигула не переставая дрожал: как поверить, что сегодняшний день – просто недоразумение, ошибка, dies nefastus[59], кошмарный сон? Как поверить, что завтра ощутимой реальностью снова станет слава, верховная императорская власть, рабская покорность и безграничное поклонение черни? Как добиться этого, если еще и теперь, когда после представления прошло столько времени, этот сброд не унимается?
Где мои сенаторы? Спрятались, заперлись в своих домах, а меня бросили на произвол судьбы? Собаки!
Калигула спрыгнул с лошади и, беспокойно озираясь по сторонам, вошел в атрий дворца. Он не поклонился ларам и пенатам, как делал это обычно, мысли его путались от бешенства и злобы. Калигула весь кипел, ибо чувствовал себя безмерно и несправедливо оскорбленным. В ярости он кусал пальцы, обрывал занавесы, пинал кресла и выл, как раненое животное, но потом вдруг вспомнил о своем могуществе и успокоился. Выслушал подробный доклад Луция, одобрил принятые им крутые меры к подавлению мятежа и приказал позвать Херею.
– Что ты намерен предпринять, Кассий?
Неразговорчивый префект претория пожал плечами:
– Надо заставить чернь заткнуться.
– Ну, а актеры?
– Этих смутьянов я бы отстегал и выгнал из города, – сказал Херея, но, почувствовав смутную симпатию к актерам, несколько смягчил свой приговор:
– Они небось и представить себе не могли, что из этого выйдет… Это все нищий сброд.
Херея лучше знал население Рима, чем император. Херея считал, что во всем виновата продажная чернь. Калигула этой разницы не понял и нахмурился.
– Что ты будешь делать дальше?
Херея, спокойно глядя на императора, сказал:
– Сегодня прикажу прихлопнуть одного-другого. Несколько дней подержу солдат в боевой готовности. Завтра этот сброд пошумит еще немного, а послезавтра успокоится. А ты, господин, устрой им зрелище, выпусти сотню пантер в цирке…
То же советовал и Луций.
– Хорошо. Спасибо. Можете идти.
Император прилег и сквозь полуприкрытые веки рассматривал красные пятна светильников. До его слуха доносился шум. Ревела толпа. Ему казалось, что он слышит "Долой тирана!", и видит перед собой перекошенные рты. Он сердито махнул рукой, чтобы прогнать видение, но рокот и рев не прекращались. Калигула в ужасе приподнялся – нет, это не галлюцинация, это реальность. Он прислушался, шум нарастал. Он выбежал на длинную узкую террасу, опаясывающую северную часть дворца. В свете луны Калигула увидел переполненный людьми форум. Теперь он ясно слышал выкрики "Долой тирана!" и слышал также топот и звяканье солдатских панцирей и щитов: солдаты теснили толпу. Калигула бросился назад. Вернулся в спальню, окна которой были обращены на юг, к Большому цирку. Отсюда шум с форума был слышен меньше, казалось, что шумит река. Калигула затравленно озирался.
Но в конце концов успокоился: ведь у него есть Херея и тысячи тяжеловооруженных солдат. Дворцовая стража – это железная стена. Чего же бояться? Он бросился на ложе.
И затаив дыхание, закрыв глаза и заткнув уши подушками, лежал на спине.
Отдаленный шум этой проклятой реки усиливался, приближался, рос. Почему так ясно теперь слышен этот шум? Возможно ли это?
Он набросил плащ и потайной лестницей поднялся на крышу дворца. Толпы народа, теснимые преторианцами на Священной дороге и на Новой дороге, обошли Палатин с юга, у подножия Целия, и ворвались в Большой цирк.
