Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
— Решено? — повторил Цицерон. — Каким образом?
Гортензий улыбнулся и рассказал, что нанял нескольких писцов, которым поручил собрать сведения о случившемся, и те откопали кое-что любопытное. Разбойник Сцева, раб сенатора Квинта Кротона, получил свободу сразу же после убийства Сатурнина. Писцы стали копать глубже и выяснили, что, согласно записям об освобождении Сцевы, именно он нанес «смертельный удар», который убил Сатурнина, и за этот «исполненный любви к отечеству поступок» сенат даровал ему свободу. И Сцева, и Кротон давно умерли, однако Катул, когда его память слегка «освежили», сообщил, что хорошо все помнит. Он письменно показал под присягой, что после того, как Сатурнин упал без сознания, Сцева спустился на пол здания сената и добил его ножом.
— А это, — закончил Гортензий, протягивая Цицерону свиток, — по-моему, полностью разрушает обвинение Лабиена. Думаю, ты согласишься со мной. Если нам немного повезет, то очень скоро закончим это малоприятное дело. — Гортензий откинулся в кресле и посмотрел вокруг себя с чувством глубокого удовлетворения. — Только не говори, что ты возражаешь, — добавил он, увидев ухмылку Цицерона.
— Вообще говоря, ты прав. Однако я не уверен, что это поможет нам…
— Конечно поможет! Лабиену не в чем обвинить Рабирия. Даже Цезарю придется с этим согласиться. Ну правда, Цицерон, — сказал защитник с улыбкой, слегка пошевелив пальцем с накрашенным ногтем, — мне кажется, ты мне завидуешь.
Но Цицерон продолжал сомневаться.
— Посмотрим, — сказал он мне, после того как встреча закончилась. — Но боюсь, Гортензий не имеет представления о тех силах, которые выступают против нас. Он все еще считает Цезаря молодым честолюбивым сенатором, рвущимся к славе. Старик еще не знает, какая бездна там кроется.
Естественно, что в тот же день, когда Гортензий представил свое свидетельство суду, Цезарь и второй судья — двоюродный брат Цезаря, старше его, — даже не заслушивая свидетелей, признали Рабирия виновным и приговорили его к смерти через распятие на кресте. Новость распространилась по кривым улочкам Рима со скоростью пожара, и на следующее утро в комнату для занятий Цицерона вошел уже совсем другой Гортензий.
— Этот человек — чудовище! Настоящая свинья!
— А как ведет себя наш несчастный клиент?
— Он еще не знает. Из милосердия я не стал ничего говорить ему.
— И что же мы теперь будем делать?
— А у нас нет выхода. Мы обжалуем решение.
Гортензий вручил все, что требовалось для обжалования, городскому претору Лентулу Суре. Тот передал дело на рассмотрение народного собрания, которое должно было состояться через неделю на Марсовом поле. С точки зрения обвинителей, это было идеальным решением: апелляцию будет рассматривать не суд с подготовленными законниками, но громадная неуправляемая толпа горожан, мало что понимающая в законах. Чтобы все могли проголосовать по делу Рабирия, слушания пришлось бы уложить в один день. И как будто этого было мало, Лабиен, используя свои права трибуна, объявил, что речь защитника не должна длиться дольше получаса. Услышав об этом ограничении, Цицерон заметил:
— Гортензий дольше будет прочищать горло, готовясь к речи.
По мере приближения дня голосования он все чаще ссорился со своим сотоварищем. Гортензий полагал, что это простое уголовное дело. Главная его цель, объявил он, — доказать, что истинным убийцей Сатурнина был Сцева. Цицерон не соглашался, рассматривая этот суд как публичное событие.
— Это же не суд, — напоминал он Гортензию. — Это толпа. Ты действительно полагаешь, что среди шума и гама, в присутствии тысяч человек кого-нибудь станет заботить смертельный удар, нанесенный несчастным рабом много лет назад?
— Какой же способ защиты выберешь ты?
— Думаю, мы с самого начала должны согласиться с тем, что Рабирий — убийца, но настаивать на том, что убийство было одобрено сенатом.
— Цицерон! Я много раз слышал о твоем хитроумии, но это, по-моему, уже слишком! — произнес Гортензий, безнадежно воздев руки.
— А я боюсь, что ты слишком много времени проводишь на Неаполитанском заливе, беседуя там со своими рыбками. И совершенно не знаешь, что происходит в городе.
Так как они не смогли договориться, было решено, что первым выступит Гортензий, а Цицерон — следом за ним. Каждый выберет собственный способ защиты. Я был рад, что Рабирий слишком слаб умом и не понимает, что происходит, иначе он впал бы в полное отчаяние — особенно потому, что Рим ждал суда над ним, как циркового представления. Крест на Марсовом поле был весь завешан папирусами с требованиями правосудия, хлеба и зрелищ. Лабиен раздобыл где-то бюст Сатурнина и поставил его на рострах, украсив гирляндой из лавровых листьев. К тому же Рабирий слыл злобным скрягой, даже его приемный сын был ростовщиком. Цицерон не сомневался, что вердикт будет обвинительным, и решил хотя бы спасти ему жизнь. Для этого он предложил сенату принять срочное постановление, изменив наказание за Perduellio: вместо распятия на кресте — изгнание. Благодаря поддержке Гибриды постановление кое-как протащили, несмотря на яростное сопротивление Цезаря и трибунов. Поздно вечером того же дня Метелл Целер вышел с рабами за городские стены и, разобрав крест, сжег его.
Вот так складывались обстоятельства к утру дня, на который назначили суд. Когда Цицерон в последний раз проговаривал свою речь и одевался к выходу, к нему в комнату для занятий вошел Квинт и стал умолять его отказаться от защиты. Он и так уже сделал все, что мог, доказывал Квинт, и, если Рабирия признают виновным, это нанесет удар по доброму имени Цицерона. Кроме того, встреча с популярами за городскими стенами была чревата нападением. Я видел, что эти доводы заставили Цицерона задуматься. Но я любил его еще и потому, что, несмотря на все свои недостатки, он был обладателем наилучшей храбрости: той, что присуща думающему человеку. Любой дурак может стать героем, если ни в грош не ставит свою жизнь. А вот оценить
